Глава II

Голубое пятнышко отделилось от опушки дубравы и понеслось навстречу ему с радостным пронзительным верещанием.

— Видана-а-а! — точно так же во весь голос заорал ответно Кирилл, срываясь с шага на бег.

Далекая фигурка споткнулась. Порывисто раскинула руки, на мгновенье будто вспорхнула над землею — и запылила по тропинке на животе, смешно и жалко задрав кверху маленькие босые ступни. Неуклюже перебралась на корточки, протягивая к нему ссаженные ладошки, заголосила совсем по-детски:

— Ягда-а-ар! Я упала-а-а!

Кирилл выругался от бессилия, рывком прибавил в скорости.

— Ой-ой-ой! Бедненький ты мой сарафанчик… Дырища-то какая! У-у-у...

Добежав, он подхватил ее под руки с разбегу, поставил на ноги. Стараясь не допустить даже следа улыбки на озабоченном лице, принялся тщательно отряхивать.

— Еще и коленку прямо до крови расцарапала. Вот… — добавила она плаксиво, приподнимая подол.

— Дай-ка посмотрю.

Видана спохватилась, одернула сарафан. Сердито шлепнула его по руке:

— Эй! А это еще зачем? Экий ты у меня, оказывается, до коленок девичьих лакомый!

— Я? Да вовсе и не лаком я к вашим коленкам! С чего это ты взяла? Нужны они мне, как же… Э… Ну, твои-то, вестимо дело, не в счет.

— Гляди-ка! А когда ж к моим-то во вкус войти успел?

Кирилл засмеялся, замахал руками и стал выискивать среди увядающего лугового разнотравья подорожник:

— Во! Нашел-таки — зеленый еще. Приладь уж сама, где там надобно.

Видана повернулась к нему спиной. Завозилась, раз за разом шипя да ойкая.

— Знаешь, мне бы тоже хотелось чувствовать твою боль, — вырвалось у него.

Она отбросила измятый листок, сказала неожиданно твердо:

— А вот на это ни за что бы не согласилась. Ни за что. Ягдар, а я скучала. Даже и не думала, что без тебя может быть настолько плохо.

— И мне без тебя, Видана.

— Тебе не так. Мне хуже. И чем дальше, тем больше.

— Отчего?

— Да оттого. Ягдар, а ты покажешь, что за это время случилось с тобою? Или боишься?

Кирилл старательно замотал головой. Спросив глазами позволения, осторожно положил ее ладошку на свою. Погладил кончиками пальцев и спросил серьезно:

— Ну сама рассуди: как же я тогда буду беречь тебя?

— А я должна всё знать, я хочу. Давай показывай.

Видана ухватилась за отвороты его дорожной куртки. Приподнявшись на цыпочках, требовательно потянулась кверху. Кирилл склонился над нею, всмотрелся в закрытые глаза, такие близкие-близкие. Неожиданно оплеснуло стыдом, как будто он позволил себе нечто недолжное. Встряхнул головой, отгоняя внезапную и непонятную слабость. Не удержавшись, ненужно поправил светлую прядку волос, упавшую на ее лоб, и коснулся его своим:

"Вот если бы сейчас всё опять остановилось. Для меня. И надолго..."

Но на этот раз время осталось равнодушным к чьим-либо желаниям, поскольку явно обладало собственной волей. Довольно каверзной к тому же.

Видана отстранилась, тихонько сказала:

— Мне больно, Ягдар.

Он захлопал глазами, пытаясь понять, о чем речь.

— Больно, — повторила она терпеливо.

Оказывается, его пальцы сжимали ее плечи. Причем очень сильно. С запозданием осознав происходящее, Кирилл оторопело отдернул руки:

— О Господи, да как же это я… Прости, прости, прости!

Маленькая ладошка быстро легла на его губы:

— Нет, нет, нет! Не говори этих слов — ведь я же всё видела. А еще лучше вообще ничего не говори. Бедный ты мой. Бедный, бедный, бедный...

— Отчего же бедный? Да я богаче всех — у меня есть ты, Видана. Не плачь, дубравушка моя.

— А я и не плачу. Это просто слезы сами собою бегут. По-настоящему-то плачут вовсе не так — разве не знаешь?

— Знаю.

— Ягдар, а кто он?

— Кто, Видана?

— Ну тот, который в грозу был за дверью. Другой ты.

***

— Где сейчас находится князь Кирилл? — спросил отец Варнава.

— Полагаю, уже успел встретиться с Виданою, отец игумен, — ответил брат Иов. — Сорвался с постели ни свет ни заря. Из дубравы успели передать, что берут дозор за ними на себя.

— Понятно. Не проговорился бы он ей невзначай...

