Глава 31: Верховная Жрица

Глава 31.

Верховная Жрица.

Иероним держался из последних сил. Чем ближе Виктор оказывался, тем отчетливее ощущал привкус крови во рту и тянущее ощущение в районе груди, словно кто-то пытался прожечь в нем дыру.

Саймон попал в своего противника дважды – одна пуля попала в грудь, еще одна в живот. Он и сам пострадал — Иероним выстрелил ему в плечо — но все же эта рана оказалась не такой опасной, как у альбиноса. От потери крови Иероним все больше слабел и все хуже держался на ногах, так что когда Саймон толкнул его в сторону, даже не смог сопротивляться, только крепко вцепился в куртку рыжего, и, перевалившись за перила, полетел вниз, потянув его за собой.

Виктор с трудом верил в происходящее: Иероним был не тем человеком, который действительно отдал бы жизнь за спасение Виктора или Пенелопы, но все сложилось совершенно иначе. Тщеславный Чистильщик, четко осознающий, что только переметнувшись на сторону врага, сможет добиться того, чего хочет, он все еще оставался запутавшимся юношей, с трудом признающим тех, кто им управляет.

-О, Боги! — выкрикнула Пенелопа. Виктор не помнил, чтобы она хотя бы раз в жизни бегала так быстро. Девушка спотыкалась, скатывалась по ступенькам и сдирала колени.

Иероним упал, даже не вскрикнув. В руке он все еще сжимал ткань одежды Саймона, и тот пытался отцепить его пальцы, разжать их, хотя сам был едва жив.

Виктор запнулся и остановился, опершись о стену. С каждой секундой он все отчетливее улавливал то, что чувствует Иероним, и в какой-то момент ему стало тяжело дышать. Позвоночник пронзило невыносимой болью, а ноющие «раны» на груди и животе горели все сильнее. Ему не нужно было смотреть вниз и видеть, как краснеет рубашка Чистильщика, как кровь бесформенной лужей растекается по полу, чтобы понимать, что альбинос умирает. Гадатель вдохнул поглубже и двинулся дальше, спеша за Пенелопой.

Девушка заскользила ботинками в луже крови и упала на колени рядом с Иеронимом, судорожно читая заговоры и пытаясь отогнать духов смерти. Виктор несколько раз моргнул, с трудом осознавая, что стал различать силуэты вокруг них, фигуры тонких девушек со светлыми волосами. Гадатель отмахнулся, пытаясь отогнать это видение, но оно не уходило. Ему было все страшнее, боль все сильнее пронзала его изнутри, а фигуры дев виделись все отчетливее.

Виктор остановился, так и не дойдя всего пару ступенек. У него снова потемнело в глазах, и он опять оперся о стену, ловил воздух ртом, пытался прокашляться и отвергнуть резкую эмпатию, совершенно ненужную и невероятно мешающую ему сейчас.

Больше всего Виктора удивило, что Саймон все еще жив. Может то, что он упал сверху на Иеронима, помогло ему смягчить падение, и сейчас Чистильщик только ошарашено отполз в сторону, судорожно пытаясь перезарядить пистолет.

-Смотри-ка, а кровь у тебя не прозрачная… — со слезами на глазах прошептала Медиум и запнулась, услышав короткий стон альбиноса. Она все отчетливее осознавала происходящее и, наконец, потеряла самообладание и иронию, — Нет, нет, только не ты, ты не должен сегодня умирать, — бормотала Пенелопа. Она гладила альбиноса по лицу, стирала рукавом текущие по его щеками слезы и кровь. Чистильщику было невыносимо больно, но он по прежнему не издавал ни звука.

«Что бы с тобой ни случилось, не кричи от боли», — вспомнил Виктор слова одного из Чистильщиков, которых допрашивал его отец. Иероним все еще следовал кодексу. Даже отвергая его, он все еще не мог избавиться от этих привычек.

Виктор нашел взглядом Саймона. Рыжий не мог унять дрожь в руках, и Гадатель едва сдержался от того, чтобы начать копаться в его мыслях и пытаться заставить убить себя, а не их.

-Потерпи чуть-чуть, милый, — прервал размышления Виктора голос Пенелопы.

