Глава IV

Улыбка неожиданно погасла и сошла с лица Виданы, глаза утеряли привычный прищур.

"Здравствуй, ладушка! — повторил Кирилл удивленно. — Почему ты не отвечаешь?"

Голубые глаза вдруг расширились, заслоняя собою всё:

"Тебе плохо!"

"Это днем было, сейчас уже прошло. Знаешь, а когда мы сегодня по распадку бежали, я тебя раз за разом по сторонам высматривал. И когда на Дивий Шелом карабкались, и наверху тоже, хоть и знал, что вряд ли примечу. А ты нас видела? Расскажешь, где была?"

"Ягдар, тебе плохо по-прежнему. Ничего не прошло, оно только в глубину убралось и затаилось. Зачем ты врешь да еще и зубы мне заговаривать пытаешься?"

Кирилл попробовал улыбнуться — получилось скверно:

"А то не знаешь: просто берегу тебя".

"Здесь не надо беречь, здесь — моё. Это прежде Белый Ворон мог меж нами стену выстроить. Тогда он хозяином был, а теперь — нет".

"Почему?"

"Потому что отныне я тут хозяйка. Потому, что раньше тебя во мне как будто вот столечко было — Видана прищурилась и показала ногтем на кончике пальца, — а теперь больше и больше становится. Не говори ничего! Не спрашивай!" — добавила она поспешно, даже сердито.

Кирилл закивал. Теперь улыбнуться получилось, к тому же помимо его воли.

"Ягдар..."

"Да?"

"Ты видишь то, что между нами?"

"Свет лазоревый?"

"Да не свет, а вроде как место… которого вроде как и нет. Ой, я не знаю, как правильно сказать. Ты тоже чувствуешь, что туда войти можно?"

"А можно?"

"Да откуда мне ведать-то! — Видана засопела раздосадованно. — Говорю же: просто чувствую и всё. Давай попробуем, а?"

Кирилл не успел ответить. Она же вдруг коротко выдохнула, выбросила вперед ладошки, словно раздвигая что-то перед собою, и встала во весь рост совсем-совсем рядом. Где-то между похрапывающей братницей и девичьей спаленкой в доме Ратибора. В том самом месте, которого вроде как и не было.

"Иди ко мне, Ягдар".

На этот раз туманный морок не поднимался из стылой глубины медленно и тягуче — он рванулся ввысь, муторно выворачивая по пути все внутренности, а его навершие превратилось в ледяное острие и вонзилось в правый висок.

С беззвучным стоном Кирилл обхватил голову руками.

"Иди ко мне. Иди и не бойся ничего".

Голос Виданы был совсем незнакомым.

Кирилл скорчился под одеялом, как младенец в материнской утробе. Стиснув голову еще сильнее, всем естеством своим потянулся на зов.

" Да, да, вот так. Не бойся — ты войдешь один, с тобою больше никто. Ты один, Ягдар, — слышишь меня? Ну же! Давай… Давай… Давай..."

Голова внезапно вспыхнула изнутри светом освобождения. Боли и тоски больше не было, словно их и не существовало никогда. Кирилл телесно ощутил, что стоит, держа в своих руках теплые ладошки Виданы. А она улыбалась, морща нос и щурясь.

— Где мы?

Собственный вопрос прозвучал как-то непривычно для слуха. Он прокашлялся, попробовал еще раз:

— Где мы?

— Где-то. Ну правда, Ягдар, не всё ли равно, а?

Со звуками их голосов произошло что-то непонятное.

И братница, и девичья спаленка пребывали сейчас немыслимо далеко. Или рядом? Кирилл захотел увидеть свою кровать — она тут же и увиделась, будто придвинулась услужливо. Сбитая на сторону простыня, колючее одеяло, под которым никого не было. Его самого.

— И меня — там, дома — тоже нет, — Видана хихикнула. — Мы же на самом деле здесь. На самом деле!

— Ага. А что это такое на тебе надето — рубаха, что ли? Дивная какая… Нет, вроде сарафан белый. А теперь голубой, тот самый. Нет, не тот, всего лишь похож очень. А на мне… Что это? Послушай, нас с тобою не хватятся, пока мы тут?

