Глава 5: Дневники

Глава 5.

Дневники.

Мистер Льюис, казалось, и ждал его, и не ждал одновременно. Когда Виктор вошел, тот сидел в гостиной с ноутбуком на коленях и работал. Шторы были плотно задернуты, но и свет не включен, будто мистер Льюис пытался скрыться в полумраке.

— Простите за опоздание. Вам стоило меня разбудить, — вместо приветствия протянул Гадатель. Дойдя до окна, он раздвинул шторы, впуская в комнату свет, и сам поморщился: казалось, что после дождя солнце сияло лишь ярче.

— Мы не стали вас будить, — мистер Льюис потер пальцами глаза, несколько раз моргнул, пытаясь привыкнуть к яркому свету. — Подумали, что Вы и так устали. Долгий перелет, дела...

— Спасибо, — Виктор кивнул и замолчал.

Он все прислушивался к своим ощущениям и пытался понять, что еще не так в этом номере, кроме тепла. Казалось, что воздух здесь плотнее, гуще, и его можно схватить его руками, растереть в пальцах, удержать. Это не волновало бы Гадателя так, если бы были хотя бы догадки о том, что же стало причиной. Ни один призрак, ни одна заколдованная красавица не могла бы сделать такого сама, да и не сама тоже. Наверное, все это происходило из-за того, сколько времени уже Грейс пролежала здесь. Воздух вокруг нее словно сгущался и, похоже, это была одна из причин, почему она оставалась только здесь — попытайся кто-то перенести ее в другое место, ей, вероятно, стало бы хуже.

— Вы никогда не пытались перевезти Грейс обратно?

— Не думаю, что перевозить девушку в коме — лучшая идея, — произнес мистер Льюис и печально улыбнулся.

— Пожалуй, Вы правы.

Виктор снова отвернулся к окну. Что же было не так в этом месте? Что-то чужое. Знай он, что за нарушение границ произошло, и как его нейтрализовать, он привел бы все в порядок, но он не знал наверняка. Это было похоже на смещение в мирах, и, если это действительно было оно, то с таким Гадатель не мог справиться в одиночку.

Ему был необходим Медиум. Пенелопа нужна была ему все больше и больше.

— Я решил, что вернусь в Англию сегодня вечером, — прервал молчание мистер Льюис.

Виктор обернулся. Это показалось ему странным. Конечно, он и сам попросил Оливера вернуться к работе, уехать домой и выяснить как можно больше всего, но такая поспешность удивляла.

— Так быстро? И вы не расскажете мне, чем занималась Ваша дочь в последние месяцы ее бодрствования? — он сощурился, но с места не сдвинулся. Ему вдруг даже показалось, что становится холоднее — от его ли настроения, или что-то изменилось в состоянии Грейс.

— Я хочу найти виновника как можно быстрее, — старик запнулся, потупил взгляд и принялся ковырять уголок ноутбука пальцем. — Всю необходимую информацию я могу прислать вам по электронной почте, это не требует вербального контакта...

Он не убедил Виктора. Тот словно чувствовал беду, какой-то подвох, что-то, что ему неуловимо не нравилось, несмотря на то, что каждое из слов мистера Льюиса было верным. Это было дурное предчувствие, липкое ощущение, которое словно заполняет изнутри. Чувство, которое Гадатель искренне ненавидел. С Оливером было что-то не так, и понять, в чем тут дело, Виктор должен был как можно сорее.

— Вы снова правы, — Гадатель улыбнулся и кивнул. — Тогда свяжитесь со мной, как только вся информация будет Вам доступна. А я пока… — он прокашлялся, ему все еще было неловко даже просто произносить это, — почитаю ее дневники.

Мистер Льюис молча кивнул. Он взволнованно прикусывал губы и то и дело наклонялся к ноутбуку так близко, будто не мог что-то рассмотреть. Виктор покачал головой и направился в комнату Грейс.

Из сиделок там была Саша. Она приоткрыла одну из штор, чтобы солнечный свет падал и ей на вышивку, и Грейс на лицо. Виктор даже невольно залюбовался спящей девушкой.

— Доброе утро, господин Гадатель, — скрипуче поздоровалась сиделка. Она подняла голову, чтобы посмотреть на Виктора, но ее пальцы в это время продолжали делать аккуратные мелкие стежки.