Она говорила не так, как говорила бы с Генри, если бы его ранили. В ее голосе не было ноток первой любви, она не звучала как влюбленная девушка. Она обращалась к Иерониму словно мать, убаюкивающая больного ребенка, или сестра, успокаивающая любимого младшего брата, который порезался и плачет. Виктор не мог понять, что именно он слышит в ее голосе. Она показалась ему совершенно незнакомой, чужой, как будто он видел ее впервые. Он больше не видел той хрупкости и робости, только отточенные движения и уверенность в своих действиях.

-Потерпи немножечко, — шепнула она, проводя ладонью по лбу Иеронима, – Я знаю, что делать.

Виктора пронзила страшная догадка. Он вспомнил мать Пенелопы, Амелию. Эта красивая светловолосая женщина много времени проводила с Учителем, и однажды Виктор краем уха услышал их разговор.

Амелия рассказывала, что даже если Жрица влюбляется множество раз за всю свою жизнь, она лишь однажды может разделить эту любовь с кем-то. Рожденная на грани жизни и смерти, замершая на границе двух миров, Жрица может отдать свою жизнь умирающему, добровольно уйдя в Безмирье. Все, что для этого было нужно – это поцелуй.

-Пенелопа, остановись! — Виктор скатился со ступенек и схватил девушку за руку, – Не надо, пожалуйста. Я не смогу без тебя.

Пенелопа отмахнулась от Виктора и с силой толкнула его в грудь. Он и забыл, какими сильными могут быть ее удары. Гадатель впечатался спиной в стену, начал задыхаться и закашлялся. Медиум указала на него одной из теней, и та послушно двинулась в его сторону.

Объятия призрачной девушки оказались болезненно-ледяными. Она принесла с собой частицу Безмирья, и теперь Виктор никак не мог успокоить кашель, что уже говорить о том, чтобы оттолкнуть от себя посланницу смерти. Он задыхался, происходящее вокруг все сильнее ускользало от него, но он из последних сил пытался держаться за образ Пенелопы. Он должен был ее остановить, но не мог.

Медиум склонилась над Иеронимом, обняла ладонями его лицо и коснулась губами его губ. Это было короткое прикосновение, осторожное и легкое, но даже этого оказалось достаточно. Виктор почувствовал, как ослабела хватка призрачной девушки, а потом она и вовсе оставила его, спеша к Пенелопе. Гадатель быстро поднялся и метнулся к Медиуму, чтобы успеть подхватить ее.

-Как больно, — выдохнула Пенелопа и прижала руки к животу. Ее одежда постепенно пропиталась кровью, уже не Иеронима, а ее собственной. Виктор взглянул на альбиноса и тут же отвел взгляд. Чистильщик постепенно приходил в себя, едва заметно моргая. Каждая из его сломанных косточек срасталась, раны затягивались.

С Пенелопой происходило совершенно противоположное — она обмякла в руках Гадателя, на ее груди и животе открылись раны, а кости сами собой трескались и ломались.

-Виктор, он должен жить, — бормотала Медиум. Она вцепилась в воротник Виктора и не отводила взгляд, заглядывала ему в глаза и словно молила о чем-то.

-Пенелопа, я не смогу без тебя, — Виктор нервно прикусил губу и смахнул рукой набежавшие слезы, – Со мной что-то происходит, и я не смогу без тебя…

-Я знаю, — Пенелопа выдавила улыбку, и эта улыбка показалась Виктору невероятно загадочной, точно Медиум знала что-то, чего не знал больше никто, – Все изменится, Виктор, совсем скоро. Ты справишься.

Пенелопа скривилась, сунула руку в карман и достала оттуда Ловец. Каждое движение приносило ей боль, но в глазах ее Виктор читал надежду и счастье. Она, наконец-то, освободилась.

Медиум вложила Ловец ему в ладонь, снова улыбнулась и вздохнула в последний раз. Виктор, итак все слабее ощущавший ее жизненную энергию, потерял ее совсем.

Улыбка так и застыла у Пенелопы на губах. Она просто замерла, словно превратилась в куклу, похожую на Медиума, или уснула с открытыми глазами. Но ее, в отличие от Грейс, нельзя было разбудить, и Виктор вдруг почувствовал себя маленьким и ничтожным. За один день он потерял всех, кто был ему дорог и остался один. Рядом с ним больше не было ни Пенелопы с ее ворчанием и мудростью, ни Грейс с ее уверенностью и резкостью. Он был совсем один.