Глава VIII

Избыточно роскошные, но вместе с тем исполненные действительных архитектурных достоинств термы (попросту говоря, бани) Саргатты являлись одними из тех ее достопримечательностей, которыми она гордилась по праву. Выстроены они были еще при императоре Первого Рима Галектусе на его личные средства. Как уроженец Саргатты, он искренне любил свой родной город и желал прославить его таким образом. Впрочем, прославил заодно и себя самого, ибо по сей день их только так и называли: термы Галектуса.

Отец Паисий (в то время уже NobilisPaulus) регулярно посещал их вместе с благородным Маркусом всякий раз, когда служба вынуждала вновь навестить Саргатту.

Возведенные по проекту самогó Сенециона с использованием илурийского мрамора, каносского гранита, пиренского габбро и даже малахита из далекой варварской Картарии, с прекрасными смальтовыми мозаиками работы искуснейших мастеров, они влетели патриотичному сентиментальному Галектусу в копеечку.

Термы еще в Первом Риме являлись не столько заведениями помывки с брадобрейно-цирюльными услугами, сколько своеобразными клубами и центрами развлечений. Одни — для знати, другие — для прочих социальных групп и слоев.

Здесь велись беседы и диспуты, закатывались пиры, совершались сделки, делались ставки на что угодно, произносились речи, зачитывались вслух важные документы, декламировались стихи и колкие эпиграммы на известных людей. Здесь можно было послушать музыку, посмотреть танцы красивых девушек и юношей (и даже уединиться с приглянувшимися в предусмотренных для этого комнатах и уголках), выступления фокусников, акробатов и прочие представления. Словом, лишь очень немногое из того, что нельзя было найти в термах, оставалось за их внешними стенами.

С тех пор, как Церковь постепенно начала набирать силу, она всё более и более неодобрительно поглядывала в сторону подобных заведений. Основное внимание в деле внедрения должной благопристойности уделялось преимущественно так называемым общественным термам. Следовало полагать, термы знати и прочих состоятельных людей и без того являли собою вполне удовлетворительные образцы высокой морали и нравственности.

В Саргатту отец Паисий прибыл поздним вечером.

Промозглые Крещенские холода (пусть и намного пожиже знаменитых Крещенских морозов Славены) дотянулись до него даже в Новом Риме и изрядно доняли в дороге. Ему не хотелось ничего, кроме как поскорее добраться до гостиницы, приказать прислуге согреть постель и лечь спать.

Очередной наемный возница, разумеется, знал самую приличную, чистую, удобную и сравнительно недорогую из таковых. Он остановил возок у входа в «Sargatta corona» и, обернувшись, проникновенно сказал выглянувшему наружу лекарю:

— Вы очень приятный и почтенный человек, домине! И сразу понравились мне. Поэтому скажу вам честно, как родному: лучшей гостиницы вы не найдете во всей Саргатте.

— Любопытно, сколько платит тебе ее хозяин за раздачу подобных советов и за каждого постояльца, carissime? — устало поинтересовался отец Паисий. — Я не хочу ругаться, я хочу спать. Так что просто отвези меня к «Domum tuam» — и всё.

Звучно прищелкнув языком конной паре, возница без возражений встряхнул вожжами. К своей маленькой коммерческой неудаче он отнесся довольно философски.

На ночь отец Паисий выпил вина с пряностями и поспешил юркнуть в теплое нутро прогретой постели. Однако утром все равно почувствовал легкое недомогание и прочие симптомы приближающейся простуды. Сейчас следовало бы хорошенько пропариться в баньке, а потом маленькими глоточками вливать в себя кипяток отвару сухих побегов малины вместе с ивовой корой да цветом синеглава. И спать, спать, спать… Но если один комплект этого благолепия пребывал слишком далеко, то для последнего было вовсе не время.

Лаконикум (сухая сауна) терм Галектуса мог заменить отсутствующее лишь отчасти. Впрочем, выбора не было. Туда отец Паисий и направился прямиком, быстрым шагом минуя бассейны фригидария и тепидария.

Под небольшим куполом потельни было сумеречно, жарко и довольно пусто. Вокруг центрального очага сидели только двое посетителей возрастом помоложе и постарше его самого — наплыв завсегдатаев начинался не ранее полудня. Ответив на молчаливые приветственные наклоны седых голов своим, таким же молчаливым и вежливым, отец Паисий присел в стороне, закрыл глаза и полностью отдался вдумчивому процессу потения. Всё прочее надлежало отложить на потом.