Видана засмеялась во весь голос. Запрыгала, не выпуская ладоней из его рук, заладила:

— Не успеют, не успеют, не успеют! Я же говорила, что всё и всегда лучше тебя примечаю. Ты на ночничок на моем поставце погляди. Или на светильники ваши — что видишь?

Кирилл присмотрелся повнимательнее:

— Пламя не колеблется, застыло. Ага, понятно. Как думаешь: когда я вернусь, всё то, что было во мне, тоже вернется?

Видана опустила лицо и молча кивнула.

— Я не хочу.

— И я не хочу. Только пока что так и будет, Ягдар.

***

Велко озабоченно помотал головой и положил обратно свой конец бревна:

— Не… Это не пойдет, Жарок.

Его старший напарник перестал горланить про Добрынюшку, который собирался воссесть на красна коня. При помощи больших пальцев поочередно и залихватски прочистил на обе стороны ноздри, по завершении процедуры осведомился снисходительно:

— Ну и чего вдруг не пойдет-то?

— Да ты погляди, какие капы на нем: это вот — брови насупленные, это — нос, носище прям". Рот кривой, бородища рассохатая… Видишь? Мастер Вакора сказывал: таковое дерево ни в коем разе и рубить-то нельзя, а не то чтобы в работу пускать.

Вывернув шею, старший напарник сосредоточенно осмотрел, даже зачем-то поковырял ногтем наросты на стволе. Ухмыльнулся:

— Ага! Точь-в-точь харя лешакова выходит. Сердитая-то до чего, ишь ты… Да ладно, наплевать на нее; хватай — и понесли себе помаленьку.

Он опять подхватил бревно и молодецки заголосил про то, с каковыми речами обратился красный конь к наконец-то воссевшему на него Добрынюшке.

— А с песнею заодно сплясать не пожелаешь ли, Жарок? — вкрадчиво осведомился Велко. — Могу пособить, если чо.

— Да ну тебя к энтому самому лешаку! — не на шутку перепугался напарник, бросая лесину. — Заедино с энтими самыми штуками твоими.

— Велко-о-о! — позвали от растворенных наполовину ворот.

— О! Мастер Вакора вон кличет тебя, беги давай. И кто это там с ним такой — заказчик, что ли?

За воротами с улицы виднелась передняя часть одноконного возка, наглухо крытого воловьей кожей.

— Велко-о-о! — еще раз позвал хозяин и, завидев, нетерпеливо замахал рукой. Стоявший рядом человек в кафтане купеческого покроя без знаков гильдейской принадлежности и мягких полянских ичигах немедленно повернул голову в том же направлении.

Велко замедлил шаг, украдкой оглянувшись по сторонам.

— Порезвей, порезвей, отроче! Негоже так — не ровни ведь ждут тебя, а старшие, понимаешь.

Малость не дойдя, он остановился, поклонился оттуда мастеру Вакоре и уставился в землю между ним и гостем.

— Негоже так, — с большим неодобрением повторил хозяин. — Где вежество твое, а? Учишь вас, учишь… Ладноть. Это вот будет господин Урк… кх… Уркх...

— Уркхарт, — кратко завершил его потуги гость, едва приметно дернув головой.

— Ну да. Стало быть, сейчас съездишь ненадолго — ненадолго, так ведь договаривались, почтеннейший? — с господином Урк… хартом. С тобою, вишь ли, некие важные люди кое о чем побеседовать желают. Важные люди! — мастер Вакора поднял указательный палец и потряс им для подтверждения важности упомянутых людей. — Так что давай, отроче, того… этого...

— Не поеду я никуда, — буркнул Велко, начиная потихоньку пятиться. — Не хочу.

— Как это так — не хочешь?

— Да никак не хочу — ни так, ни этак.

Мастер Вакора ударил руками об полы:

— Ну за что же мне поношение такое, еще и перед человеком чужим-то, а? Знаешь ли, братец ты мой...

Он решительно двинулся вперед, однако рука гостя мягко, но властно остановила его. Велко резво отпрыгнул назад, не мигая уставился на господина Уркхарта. Тот ответил встречным немигающим взглядом, покачал головой. На безбородом лице проступила еле заметная усмешка.