— Опять повторю вчерашние слова Ворона, — угрюмо подал голос отец Власий. — И почти дословно: "В первую же ночь в обители все воспоминания князя Ягдара из рода Вука о Диевой Котловине на время уйдут. Уйдут глубоко. Изредка появляясь в снах и видениях, будут казаться фантазией разума. В памяти останется только их с братом Иовом непрерывное путешествие. Даже Видана не сможет ничего увидеть. Не будет беспокоить его и вопрос по поводу переданного образца яда. А в самом конце я всё верну". Теперь добавлю от себя: не понимаю, зачем вообще нужно было...

— Будь добр, погоди с этим, отец архимандрит, — попросил настоятель и опять обратился к иноку:

— Брат Иов, ты же был свидетелем тому? Расскажи, как всё произошло.

— Да, отец игумен. Помощник старосты описывал свое состояние так: после того, как князь взглянул на него, ему вдруг сделалось необычайно уютно и покойно. А еще очень захотелось говорить одну лишь правду, не упуская никаких деталей и подробностей. Поэтому он ничтоже сумняшеся упомянул о склянке с ядом. Хорошо, что князь Кирилл перебил его и не дал продолжить. А дальнейший разговор весьма умело взял на себя ключник Тит.

— Очередной дар пробудился. Непроизвольно, непредсказуемо и притом незаметно даже для самого князя… — размыслительно проговорил отец Варнава. — Нам просто повезло. По самому краю прошли. А ведь вначале казалось, что всё так хорошо продумано.

— Ты же у нас голова! — язвительно вставил отец Власий. — Любую детальку учтешь, во все тонкости разумом проникнешь. Прямо-таки зависть берёт.

— Спаси Господи, брат Иов. Возвращайся к своим делам...

Инок положил поклон и покинул настоятельскую келью.

— А ты, отец архимандрит, теперь можешь не мелочиться, а вступать в полную свою силу. Начинай.

— И без твоего позволения начал бы. Не понимаю, зачем вообще вдруг понадобилось отправлять князя в эту Диеву Котловину?

— Ты же сам говорил, что от такого количества тяжестей, что почти одновременно свалились на него, он просто мог сломаться. Причем, уже непоправимо.

— Это не я говорил, это я Вороновы слова передавал! — сварливо поправил маленький архимандрит. — Ну ладно, отдохнул он там — а дальше-то что? А дальше, батюшка игумен, опять начнется то же самое! Неужто не понимаешь, что теперь его ни за что не оставят в покое?

— Хорошо, — произнес отец Варнава подчеркнуто ровным голосом. — Из твоих слов выходит, что если человек, скажем, крепко простудился и мечется в жару, то лечить его не следует на том основании, что в будущем он простудится еще не раз. Я правильно тебя понял?

— Тебе виднее, — огрызнулся отец Власий. Он свел глаза к носу и принялся с угрюмой сосредоточенностью выбирать нечто невидимое из своей бороды. — Ты у нас самый умный. Потому что самый главный.

— Воздействие Диевой котловины вместе с трудами Ворона укрепили князя. В дальнейшем ему не будет столь тяжело.

— А разве я спорил с этим?

— Нет. Тогда вот что еще скажи: что ты думаешь по поводу поражения князя молоньей?

— Да ничего, — буркнул маленький архимандрит, не отрываясь от своего занятия. — Толку-то от моих думаний.

— Ладно, тогда о другом, — терпеливо произнес отец Варнава. — В Гурове он побывал на кладбище, а Ворон описывал его видения до того и после. Что, если он вдруг возьмет и спросит прямо?

— А то, что ты в ответ возьмешь и так же прямо выложишь нашему дивному витязю всё, как на духý. Есть у тебя хоть какой-нибудь выбор? Э-э-э… Вот то-то и оно. Да не бойся, не спросит: он же теперь весь в себе. Весь, голубчик наш, со всем своим, так сказать, добром. И притом надолго, батюшка игумен, — аж до самого конца. Так-то. Не веришь мне — с Вороном поговори, когда вернется. Ну а в конце-то — после всего уж — все равно ведь собирался поведать ему всю правду. И покаяться.

— А ты?

— А я — нет. Хе-хе… Я твое решение всего лишь поддержал, но принимал-то его ты один, никого не спросясь. Да покаюсь и я, покаюсь, — так и быть. Для пользы своей духовной. Ох-хо-хо… Ладно, хватит об этом, надоело. Пойду-ка, пожалуй. Пора мне уже к дороге приуготовляться.

Отец Власий наконец оставил бороду в покое, принялся высвобождаться из кресла, усердно кряхтя и сокрушаясь:

— Как там в Сурожске содруги мои без меня-то? Георгию, положим, никакой присмотр не надобен — он у нас уже совсем большой, но вот со старцем Димитрием и Ворон не сладит, если что. А про молонью и всё прочее не спрашивай. Ничего не спрашивай — не знаю, не знаю, не знаю!

— Почудилось мне, что молчал я.