Несколько раз он покидал лаконикум, погружался в холодный бассейн фригидария, обращая на себя удивленные взгляды — так не следовало поступать ни в коем случае, ибо не являлось полезным для здоровья. Особенно для здоровья людей в почтенных годах.

К третьему заходу количество почитателей сухого потения увеличилось до шести, и лекарь решил приступить к расспросам.

Да, благородного Маркуса определенно вспомнили трое. Еще один сделал это явно из вежливости и с целью участия в разговоре.

Верно, когда-то он бывал здесь, но последний раз его видели то ли семь, то ли девять лет назад. Все-таки девять? Вы уверены в этом, благородный Витус? Ну что вы, у меня нет оснований сомневаться в ваших словах, просто я люблю точность во всем. Да… Да… Вот оно что! Благородный Паулус является другом благородного Маркуса? И это не ваши слова, а его самого — вы слышите, друзья мои? Благородный Паулус не видит в том ничего удивительного? Поразительно! Одно только это уже является прекрасной рекомендацией, если не сказать больше. Конечно… Конечно… Ведь даже и до нашей тихой Саргатты доходят столичные слухи, что блестящая карьера благородного Маркуса… Где он сейчас? Опять-таки всё те же слухи и догадки. Вероятнее всего, в самом Риме. Ах вот как… Именно со столицы благородный Паулус и начал свои поиски? В таком случае, возможно, стóило бы попробовать… Да? Ну тогда… Ничего, ничего, благородный Паулус, простите и нас. Как — за что? Мы же ничем не смогли вам помочь.

Похожий (с несущественными вариациями) результат дал опрос у бассейна калидария. В тепидарии к этому добавилось разве что высказанное с учтивыми извинительными оборотами осторожное любопытство по поводу его длинной бороды: не является ли благородный Паулус адептом Ордена Просвещенных Тайнозрителей и Звездочетов, который, как известно, начинает входить в моду среди ученых и просто образованных людей благородного звания? На что он со столь же благовоспитанной легкой печалью сожаления вынужден был ответствовать отрицательно.

Отец Паисий вновь посетил потельню лаконикума, после которой на этот раз решил посидеть в бассейне с горячей водой. Выбравшись оттуда и привычно обернувшись белой льняной тканью, присел на теплую мраморную скамью у стены. Прикрыл глаза, прислушался к себе. Простудные симптомы не исчезли полностью, но основательно сдали свои позиции. Пока этого было достаточно.

Теперь можно было немного отдохнуть. Или слегка перекусить и ждать уже полноводного послеполуденного притока завсегдатаев. Для прандиума (полдника) следовало либо направиться в триклиний, либо призвать одного из здешних пронырливых мальчишек-миньонов и попросить его принести сюда на простой италийский манер немного…

— Приветствую вас, благородный Паулус, — негромко и почтительно произнес голос над головой.

Отец Паисий очнулся, открыл глаза — оказывается, незаметно для себя самого он начал погружаться в дрёму.

— Приветствую вас, благородный Паулус, — с тем же почтением повторил стоявший над ним человек. В нарушение всех писаных и неписаных правил, он прошел сюда в верхней одежде и обуви. Из под опущеного капюшона виднелась только нижняя часть лица с короткой бородкой. Складки темного плаща выдавали находящийся под ним длинный клинок у левого бедра.

— Мое имя — Веспа.

— Просто Веспа — и всё? — уточнил отец Паисий. — Но ведь это всего лишь прозвище. Впрочем…

Он пожал плечами.

— Да, благородный Паулус, просто Веспа. Вы разыскиваете благородного Маркуса. Я могу отвезти вас к нему — у входа в термы ожидает карета. Прошу простить меня, но нам следует поторопиться.

— Прекрасно! Мои долгие поиски наконец-то увенчались успехом. Но почему я должен доверять и вашим словам, и вам самому, уважаемый Веспа?

Человек в плаще молча скользнул рукою под его полу у пояса и вложил в ладонь отца Паисия какой-то небольшой предмет.

Расслабленная доселе поза лекаря стала чуть более напряженной:

— Это наконечник арбалетной стрелы или болта. Мне он знаком. А что могли бы рассказать о нем вы, уважаемый Веспа?

На видимой части лица под капюшоном губы раздвинулись в короткой бесстрастной улыбке:

— Немного, но достаточно. Именно его вы, благородный Паулус, извлекли из левой стороны груди моего господина. Точнее, почти из сердца. Именно вам он обязан своей жизнью. А произошло это еще в те времена, когда благородного Паулуса называли всего лишь Павлом из Славены. Скорее всего, вы не знаете, но благородный Маркус до сих пор очень трепетно относится к этому памятному предмету и бережно хранит его. Мне наконечник был доверен с большими оговорками, поэтому попрошу вернуть его… Благодарю, благородный Паулус…

— Я сейчас же оденусь, — заявил отец Паисий, решительно поднимаясь с мраморной скамьи.