— Саша, когда Вы так говорите со мной, мне начинает казаться, что на улице максимум век девятнадцатый, — Гадатель фыркнул и подошел к столу. Он сложил все ежедневники Грейс на краю стола и теперь пролистывал, чтобы распределить их по стопкам в хронологическом порядке.

— Ну, Вы вполне сошли бы за денди из девятнадцатого века. А я на безумную румынскую старуху. А вот вам и мисс Люси, — Саша махнула рукой в сторону Грейс.

— Вы, знаете, даже для меня такие параллели звучат жутко, когда мы находимся в Румынии.

— Особенно для Вас, мистер МакИвори, — Саша криво улыбнулась и снова уткнулась в свою вышивку, наклонившись к ней так близко, что едва не касалась ткани носом.

— В любом случае, разве Брэм Стокер может считаться авторитетным историческим источником? — Виктору понравилось, как Саша иронизировала над его национальностью, хотя ее начитанность английской готикой не могла не удивлять.

— Ни в коем случае! Но повествование у него получилось крайне увлекательное, — Саша так и не подняла головы, но догадавшись о возникшем у Виктора вопросе, снова проскрипела: — Я читала его, когда была сиделкой у одного умирающего литературоведа. У него была чудесная библиотека, просто великолепная… — и снова замолкла.

Гадатель вздохнул и осмотрел стопку дневников. Даже по обложкам можно было уже сделать какие-то выводы о том, как Грейс менялась со временем. Как картинки в стиле "Мой маленький пони" сменили мотивы сказок братьев Гримм, а следом за ними пришла любовь к феям и эльфам, а после — к импрессионистам, Вудхаузу, фестивалю в Вудстоке, музыке… Грейс менялась, росла, и вместе с ней менялась и росла маленькая книжица, все время лежащая в сумке.

Грейс вела дневники с одиннадцати лет. Первый ее дневник был самым потрепанным, странички немного выцвели, а розовогривый пони на обложке потускнел. Виктор открыл первую страницу, прислушался к тихому хрусту исписанных листов, коснулся их, словно пытаясь не прочитать, а пережить описанное. Он как будто слышал, как смеялась Грейс, перечитывая время от времени эту тетрадь. Каждый раз она смеялась над разными вещами, ведь с возрастом менялось и ее восприятие самой себя.

Гадатель ни разу не слышал ее голос, но сейчас ему казалось, что он точно знает, как звучит ее смех. Казалось, что он его слышит.

На первой странице неровным, но близким к каллиграфическому, почерком было выведено: "Это дневник Клеа Грейс Льюис. Если вы не она, то немедленно закройте его!"

Наверное, тогда она и правда верила в то, что кто-то послушается.

Вот и Виктор, хоть и не был ей, дневник не закрыл, хотя и испытывал угрызения совести.

Он продолжил читать, и чем больше он читал даже эти короткие записи маленькой девочки, тем больше он чувствовал ту силу, которая скрывалась в ней. Грейс была пропитана энергией, ее ничто не могло остановить, она была слишком сильна для этого.

Ничто. Кроме сна.

Виктор читал и читал. Читал ее рассказы о школе, жалобы на родителей, о нежелании учить французский язык. Он прочитал этот дневник от корки до корки, а потом тут же взялся за следующий, не рассмотрев толком обложку. Он читал ее слова, предложения и рассказы так жадно, словно это было самое интересное, что он когда-либо держал в руках.

Она притягивала его. Даже сейчас, когда спала. И Виктор листал эти тетрадки, а потом и ежедневники, перебирал вклеенные туда записки и фотографии, осторожно перекладывал спрятанные среди страниц засушенные цветы — то фиалки, то вишни. Он читал и не мог остановиться — просто не хотел.

Далее пошли записи о том, как уже тогда Грейс отлично понимала, что ее желания идут вразрез с желаниями отца, и училась скрывать их.

Как она переживала смерть матери, боясь, что теперь отец все больше и больше будет забывать о ее праве распоряжаться своей жизнью самостоятельно. Мистера Льюиса настолько сильно поразило горе, что он едва не обезумел.

А Грейс все росла. Менялась. Она все искуснее прятала свои истинные мотивы и интересы и все тщательнее играла роль послушной дочери. В восемнадцать ее познакомили с ее будущим женихом, а в двадцать дали работу в компании отца. И она выросла до его правой руки всего за полгода. Сама, без чьей-либо помощи, наступая на горло своим амбициям, вопреки всем придиркам отца и обидам коллег.