— Очень хорошо! — произнес он с не совсем понятным удовлетворением, тщательно и правильно выговаривая слова. — Честное слово, я впечатлен. Однако ты явно ожидал от меня чего-то иного. Скажем, того, что я… м-м-м… вдруг уйду, сяду в свою повозку и вернусь назад, напрочь забыв о тебе — не так ли? И в этом причина твоей неприязни ко мне. Хочешь, я принесу искренние извинения и предложу тебе дружбу?

Господин Уркхарт слегка расширил улыбку. Осторожно подавшись вперед, протянул раскрытую ладонь.

— Тоже не хочу. И мне ни с кем чужим дружиться не надобно.

Велко снова сдал назад, быстро огляделся и зажмурился. Красные пальцы в цыпках, выглядывающие из подвернутых рукавов кожушка, крепко сжались в кулачки.

— Всё равно не получается? — донесся до него сочувственный вопрос. — Как это говорится в подобных случаях: вот незадача, верно? Но тем не менее мое предложение дружбы остается в силе. Каким будет твое слово?

За спиной хрустнуло негромко. Из-за груд свежего тёса появился старательно улыбающийся человек в таком же, как и на господине Уркхарте, купеческом кафтане. Велко обернулся рывком, вытаращив глаза. Человек примирительно замахал руками и что-то пролопотал торопливо. Что именно — Велко даже не намеревался разбирать. Он крутнулся туда-сюда, выхватил из-под ног первую попавшуюся деревяшку и отчаянно запустил ею в новоявленного дружелюбца. После чего немедленно юркнул в ближайший проход тесового лабиринта. Частый топот и треск дровяного сора под ногами стихли очень быстро.

Господин Уркхарт приподнял ладони:

— Why in the God"s sake did you show up there MacPherson? — проговорил он с какой-то усталостью. — Thank you for your help!

И добавил еле слышно:

— Blaigeard...

Велко продрался сквозь кусты, наспех перевел дух и с непонятно кому или чему предназначенными словами "А чтоб тебя!.." послюнявил свежую царапину под глазом.

Широкое устье Бучилова узвоза — как всегда об этой поре дня — было заполнено людом разнообразных категорий занятости либо праздности. Несчетные возки с телегами нахраписто отвоевывали даже прибрежное мелководье знаменитой лужи.

Насквозь через торговую площадь оно, конечно, было бы куда как короче, но подаваться в ту сторону Велко, поколебавшись, раздумал. Кружнее, однако безопаснее выходило править поначалу точнехонько на двор дедка-бобыля по прозвищу "Балябина Похлебка", а после того — пробираться хорошо известными задворками, заулками да перелазами. Он быстро просочился между людскими и лошадиными боками, с треском перепрыгнул через длинную полусгнившую жердь, понуро свисавшую с одинокого воротного столба, и зашуршал сухими зарослями бурьяна в огородике.

— Ах ты, похлебка ты балябина! Мало беды, что огорожу бесчинно порушил, дак теперя еще и почитай весь урожай повытоптал! — затряс кулаками вослед ему огорченный внезапным тотальным разором хозяин. Велко только наддал ходу в направлении намеченного заранее Золотарева проезда на задах дворов.

***

— Наш посыльный только что покинул дом герра Корнелиуса, — известил отец Власий. — Посему начинал бы ты уже, старче, приуготовляться помаленьку.

Димитрий угукнул. Насупленно потоптался у кровати, зачем-то охлопал подушку и с явной неохотой спросил:

— Как мыслишь: раздеваться — и под одеяло, или лучше вот так, прямо в одежде поверх всего лечь, будто мне внезапно худо стало?

Вместо ответа вытянув руку, отец Власий молча уставил сухой указательный палец в направлении двери.

— В трапезную, ага! — огрызнулся Димитрий. — И где ж я там лягу? Разве что на столе, как упокойник, прости Господи.

— В трапезную проследуешь, вниз по лесенке сошествуешь да в нижней спаленке и обоснуешься, — терпеливо разъяснил отец Власий. — Или герру Корнелиусу к тебе наверх подниматься благоудобнее будет — так что ли?

— Фу ты… Уж не обессудь, как-то совсем из головы вылетело — с его-то ногами.

— Без его-то ног, — мельком уточнил маленький архимандрит, направляясь к лестнице.