— Буду ожидать вас в карете у входа. Выйдете — и сразу садитесь в нее без промедления.

Только после того, как карета тронулась с места, Веспа наконец откинул с головы глубокий капюшон. Под ним открылось лицо малоприметного темноволосого человека лет тридцати. По-особому спокойное выражение карих глаз и скупая выверенная пластика каждого движения дали понять отцу Паисию, что перед ним — умелый и опытный воин.

Ответная невозмутимость лекаря и его явное нежелание задавать какие-либо уточняющие вопросы, также были оценены Веспой. Он удовлетворенно кивнул и заговорил сам:

— Сейчас попрошу вашего внимания, благородный Паулус. Мы направляемся на одну загородную виллу. Всё, что там произойдет, очень важно для моего господина… — на его лице вновь появилась короткая бесстрастная улыбка. — Когда-то и вашего господина также. Теперь лично о вас. Скорее всего, какое-то время придется провести в уединенном месте и в обществе нескольких человек. Надеюсь, ваше участие в событиях этим и ограничится, но сейчас мы не знаем, как могут пойти события. На крайний случай, постарайтесь держаться как можно ближе ко мне и моим людям. Их вы сможете отличить по таким знакам…

Он развязал тесемки плаща у горла и раздвинул его верхнюю часть. Отец Паисий увидел черно-лазоревый шейный платок. Это были геральдические цвета рода Этерниев, к которому принадлежал и сам благородный Маркус.

— Я гляжу, оружие при вас, благородный Паулус. Мне известно ваше былое умение владеть клинком, не сомневаюсь в нем и сегодня. И тем не менее: не обнажайте его, не пытайтесь помочь мне и моим людям. А главное, всячески старайтесь не выходить из-за их спин. Ваша безопасность для нас — превыше наших жизней. Такова воля благородного Маркуса.

Коротким поклоном Веспа обозначил конец своей речи.

— Я понял, — столь же коротко ответил отец Паисий.

За окнами проплыли последние дворы предместья, карета выбралась на старую Сеттиеву дорогу с ее древними оливковыми рощами по сторонам. Веспа обернулся к маленькому заднему окошку, сообщил с не совсем понятным удовлетворением:

— Те же двое всадников, которых я заметил возле терм. Впереди то один, то другой. Очень хорошо.

Поскольку это явно сообщалось не для сведения лекаря, то он ничем на это и не отозвался.

Оливковые рощи сменились холмами с виноградниками на солнечных восточных склонах, загородными домами в островках деревьев и виллами с прилежащими угодьями. Карета свернула к одной из них, не самой приметной. Всадники, неоступно следовавшие на отдалении от самых терм Галектуса, остановились. Выждали некоторое время, после чего стали разворачивать коней. Увидев это, Веспа отвернулся от заднего окошка и хмыкнул всё с тем же непонятным удовлетворением.

Еще на подьезде отец Паисий приметил по давно известным ему признакам, что это было не роскошное имение, а обыкновенная Villa rustica, сельское поместье.

Их, очевидно, и ожидали, и наблюдали за приближением. Карета въехала во внутренний двор через распахнувшиеся в высокой каменной стене ворота. Сразу вслед за этим створки их сомкнулись, залязгали засовы.

Выйдя наружу, отец Паисий не открыл для себя ничего нового. Впрочем, и не ожидал этого. Как обычно, напротив располагался двухэтажный господский дом, по бокам — длинные строения с жилыми комнатами прислуги, полевых работников и подсобными помещениями всякого рода.

Подбежавший vilicus, то есть управляющий, завладел вниманием Веспы. Довольно продолжительный быстрый шепот доклада сопровождался обильной жестикуляцией первого и нечастыми молчаливыми кивками последнего. По завершении докладчик был отправлен к продолжению своих предыдущих дел, а Веспа обратился к отцу Паисию:

— Благородный Паулус, еще в термах я осознал, что невольно лишил вас прандиума. Времени у нас, как мне представляется, вполне достаточно для неспешного приема пищи. Ранее я предвидел такую возможность и сделал соответствующие распоряжения на кухне. Прошу вас…

От всего выбора мясных блюд лекарь вежливо отказался, смутно сославшись на некую связанность некими же обещаниями. Ограничился рыбой, лепешками, превосходным саргаттским изюмом, сырами и прочими кисломолочными продуктами. Веспа отнесся с пониманием, ибо в среде рыцарства большинства европейских стран обеты всякого рода были в большом ходу.