Она внесла краски в отцовское дело, и вместо тканей новых оттенков они стали продавать ткани с эксклюзивным рисунком. Ведь на самом деле она бы хотела стать художником, но отказывалась верить в то, что художник обязательно должен начинать с бедности. И поэтому она поднялась на самый верх и начала оттуда.

Это было нереально, как в сказке. В это было просто невозможно поверить, но у Грейс получилось.

Виктор был восхищен ей. Он с ужасом представлял себе, как потускнеет мир без нее. Грейс была такой другой. В ней было столько жизни, сколько никогда не было бы в нем — он понял это еще вчера, по фотографиям, но дневники… О, дневники показали ему мир ее глазами, и оказалось, что все намного ярче, громче, интереснее, чем он представлял.

Она должна была проснуться. Гадатель просто обязан был ее разбудить.

Он сам не замечал, как летит время. День сменялся вечером, вечер ночью, ночь утром, утро днем. Он не отрывался от чтения, просто читал и читал, изредка прерываясь на то, чтобы вздремнуть на диване в гостиной или в своем номере. Но даже тогда он обязательно брал с собой дневник. Саша приносила ему кофе с тостами, она же включала настольную лампу, а Виктор все читал и читал, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Ему даже не хотелось есть. Только читать и чувствовать ее энергетику сквозь страницы.

По ночам ему снилась Тристана, и, просыпаясь, он старался как можно быстрее уткнуться в страницы чужой жизни, пытаясь заполнить ту пустоту, что с каждой ночью становилась все больше и больше. Удивительно, но дневники Грейс и правда немного, но помогали.

Их прощание с мистером Льюисом получилось каким-то смазанным. Виктор чувствовал все большее недоверие к нему, то ли из-за того, каким старик стал спокойным, то ли просто интуитивно. Ему было обещано, что он получит имена всех друзей Грейс и всех, кто мог хотеть навредить ей или ее отцу. Но теперь Гадатель все больше сомневался в том, что эти списки ему вообще будут нужны.

Когда он дочитывал уже пятый дневник, у кровати Грейс дежурила Дэвиэна. Она как раз закончила какую-то из процедур и, поправив Грейс одеяло, опустилась в кресло.

— Добрый вечер, Дэвиэна, — произнес Виктор.

Сиделка улыбнулась:

— Доброй ночи, скорее, мистер МакИвори. К тому же я с Вами уже здоровалась сегодня. Но Вы были так увлечены… — она поджала губы и закатила глаза.

Гадатель пожал плечами, потом встал и потянулся. Дэвиэна все это время не сводила с него глаз. Казалось, он мог физически ощутить ее взгляд. Она явно хотела ему что-то сказать, но не решалась.

— Вы хотите спросить меня о чем-то, Дэвиэна. Спрашивайте, — Виктор задвинул стул и наклонился к тумбочке.

Одного дневника не хватало. Пятый был дописан еще года четыре назад, а значит, где-то должен был быть еще один. "Если, конечно, она не перешла на блоги..." — мысленно одернул себя молодой человек, обыскивая ящики. Потом он посмотрел на полках, но и там ничего не нашел. Шестого дневника нигде не было.

— Почему Вы такой холодный? — голос Дэвиэны словно выдернул его из задумчивости. Казалось, она сама пожалела, что решилась задать этот вопрос.

— Какой? — Виктор понимал, что она имеет в виду, но не был уверен, что хочет поддерживать этот разговор.

— Вы выглядите так, словно Вам все безразлично. Такой холодный. Делаете мистеру Льюису одолжение, — она поморщилась. — Но я видела Вас, когда Вы просыпаетесь. Вас что-то мучает.

Гадатель нахмурился. Он не просто не любил говорить о себе, он это ненавидел. И тем более он не любил показывать людям, что ему может быть больно.

— Это личное, Дэвиэна, и я не думаю, что Вы можете хоть немного претендовать на звание психиатра, который помог бы мне с этим справиться.

— Если Вам больно из-за чего-то, думайте о родителях, которые теряют детей. О бедных женщинах в Африке. Хороший мотиватор, — Дэвиэна потянулась к книге.

Виктор замер в недоумении. Он не любил говорить с другими людьми о том, что чувствует, потому что ни один человек не сможет полностью ощутить те же эмоции, что и он. Чужая боль всегда кажется меньше, чем своя собственная. Слова — это лишь малая часть из того, что называется общением. Слов не может быть достаточно.

— Вы правы, Дэвиэна, — он направился к двери. — Но я не собираюсь это с Вами обсуждать.