— Фу ты, вот ведь… А где Ворон?

— А внизу уже. Он-то у нас страсть до чего смекалист. В отличие от некоторых.

При последних ступеньках отец Власий вдруг засуетился, завертел головой и закричал, озабоченно стуча посохом:

— Георгие! Георгие! Ступай-ка, брате, ко вратам, яви такую милость. Спешит к нам некто — ой как спешит! Встретить да приветить надобно, а то уж больно строги здешние послушники-привратники.

— Думаю, что то мальчишка твой, верно?

— Ты, старче, тоже смекалистым бываешь. Изредка.

— Малость не ко времени это.

— Малость-то ко времени как раз и случается. А вот всё прочее — нет. Ничего, посидит, пока суть да дело, в закутке укромном. И нам не помешает, и сам целее будет. Чую, там у него что-то произошло. Узнаем вскорости, ты уж потерпи немного — сможешь ведь? Хе-хе...

Никто не проронил ни слова, не перебил Велко за все время его торопливого и путаного рассказа.

— Мгм… — угрюмо буркнул Димитрий, когда он умолк. — Ничего не упустил?

Велко набычился:

— Не. Чо мне упускать-то.

— Ну и голос у тебя, старче, — только детей малых пугать! — сокрушенно заметил отец Власий. — Но ты, Велко, его не бойся: дедушка Димитрий всего лишь прикидывается страшным. Просто он таковым самому себе больше нравится. Даже гордится втайне. Хе-хе...

— А не будет беды, если и забыл что-то, — добавил Белый Ворон. — Позже вспомнишь, мы поможем. Вижу, еще есть нечто на душе у тебя. Слушаю.

— Я вот чего… Поблагодарствовать хотел вас, Белый Отче, за матушку. Ну, за то, что исцелили ее. И улыбаться опять учала, и за работой даже напевает временами, как когда-то.

— Не исцелял я ее, Велко, — не умею этого. Всего-то посидел рядышком да побеседовал о том о сем.

Мастер Георгий взглянул из окошка на колокольню и отрицательно мотнул головой в сторону отца Власия.

— Слишком рано, — подтвердил он флегматично. — Только из дому выходит, даже в возок не сел еще.

— Мне всё кажется, что вроде как смердит чем-то! — с недовольством сказал Димитрий. — Ага: Велко, наверное, это ты по пути сюда во что-то непотребное влезть удосужился. Ну-ка подошвы покажи. Так… Теперь понятно.

— Да бочка у них там, видать, на колдобинах скачет и плещет по сторонам.

— Где?

— Да там, на Бондарихе. В Золотаревом проезде.

— Выбрал же дорожку… Мастер Георгий, я пока за колокольнею послежу, а ты препроводи-ка этого отрока ко брату Амосу. Почистить, умыть, накормить, занять чем-либо для головы полезным. Сюда вернуть, когда наказ дадим. Велко, на меня смотри — это уже тебя касается! Брата Амоса слушаться так же неукоснительно, как и своего дорогого батюшку Власия. Он всё на свете знает, с ним не заскучаешь, но имей в виду: если что — рука у него тяжелая и скорая. Уразумел, надеюсь? То-то. Отправляйтесь, голубчики.

Димитрий отвернулся, грузно оперся кулаками о подоконник и замолчал. Где-то за стеной заскрипела дверь, глухо забубнили голоса.

— Понимаю тебя, — сказал отец Власий. — Я хоть и вижу, а ждать-то всё равно тягостно. Шел бы ты уже в кровать, старче.

— Порядок должен быть. А ну как не доглядишь чего?

— Мне на дар мой жаловаться грешно. Ты, главное, потом охай да причитай правильно. И ничего из лекарских наставлений отца Стаматия не забудь.

— Тебе на дар, а мне на память жаловаться грешно. Вороне, ты когда вступать намереваешься?

— Мыслю, что понадоблюсь лишь в самом конце. Да не изводитесь вы оба, всё будет хорошо.

— Иди в кровать, — повторил отец Власий, поднимаясь. — Подъезжает.

— Еще нет, — упрямо откликнулся от окна Димитрий. — Мастер Георгий со двора показывает только, что все люди на своих местах… Ага! Дозорные с колокольни уже знак подают — ишь ты, и впрямь не соврал. Хе-хе, как говаривает в таких случаях некий архимандрит.