Завершив трапезу и чувствуя ненужность в данный момент никаких дальнейших разговоров, они даже успели немного помолчать в своих креслах.

За арочной колоннадой главного входа в столовый зал послышались шаги. Из-за крайней колонны появился человек в легких доспехах, доложил:

— Они приближаются.

— Нам пора, — сказал Веспа, поднимаясь. — Благородный Паулус, предлагаю следовать за мной.

В сопровождении восьми вооруженных человек с черно-лазоревыми платками на шеях они спустились в огромный сводчатый подвал. По углам и стенам один за другим вспыхнули факелы в кронштейнах и светильники. Почти все пространство заполняли собой большие бочки, штабеля средних и малых бочонков. Плотный винный дух, явивший себя на первых же ступенях лестницы, загодя сообщил об их содержимом.

В одном из углов уже был приготовлен стол с кувшином воды и одиноким серебряным бокалом на нем. Рядом — такое же одинокое кресло.

— Располагайтесь, благородный Паулус, — предложил Веспа. — А мне пора. Агала! Теперь ты здесь старший.

Тем временем снаружи в ворота постучали — властно, громко и требовательно. Не услышав никакого ответа, стук повторили — еще более властно, громче и требовательнее.

— Иду, иду… — скучным голосом отозвался наконец vilicus, несуетливо приближаясь к въездной арке. — Кто там?

— Здесь префект Саргатты Вестин, сенатор Абиней и дуценарий гражданской стражи провинций Эпулон. По нашим сведениям, в имении тайно пребывает благородный Маркус, в настоящее время — опасный государственный преступник. Немедленно откройте представителям власти!

— Конечно, конечно! — согласился управляющий, отодвигая засовы и предупредительно распахивая тяжелую дверь в одной из створок.

Во двор одна за другой чинно ступили три фигуры в белоснежных тогах из тонкой шерсти. Одна золотая и две серебряные фибулы, скрепляющие концы ткани у левого плеча, уточняли ранг их носителей. Едва ли не оттолкнув последнего вошедшего, следом вознамерились проникнуть несколько вооруженных человек.

— Ad arma! — скомандовал Веспа, уже поджидавший за спиною управляющего во главе шеренги арбалетчиков. — А вы там — назад! Каждый, кто с оружием в руках пытается нарушить границы частного владения любого гражданина Рима, рискует своей жизнью! Это закон! Не так ли, уважаемые представители его, domini сенатор, префект и дуценарий?

От углов двора поверх стены захлопали выстрелы мушкетов и под их прикрытием во двор начали спрыгивать легионеры вперемешку с разнообразно вооруженными людьми неизвестной принадлежности.

— Урс! Рикса! — обернувшись, прокричал Веспа.

В расположенных по сторонам двора доме для работников и хозяйственной постройке разом распахнулись многочисленные двери, из-за них полыхнули ответные залпы. Щелчки арбалетов потерялись в грохоте выстрелов. Сизые сгустки дыма стали быстро заполнять окружающее пространство.

Три белые начальственные фигуры, пытавшиеся вначале что-то возглашать, размахивая руками, поспешно легли на землю и уткнулись в нее лицами.

Через стену во двор спрыгнули немногие. Прочие просто мешковато свалились внутрь, так и оставшись лежать.

Один за другим в дверь попытались проскочить два рослых мечника. Первый, едва успев вскинуть клинок и издать оборвавшийся воинственный клич, тут же запрокинулся навзничь, перегнувшись в пояснице на высоком пороге. Верхняя часть тела с головою и арбалетным болтом в ней вывалилась наружу. Второй благоразумно передумал, скрывшись за косяком. Дверной проем быстро обезлюдел, а в соединение створок ворот мерно загромыхали чем-то массивным.

— Перезарядить мушкеты и арбалеты!

— Остановитесь! — раздался со стороны господского дома не просто громкий голос, а самый что ни на есть трубный глас. — Остановитесь все! Здесь Рим и Закон!

Начальство в тогах поспешило подняться на ноги и попыталось насколько возможно вернуть себе временно утерянный образ державности.

Через двор, кривя лицо и безуспешно отмахиваясь ладонью от сизых прядей порохового дыма, вперевалку двигался невысокий плотно сбитый человек. Наряд его представлял собою странную смесь европейских одежд. Расстегнутый камзол германского бюргера открывал голую грудь в курчавой черной поросли. Широкий шелковый кушак поддерживал пояс пышных гишпанских плундр или шаравонов и заодно обозначал на объемистом животе линию талии. От колен выглядывали франкские шоссы, нижняя часть их уходила в короткие сапоги с отворотами. Голову покрывал черный капотен, из-под которого выбивались черные же кудри — исключительно такой фасон шляп предпочитали английские пуритане.