— Хе-хе так хе-хе. Ну, други-братия, с Богом...

Изрядно подрастерявший былой лоск, но еще по-прежнему справный и крепкий германский возок рамзенской работы остановился прямо у ступеней крыльца. Мастер Георгий одной рукой придержал открывшуюся дверцу (возница слегка пошевелился на своем насесте, обозначив участливое намерение сойти и пособить), а другую протянул с поклоном:

— Здравия и долголетия, герр Корнелиус! Давайте-ка помогу вам.

На дверной приступок опустился стальной сапожок, выглядывающий из-под широкой штанины теплого серого сукна.

— Мира и блага! Управился бы и самостоятельно, добрый человече — давно уже привык. Однако и от сердечно предложенной помощи отказываться негоже, — в крепкую молодую ладонь легла другая — стариковская, но ничуть не менее крепкая. — Ваше имя?

— Мастер Георгий.

— Хм, занятно: знавал я когда-то мастера с таким же именем — Йорген. Благодарю. Где болящий?

— Сюда пожалуйте, герр лекарь. Пороги у нас высокие, так что поглядывайте...

Димитрий жадно допил из чашки, поднесенной ему Вороном, откинулся на подушку и со стоном схватился за правый бок.

Учтиво отдав при входе общий поклон всем присутствующим и столь же учтиво отведя руку мастера Георгия, герр Корнелиус лязгающими, причем неожиданно быстрыми шагами приблизился к постели. Сам же мастер Георгий незаметно выбрался обратно за дверь. В углу за аналоем отец Власий поднял глаза от молитвослова и снова опустил их, беззвучно шевеля губами.

— Говорить можете? — спросил вполголоса лекарь. — Как звать вас?

Димитрий, покривившись, кивнул и представился.

— Что за беда, почтенный Димитрие?

— В этой вот стороне, под ребрами, и раньше тяготило нередко, а намедни вдруг что-то так прихватило — просто спасу нет.

— Будьте добры, руки примите.

Присев на придвинутый Белым Вороном столец, герр Корнелиус сноровисто развязал пояс, раскинул полы домашнего турского халата и задрал нательную рубаху. Пальцы его пробежались по брюшине, осторожно надавливая то там, то тут. Димитрий всякий раз отзывался на это коротким оханьем и болезненной гримасой.

— Здесь болит?

— Болит.

— А здесь?

— И здесь тоже.

— Чрево мягкое, — пробормотал лекарь с неопределенной интонацией.

Пальцы его тем временем оттянули веки глаз, скользнули по ладоням больного.

— Пить хочется, как я успел заметить.

— Жажда просто умучила, — пожаловался Димитрий. — А с утра еще и рвота учинилась, и даже пронесло, прости Господи.

— У Господа прощения просить не стóит, это не грех… — герр Корнелиус приблизил свое лицо. — Дыхните, не смущайтесь. Так-так… — он отклонился, подумал, теребя быстрыми движениями короткую с проседью бородку. — Ноги изредка будто бы напрочь отнимаются — ощущаете такое?

— Ну… Бывает. Иногда и до нечувствия полного.

— По одной или обе одновременно?

— Не знаю, как и сказать в точности — по-разному случается.

— А в спину при этом болью отдает?

— Да есть маленько.

Герр Корнелиус поднял глаза на Белого Ворона в изголовье, затем перевел их на отца Власия, выжидательно глядящего из своего угла поверх раскрытого молитвослова:

— Простите, кем вы приходитесь болящему?

— Мы давние друзья, — ответил за всех отец Власий.

— Так вот, друзья. И вы, почтенный Димитрие. Печень вас время от времени беспокоит — это правда. Оно и немудрено: возраст-то ваш — лет шестьдесят, я полагаю? — Димитрий ответил невразумительным бурчанием. — Однако опасаться нечего. Прослужит сей орган верно и преданно лет этак до ста, невзирая на то, что покушать вы явно любите от всей души. Но хмельного, похоже, не употребляете.

— Ни в каком виде.

— Весьма похвально. Еще я бы мог посоветовать разумную умеренность в отношении жирных яств и острых приправ, но не стану: вижу, что все равно не послушаетесь. Никакой жажды, рвоты вкупе с расстройством желудка, я уверен, нет и не было. Их упомянуть, скорее всего, надоумил знакомый лекарь. Причем не слишком опытный, как мне представляется. Так это? Можете не сознаваться — я-то знаю, что истина где-то поблизости. При том недуге печени, который вы столь усердно стараетесь изобразить, чрево уплотнено, белки глаз желтизной отдают, а ладони потеют обильно. У вас же и живот, и глаза в порядке, ладони сухие. Опять же: дыхание не кислое, хотя непременно должно быть таковым. Ну и прочее еще по мелочам. А про ноги и спину — это, простите, небольшая уловка моя, чтобы удостовериться окончательно. Отсюда возникает вот какой вопрос: зачем эта хворь выдуманная вам, почтенный Димитрие, понадобилась? — он опять провел взглядом по молчаливым фигурам Белого Ворона и отца Власия. — Как я понимаю, всем вам — не так ли?

Димитрий рывком запахнул полы турского халата, сбросил ноги с постели и сел напротив лекаря:

— Ваша жена завещала похоронить себя в родной земле. То есть, здесь, в Сурожске. Исполнив ее последнюю просьбу, в Рамзен вы не вернулись. Почему?

— Стало некуда возвращаться, — ответил он просто и нисколько не удивясь такому странному повороту разговора. — Очень скоро выяснилось, что вместе с ее телом я перевез сюда и свою родину, и свой дом. Боюсь, мои слова могут показаться вам чересчур выспренними и фальшивыми.

— Отчего же, герр Корнелиус? Мне они таковыми вовсе не кажутся — как-никак, я жизнь прожил. Однако в прошлом году вы все-таки побывали в Германии. В славном местечке Танненбурге, если не ошибаюсь. Да еще и под чужим именем.

Невозмутимый до сей поры лекарь наконец-то удивился. Это выразилось в коротком звуке "пф!"

— Я начинаю догадываться, кто вы.

— А я заранее выражу уверенность, что вас это не оттолкнет. Правильно?

— Разумеется. Возникла, скажем так, необходимость отыскать одного собрата по ремеслу. Есть в Германии ученый лекарь и хирургус, некий Адальберт фон Репгау. Был некогда, во всяком случае. При жизни Машень… При жизни жены было как-то не до обстоятельных поисков вдали от семейного очага, теперь же все мое время принадлежит только мне. Одному мне. М-да...

— В это же время кто-то разыскивал вас в вашем родном Рамзене. А после того, как вы покинули Танненбург, — и там тоже. Что за персона этот хирургус Адальберт?

— Именно он когда-то ампутировал обе мои ступни. В те годы я еще не знал, что вполне можно было обойтись и без операции.

— Вот оно как. Подозреваю очень любопытную историю, хотелось бы прослушать ее от начала до конца. И с подробностями. Впрочем, к ней мы еще вернемся. Его самого, как я разумею, вам отыскать не удалось.

— К сожалению. Оказалось, что незадолго до моего визита он попросту пропал из города. Скрылся без следа. Буквально за одну ночь, притом вместе со всеми своими домочадцами. Невидимо и неслышимо даже для соседей, представьте себе. Пересуды и домыслы относительно такого загадочного исчезновения...

— Ко всем этим удивительным событиям мы тоже вернемся, герр лекарь, — перебил Димитрий, продолжая со спокойным дружелюбием смотреть ему в глаза. — В свое время. Кто изготовил для вас ножные голицы?

— Цехмайстер Йорген из Висмара. Полное имя его — Йорген Эккехард Браунфельс. Работа превосходная, ибо он уже обладал изрядным опытом благодаря предыдущим заказчикам, — герр Корнелиус опустил взгляд и с металлическим звуком пошевелил ногами.

— Занимается ли кто-нибудь еще в Райхе чем-то схожим? Хотя бы чьи-то упоминания мельком и даже слухи — мир подобных мастеров тесен, знаете ли.