Когда человек окончательно выступил из облачков сгоревшего дымного пороха, сенатор Абиней прошептал:

— Deus meus…

Лица префекта Вестина и дуценария Эпулона мгновенно помертвели, лишившись малейших признаков величия.

По-европейски разносторонне одетый крепыш подошел почти вплотную. Скучающе, но внимательно оглядел каждого из них с головы до ног и обронил:

— Не скажу, что сильно удивлен. Но если быть до конца честным, то тебя, префект, я здесь не ожидал увидеть.

Тот вскинулся, изменившись в лице, а его собеседник с немедленной заинтересованностью поднял брови. Однако слова возмущения так и не прозвучали. Благородный Вестин медленно выдохнул и опустил голову.

— Неплохо владеешь собой, молодец! — заметил чернявый крепыш. — Вами троими я займусь отдельно и чуть позже.

Он отступил на несколько шагов. Уперев кулаки в крутые бока и оглядываясь вокруг, заорал:

— Теперь обращаюсь ко всем голодранцам, взявшим в руки оружие! Тех, кто сейчас притих там, за воротами, это тоже касается. Мало кто из вас видел меня ранее, но имя и прозвище мое известны всем, причем достаточно давно. Одни зовут меня домине Гиллон, другие — Черный Принцепс.

Услышав это, оставшиеся в живых воины выронили из рук оружие. Многие упали на колени. Некоторые из работников поместья поторопились исчезнуть со двора.

— Хотя какой принцепс из безродного подкидыша? — доверительно поведал он, несколько понизив голос. — Просто домине Гиллон. Я глава Agentes in rebus, которую почему-то называете тайной полицией. А я всего лишь люблю порядок и вовсе не скрываю этого. Так где же тут тайна?

Домине Гиллон опять огляделся вокруг, добродушно посмеялся своим словам и вновь повысил голос:

— Сейчас ворота откроют! На входе во двор бросайте всё свое оружие на землю. Очень желательны кроткое поведение и быстрое исполнение моих распоряжений. Эй вы, двое, — открыть ворота!

Створки поползли в стороны, бывшие штурмовики за ними нерешительно замялись.

— Домине Гиллон! — обратился кто-то. — Всё скидывать в одну кучу или как?

— Да ты хозяйственый парень! — одобрил глава Agentes in rebus. — И тоже порядок любишь. Правильно: холодное оружие — сюда, огнестрельное — туда. И двигайтесь поживее, не то провозитесь с этим до вечера. А в ту сторону, под стену, пусть отходят и выстраиваются те, кто уже полностью освободился от бремени лишнего имущества.

Он еще раз с удовольствием посмеялся сказанному собой. Дождавшись завершения процесса, подошел к довольно понурой разношерстной шеренге и проговорил:

— Значит так. Двадцать четыре живых и восемь павших — я успел сосчитать. Кони за оградой?

— Да, домине Гиллон! — угодливо подтвердил тот же голос, который интересовался порядком сдачи оружия.

— Хорошо. Вас, охотники за мелким заработком, я своей властью амнистирую. Сейчас мне не нужны пустые головы всякого сброда, а Великому Риму не нужны лишние расходы на тюремное содержание толпы дармоедов. А теперь все пошли вон. Трупы забирайте и увозите с собою. Эй! Кто-нибудь — потом закройте за ними ворота!

Горемычные представители власти заметно напряглись, когда глава Agentes in rebus опять направился в их сторону. Поспешными изменениями поз и прочими телодвижениями они попытались вернуть себе достойный вид. Получилось не очень убедительно.

— Теперь продолжим с вами. Вот скажи, сенатор: ты у них на подхвате? Имею в виду всех этих ваших Паперия, Марулла, Виолента, Дамиона и других, о которых еще не знаю, но точно узнаю в ближайшее время.

Сенатор гордо возвысил голову. Стараясь, чтобы голос звучал с холодным господским презрением, процедил:

— Попросил бы не тыкать благородному Абинею, сенатору Великого Рима и потомку рода Мамиллиев, кото…

Кулак домине Гиллона ударил в живот потомка рода Мамиллиев, отчего тот с коротким стоном сложился пополам. Удар второго кулака пришелся в подбородок снизу. Сенатора откинуло. Пряча глаза, префект с дуценарием поспешно помогли ему удержаться на ногах.