— Как и мир лекарей, — с вежливым коротким полупоклоном заметил герр Корнелиус. — Но зачем же слухи? К счастью, осведомлен совершенно точно: нет. Об этом мне категорически заявлял сам цехмайстер Йорген. Причем, несколько раз и с нескрываемой гордостью. Вполне заслуженной, замечу. Его, так сказать, коллеги по цеху уровнем своим не поднимаются выше традиционных деревяшек и костылей разного рода. А хоть как-нибудь воспроизвести изобретение герра Браунфельса теперь не имеют права, ибо он весьма предусмотрительно выправил на него бумаги с коронной привилегией… Почтенный Димитрие, не проще ли было бы всего-навсего пригласить меня для беседы? Вы ведь так и не ответили, зачем понадобилось выдумывать болезнь.

Димитрий хмыкнул:

— Отвечу. Уж очень я люблю наблюдать за людьми, которые полностью поглощены своим ремеслом. Особенно ремеслом любимым. Ну до чего же хорошо они раскрываются при этом — только умей да успевай примечать. В иных обстоятельствах разглядеть многое любопытное либо куда труднее, либо просто невозможно. Даже мне.

— Мгм… Как-то не задумывался над таким методом… А знаете, вы правы. Но слушаете все же не очень внимательно — вам пока не нужны подробности? Просто продолжаете наблюдать и изучать меня, как человека?

— Есть маленько. А вот прямо сейчас я и собираюсь получить эти самые подробности. Возможно, вы удивитесь, но даже те, которые вы напрочь позабыли. Герр Корнелиус, вам известно, что такое "правь-сон"?

— Разумеется. Целители Хиндустана издревле именуют его "вашитва", а медикусы и эзотерики Германии предпочитают греческое название… Ага… Позвольте, я попробую определить — кто...

Лекарь оглянулся за спину, где у двери опять появился мастер Георгий, еще раз оценивающе окинул взором молчаливых отца Власия и Белого Ворона.

— Вы? — голова его скорее утвердительно, нежели вопросительно наклонилась в сторону последнего.

Ворон кивнул ответно.

— Можете не спрашивать — я согласен.

— Интересный вы человек, герр Корнелиус, — ровным голосом проговорил Димитрий, поднимаясь. — Причем, намного интереснее, чем я полагал раньше.

Белый Ворон занял освободившееся место и неспешно, одну за другой, переложил из-за спины на грудь две косицы из трех.

***

Кирилл почувствовал, как кто-то осторожно коснулся его спины. Он обернулся, а рука Держана тут же отдернулась с притворным испугом.

— Аюшки? — спросил Кирилл, продолжив обстоятельно утверждать стоймя в изголовье кровати взбитую наподобие бравого вареника пуховую подушку.

— Милостив ли нынче, добр ли ты, князюшко наш пресветлый? — пропел Держан сладеньким голоском.

— Добр, добр, — пробормотал он, придирчиво оценивая результат своих трудов на предмет точного соответствия Аксаковым заповедям. — Аки бобр.

— А ты меня сегодня не укусишь, о добрый бобр? — княжичев палец вновь опасливо потыкался в княжью поясницу.

Кирилл мгновенно развернулся и, нацеливаясь в руку, хищно клацнул зубами.

— И впрямь прежний вернулся! — обрадовался Держан. — Не тот, что вчера был.

Со стороны Аксаковой каморки раздалось и стало приближаться хлопанье в ладоши:

— Взять строй, взять строй! Юнак Вигарь, да брось ты, наконец, это одеяло: не мучай ни его, бедолагу, ни себя самого.

— Эй, Вигарь! — поспешно одеваясь, с недовольством добавил его сосед. — Ты, когда в бане был, почему ноги не помыл заодно? Попахивают.

— Так ведь еще не пришло время ежегодного мытья ног, — пояснил Держан. — Верно говорю, Вигарь?

Аксак поманил пальцем Смина и сообщил громким зловещим шепотом:

— Юнак Смин, еще хоть один сухарь, в постель зарытый, найду — и ты пропал. Уразумел?

— Юнак Свин… — негромко, учитывая превосходный слух мастера-наставника, пробормотал Держан и прихрюкнул. Рядом те, кто расслышали, прыснули сдавленно — всё по той же причине.

— Юнак Малыга, на сапоги свои погляди. На сапоги, говорю, а не на меня! Если правый с левым попутал, то переобуйся, а если ступни такие и есть, то оставь, конечно. Ага, ага… Теперь всяк внимай! Упражнения на мечах нынче не снаружи, а во гридне будут происходить. По моему разумению, снег с дождем — не помеха, а сугубая польза в овладении науками ратными, но так уж мастер-наставник Залата решил. От несказанной доброты души своей — цените, олухи… Юнак Ягдар!

Кирилл сделал шаг вперед.

— Возглавляй дружину и веди. А меня дела иные ждут, — он махнул рукой и заковылял к выходу. За дверью снаружи мельком показалось лицо Ратибора.

Кирилл впечатал в пол каблук, расправил плечи и с орлиным взором повел вокруг себя головою.

***

Сразу же после занятий мастер-наставник Залата отправился на поиски брата Иова. Найдя и отозвав его в сторонку, помялся, пояснил стесненно:

— Поговорить хотел...

— Говори, — согласился брат Иов.

— Тут вот какое дело… На мечах мы, значит, давеча упражнялись. Поначалу, чтобы поглядеть, кто да как, да во что горазд, я на деревянных приказал. Мало ли что — ну так ведь? А потом вижу: рука у всех — ну почитай, что почти у всех — навычная, так я и порешил, что можно к боевым — затупленным только — переходить помаленьку.

Залата заволновался, стал говорить все громче и громче. Брат Иов терпеливо слушал, словно и не замечая того.

— Князь Кирилл… юнак Ягдар, стало быть, поединщиком своим избрал юнака Держана, дружка своего задушевного. Почитай, побратима, стало быть. Хоть речь-то и не о нем вовсе, не о юнаке Держане, я о князе нашем, юнаке Ягдаре, стало быть, речь хотел повести...

Он увяз в собственном косноязыком многословии, умолк и искательно заглянул брату Иову в глаза. Инок слегка приподнял лицо.

— Воители-Хранители… — пробормотал Залата. — Ну так вот. Как только юнаки в руки акинаки взяли, так князь наш словно переродился весь, хотя до того с дружком своим вроде как в потешки забавлялся, а не двобой вел. Я гляжу — и просто глазам своим поверить не могу. А потом и говорю: "Ну-ка, юнак Ягдар, становись супротив меня!" Ты же, брат Иов, помнишь, каков князь наш на мечах?

— Неплох.

— Был неплох. А теперь я такого мечника увидал, про каких и сказы не сказывают.

— Даже так?

— Так, брат Иов, так. Я удар еще только зачинаю наносить, а уже разумею, что опоздал — там или клинок ждет, или самого князя уж нет. И все хитрости мои да уловки для него — что книга раскрытая.

— И этого не было, когда на деревянных мечах дрались — верно?

— Верно, брат Иов. Не было.

— Как мыслишь, отчего?

Залата всерьез призадумался и незаметно для себя несколько успокоился:

— Ну… Деревяшка — она деревяшка и есть. А стальные мечи-то, хоть и притуплены, и острия скруглены, всё ж какую-никакую, а опасность таки представляют. Стало быть, когда опасность грозит, он и начинает видеть, что ждет его в грядущем.

— Видит грядущее?

— Это ты в точности сказал, брат Иов.

— Это ты сказал.

— Ну да. Но мыслю отчего-то, что лишь ближайшее грядущее, на малое время вперед, а не как пророк какой-нибудь. Ну, сам понимаешь.

— А зачем ты, мастер-наставник, обо всем этом именно мне сообщить решил?

Залата заметно рассердился, но всё же постарался сдержать себя:

— Ты, брат Иов, что называется, в лапти-то не обувайся — меня отец Варнава строго-настрого благословил: чуть что необычное да непривычное примечу — сразу тебя извещать.

— Тогда благодарю за службу. Значит, строго-настрого благословил?

— Эк ты меня за язык-то уловил. Ну выразился коряво — что с простого ратника возьмешь? А теперь, брат Иов, сам вот что ответь: ты вчера, когда в неозброе их наставлял, ничего такого же либо схожего не приметил?

— Нет.

Залата вновь погрузился в раздумья, простодушно пошевеливая пальцами и бровями в соответствии с ходом мысли. Произнес с нескрываемым удивлением:

— Вот странно. Но ведь должно же было бы… Хоть что-то. Ну должно! А?

— Нет, — повторил брат Иов.