— Сейчас ты не благородный Абиней, сенатор Великого Рима, а собачье дерьмо, — с доверительной задушевностью сообщил глава Agentes in rebus, уперев толстый указательный палец в его грудь. — И этого звания тебе уже не лишиться до самой смерти. А еще этим же дерьмом ты измазал весь род Мамиллиев. Я знаю: пока не отдышишься, говорить трудно. Но если согласен со мной — кивни.

Сенатор послушно закивал.

— Молодец. Люблю, когда меня понимают. Но очень не люблю, когда перебивают. Уверен, последнее также приняли к сведению префект с дуценарием… Итак, вынужден повторить: ты, сенатор, все-таки на побегушках у Паперия с Маруллом и прочими золотыми задницами. Дело твое, конечно. Но да будет тебе известно, потомственный тупица, что для законного ареста любого гражданина Рима — даже благородного Маркуса! — вполне достаточно одного декануса с полудесятком преторианцев и соответствующей бумагой. Надеюсь, бумага хотя бы имеется?

Из-под сенаторской тоги поспешно появился свиток. Гиллон кивнул и углубился в его изучение.

— Подписи наличествуют… С подлинностью их разберемся… Vah! Печать настоящая и это уже интереснее! Сенатор, открою тебе, что благородный Маркус никогда не был в опале у Короны. Это мы придумали исключительно для твоей кучки высокопоставленных недоумков и их блюдолизов. Так что законным образом державная печать никак не могла появиться на этой бумажке. Значит, заодно придется поинтересоваться и самим Хранителем Печати, и крýгом его друзей. Но это — на будущее. Так! Теперь перейдем к тебе, дуценарий. Я понимаю: ты на службе, человек подневольный, получил приказ и всё такое. Но в Рим придется съездить вместе со всеми, не обижайся.

Дуценарий мудро выразил согласие коротким молчаливым кивком.

— Молодец. Префект! Твоего имени не было ни в одном из моих списков. Не понимаю, зачем или почему ты полез в это вонючее болото. Сейчас можешь не отвечать, всякие объяснения также отложим до прибытия в Рим. Теперь все трое следуйте за мной.

На ступенях широкой лестницы, ведущей к парадному входу в господский дом, их поджидал сухощавый высокий человек в пурпурном охотничьем камзоле. Седые волнистые волосы до плеч, седая же бородка и смуглое лицо в морщинах являли его преклонный возраст. Осанка, особое выражение умных серых глаз и еще нечто неуловимое свидетельствовали о благородном происхождении.

Приблизившись в сопровождении всё того же злополучного трио, глава Agentes in rebus сдернул со своей головы черную пуританскую шляпу. Взял ее на отлет, поклонился с искренним почтением и сказал:

— Благородный Маркус! Вы просили…

— Да, домине Гиллон. Благодарю за службу.

Он опустился на несколько ступеней, остановившись на последней.

— Хочу взглянуть им в глаза. Особенно вам, сенатор.

— Я всё понимаю, благородный Маркус, — кривя рот и на ходу пытаясь нащупать голосом нужные интонации, заговорил благородный Абиней. — Желаете в полной мере насладиться триумфом справедливости. Разумеется, справедливости в вашем понимании. Но признайтесь: ведь радость отмщения за былые личные обиды также присутствует.

— Следовательно, за всеми вашими громкими словами о державном величии и всеобщем благе мне также надлежит видеть только реализацию личных амбиций?

В аркаде парадного входа появился отец Паисий. Адресуясь к сопровождавшему его Веспе, он приложил палец к губам и начал неслышно спускаться за спиною своего старого друга.

То ли что-то почувствовав, то ли зная обо всем наперед и желая в должной мере использовать всё великолепие ситуации, благородный Маркус повернулся. Протянул наверх руки и сказал с чувством:

— Наконец-то! Это вы, друг мой.

— А это вы друг мой! — эхом отозвался отец Паисий.

Быстро скользнув правой ладонью в широкий левый рукав хитона, сенатор извлек оттуда короткий стилет, с непонятным криком «за Ливиллу!» бросился вперед. Широко и неумело замахнувшись, попытался вонзить его в спину благородного Маркуса. Взмах руки оказался и чрезмерно широким, и исполненным излишнего драматизма.

Рефлексы былых навыков отца Паисия опередили его же сознание. Он выхватил шпагу, отклонился вбок и сделал глубокий прямой выпад. Лезвие вошло в верхнюю часть правой стороны груди сенатора в тот момент, когда стилет только-только начал опускаться опускаться из своей наивысшей точки.

Как и всегда, всё действие заняло намного меньше времени, чем его описание.

На лице благородного Абинея появилось выражение недоумения, смешанного с какой-то детской обидой. Сенатор выронил оружие, сделал два неуверенных шажка назад и грузно повалился навзничь. Дуценарий с префектом быстро оправились от потрясения, склонились над телом.

Отец Паисий отшвырнул клинок в сторону.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного… — прошептал он по-славенски.

Как-то по-особому взглянув на него, Благородный Маркус проговорил вполголоса:

— Друг мой, а ведь теперь мне вовек не расплатиться с вами.

— Дышит, — сообщил дуценарий, отнимая ухо от груди сенатора.

— Моя вина, благородный Маркус, — склоняя голову, заявил домине Гиллон. — Никак не ожидал от него такого. Но всё равно — моя вина.

Благородный Маркус поморщился, предупредительно вскинул руку:

— Ровно половина ее — на мне. Я и сам не мог подумать… Итак! Благородного Абинея пока отнесите наверх, в одну из гостевых комнат. Кто из вас покрепче — помогите, — распорядился он, указывая на кого-то из набежавших людей.

— Я прослежу за обработкой раны и перевязкой, — сказал Веспа. — Мои люди владеют навыками.

— Теперь этим надлежит заняться мне самому, — сумрачно возразил отец Паисий. — Идемте.

Заметив некоторое непонимание на лице своего верного гвардейца, благородный Маркус пояснил:

— Ранее мною не упоминалось, но благородный Паулус имеет ученую степень Medicinae Magister. Она дает право на лекарскую практику в пределах всей Новоримской Империи. А вас, друг мой, я буду ожидать в своем кабинете.

Он проводил взглядом понимающуюся наверх процессию и предложил:

— Давайте завершим наши с вами дела, уважаемый глава Agentes in rebus.

***

Вечерело. Поднявшись из кресла, благородный Маркус самостоятельно и поочередно зажег напольные бронзовые светильники в углах, затем многосвечие на изящном столике рядом с их креслами.

— Значит, теперь, друг мой, вы — pater Paisius… — задумчиво промолвил он, возвращаясь на свое место. — В связи с чем становится полностью понятной та необычность, с которою вами был отброшен клинок. В тот момент я отнес это к следствию многих лет, которые прошли со времени нашей последней встречи и очень изменили нас.

— Да, друг мой, — отозвался лекарь. — Удар нанес благородный Паулус. Хоть и старался при этом всего лишь обездвижить правую руку и не задеть жизненно важных органов. А кается в нарушении монашеской клятвы о непролитии крови патер Паисиус.

— Я знаю, что такое личные отношения человека с Богом, — с какой-то особой строгой серьезностью произнес благородный Маркус. — Принесет это утешение вашей душе или нет, но извещаю, что непременно испрошу аудиенции у Его Святейшества и изложу Ему все обстоятельства. Мне же совесть христианина заранее говорит о том, что в данной ситуации Святой Престол издаст персональный эдикт о Церковном прощении и отпущении грехов. И еще раз: мое решение ни в коей мере не касается вопросов и путей вашего личного примирения с Господом.

— Спасибо, друг мой.

— Это меньшее из того, что я могу и должен сделать сейчас. Всё прочее — удел будущего. А в настоящем мой долг жизни перед вами удвоился.

— И мне нелегко осознавать это.

— Вовсе не желал огорчить вас вновь, друг мой. Долги такого рода не тяготят душу и облагораживают дружбу. Теперь я желал бы принести извинения за то, что воспользовался вашими поисками в своих интересах, друг мой…

Благородный Маркус умолк, определенно подбирая нужные слова. Отец Паисий почувствовал, что сейчас он делает это не как чуткий и бережный друг, а как человек, облеченный большой властью и ответственностью.

— Ваш визит в Новый Рим… Он быстро привлек к себе внимание — и наше, и других людей. Вас, прошлого, помнили. И мы, и они. Скажите, благородный Паулус, не являетесь ли вы сегодня эмиссаром каких-либо политических сил или особых служб Славены для установления новых отношений с Короной?

Отец Паисий подумал в свою очередь. Не столько над подбором правильных слов, сколько над тем, как бы невзначай не забыть о важных мелочах и тем самым не исказить сути.

— Вначале — немного предыстории по данному вопросу. Несколько лет назад некоему иеромонаху Варнаве довелось взаимодействовать со специальными структурами Славены в качестве привлеченного лица. Очень скоро он был обвинен в своенравии, нежелании подчиняться своему непосредственному руководству, интригах и стремлении сделать быструю карьеру на новом поприще. Об истинности или ложности выдвинутых обвинений не буду говорить ничего. В качестве компромиссного решения ему предложили чин игумена и должность настоятеля провинциального ставропигиального монастыря в честь Преображения Господня. Попросту говоря, он был отстранен от дел. В начале прошлого лета давний и близкий друг игумена Варнавы, князь Вук-Иоанн, послал в обитель своего младшего сына, княжича Ягдара-Кирилла. Вокруг которого сразу начали происходить события, поневоле наводящие на мысль о внезапном скрещении на его личности различных и противоречивых интересов державного уровня. Причины тому пока неизвестны.

— Простите, что перебиваю вас, друг мой, но это важно: я желал бы позже и намного более подробно вернуться к этому моменту, — отметил благородный Маркус. — Прошу продолжать.

— Да… Дважды появившийся в поле нашего зрения яд, о котором я уже сообщал, и заставил меня вспомнить о вас, друг мой. Умением изобретать всевозможные снадобья и яды славился Египет Фараонов. На сегодняшний день с ним я могу сравнить только Новый Рим.

— Яд, который по прошествии определенного времени превращается в воду… — размыслительно проговорил благородный Маркус. — Окончательно готовится незадолго до применения слиянием содержимого двух сосудов. Разумеется, мне давно ведомо о его существовании. Многие производители нам также известны, точный список может быть предоставлен в ближайшее время. Установить личности всех прочих не составит труда.

— Если это будет возможным, также желателен как можно более полный список иноземных заказчиков. Скажем, с прошлой весны. И хочу подчеркнуть, друг мой: во всех этих обстоятельствах визит к вам был задуман мною одним, как визит частного лица. В качестве такового мною же был предложен настоятелю Варнаве.

Благородный Маркус неожиданно улыбнулся:

— Он очень помог нам окончательно разобраться с крупным и разветвленным заговором в верхах. На его полное и терпеливое раскрытие мы уже потратили не один год и никак не думали, что всё завершится столь быстро. Вас, приняв за тайного посланника серьезных внешних сил, либо намеревались привлечь на свою сторону, либо использовать в качестве окончательной дискредитации существующей власти. Не говоря уже обо мне и целом ряде моих друзей.

— Либо и то, и другое! — ответно улыбнулся отец Паисий.

— Верно. Глава Agentes in rebus от имени своей службы намерен ходатайствовать перед Императором о выражении вам благодарности за помощь — пусть даже нечаянную и неосознанную. Форма, в которой будет явлена эта благодарность, мне пока неизвестна. Я также намереваюсь поступить аналогичным образом от имени своей службы.

— Всегда не любил ложного смирения и вежливых ритуальных отнекиваний. Поэтому отвечу просто: решать только вам и другим, друг мой. Кстати, за важную птицу меня явно принял и ваш верный Кайюс, — заметил лекарь. — Как старательно он избегал расспросов и о моем настоящем, и о том, с какой именно целью я разыскиваю вас! Видеть это было весьма трогательно.

— Да, Кайюс — он такой. А вам, друг мой, еще одно подтверждение того, что ваша непосредственность и естественность выглядели со стороны не очень убедительным прикрытием для чего-то более важного. Итак, о наших дальнейших действиях. Вами ранее было определено, что сенатору Абинею предстоить провести в постели не меньше недели, имея в виду не просто поднятие на ноги, а предстоящую дальнюю дорогу. Но скажу, как вы же меня когда-то учили, «нет худа без добра» (последние слова он тщательно произнес по-славенски). Я ничего не перепутал и не забыл, друг мой?

Тень, набежавшая было на лицо отца Паисия, быстро исчезла:

— А это возможно с наследственной феноменальной памятью представителей рода Этерниев?

— Могу только стараться не посрамить предков. Поскольку глава Agentes in rebus вынужденно, но очень кстати пробудет здесь ту же неделю, попрошу и его максимального содействия. Эта вилла является собственностью моей службы, но для лучшего управления делами всем нам предпочтительнее перебираться в мою же римскую резиденцию. Какое время вы рассчитывали провести в Новом Риме, друг мой?

— До получения нужных сведений. В начале происходящих в Славене событий я принимал малое участие, сейчас мое отсутствие ни на что не повлияет. А факты, которые желательно установить, будут важны в любом случае. Значит, теперь, как когда-то в свою очередь учили Павла из Славены, «Omnes viae Romam ducunt».

— Да, все дороги ведут в Рим, — подтвердил благородный Маркус. — Как и ранее, жить вы будете у меня. Я же изредка буду вынужден оставлять вас на какое-то время, пока мы не обретем искомого. А на сегодня давайте отложим все разговоры о делах и перейдем в обеденный зал. Время ужина, друг мой.