— Вот и молчи. Тут после этого из обычных людей иногда вдруг такое начинает вылезать наружу, что просто Господи помилуй. А уж из него-то… Ох-хо-хо… Так что бди, отче, не пропусти чего-нибудь ненароком, — он хихикнул совсем не весело. — И еще кое-что открою: боюсь, все эти его, так сказать, письменные исповеди давно уж — только половина правды. А другую половину он таит да копит. Таит, понимаешь, да копит, понимаешь, до поры до времени — вот они какие, наши дела, понимаешь.

— Я знаю.

— Молодец. И дальше продолжай знаниями обогащаться, занятие похвальное. Кстати, витязь наш дивный пускай порезвится еще денек-другой на свободе — и отправляй его в Большой Дом, как и договаривались. За теми же знаниями. Да и присмотр там построже твоего будет. Не всё ж коту как не масленица, так Диева Котловина. Засим оставайся с Богом, батюшко игумен.

— Помоги, Господи! — тяжело проговорил отец Варнава, поднимаясь следом за ним. — Кого из братий возьмешь с собою?

— Да кого благословить изволишь — ты же тут настоятель. Вроде как. Хе-хе...

***

Старый сосновый частокол высотою почти в две сажени появился сразу за проходом среди известняковых скал. Голубовато-серая, в пятнах мшистой прозелени, остроконечная стена выходила из-за обеих сторон безлесого пологого холма со срезанной верхушкой и смыкалась в кольцо у огромных ворот.

— Ого-го! — сказал Держан, уважительно окидывая их взглядом.

— Ого-го, — подтвердил брат Иов.

Он несильно ударил ладонью по начищенной до багряного свечения связке медных полос, которая свисала с крюка на воротном столбе. В ответ на нестройное бренчание во вратнице тут же отворилась узкая невысокая дверца.

— Пополнение? — спросил голос за нею.

— Да, — ответил инок. — С Богом, юнаки. Скоро свидимся.

Прощально подняв руку, кивнул и зашагал обратно.

— Давайте, давайте! — поторопил голос.

Кирилл вскинул плечом, поудобнее располагая за спиною кожаный мешок, наклонил голову и ступил внутрь. Держан зашуршал сзади, пытаясь протиснуться.

— Узки врата, к совершенству ведущие. Не всяк внидет ими, ох не всяк! — нараспев проговорил юнак-привратник и подмигнул: — До чего ж верно сказано-то, так ли?

— Наверное, за гвоздь какой-нибудь зацепляется… — сдавленно пробормотал княжич, дергая лямку застрявшей в проеме поклажи.

— Нет там никакого гвоздя да и отродясь не было, — насмешливо и безжалостно отозвался молодой дубравец. — Эко ж добра-то у тебя в мешочке, однако! Для себя одного припас или между делом помаленьку приторговывать станешь? А что за товар, если не секрет?

Раскрасневшийся от злости Держан высвободил наконец свой злополучный мешок и, не отвечая, закинул его за спину. Кирилл тем временем уже успел наскоро осмотреться.

Четыре больших, а точнее, длинных дома примерно с десятком разновеликих срубов меньших размеров окружали со всех сторон мощеную рваным плитняком площадь в центре. Из растительности, кроме жухлой скошенной травы, на всем внутреннем пространстве не наблюдалось ни деревца, ни кустика. Возможно, так оно и было задумано — либо по какой-то причине, либо с каким-то умыслом.

— Любознательствуешь? Похвально, похвально! Но можешь не спешить, еще удастся наглядеться всласть и даже сверх того. С горкою.

— Нам куда?

— Да вон туда, — привратник мотнул головой в направлении длинного строения слева. — Там мастера-наставника Аксака спросите.

Он отвернулся, поднял с лавочки лежавшую кверху корками книжку и погрузился в чтение.

Держан склонил спину в угодливом поклоне:

— Спасибо тебе, человече добрый! Вот и мне учители мои всегда твердили: читай, отроче, читай больше, — авось от того когда-нибудь да поумнеешь. Но сказать по правде, я им не очень-то и верил.

Дубравец безучастно помахал ему рукой, не поднимая глаз.

Указанный дом внутри был как бы разделен на две половины огромной печью. Десятка три юнаков сидели на лавках вдоль стен, вполголоса переговариваясь, лениво околачивались в широком проходе меж двух рядов кроватей под косматыми шерстяными покрывалами. Со стороны тесной стайки у печи доносились звучные шлепки, сопровождаемые отрывистым хеканьем и смешками, — там играли в очень увлекательную немудрящую забаву под столь же немудрящим названием "клоп-хлоп". В конце дальней половины сумрачно теснились высокие поставы с глухими дверцами.

— Здравия и долголетия, содруги!

Неожиданно для себя Кирилл и Держан произнесли это в один голос. Их осмотрели — кто с любопытством, кто безразлично. Отозвались так же по-разному, как кому вздумалось:

— Мира и блага!

— И вам здравствовать, и родичам вашим!

— А вы к нам в гости изволили пожаловать или как?

— О! Я гляжу, помаленьку множатся рати наши!

— Ну-ка назовитесь-объявитесь да честному братству в ножки поклонитесь!

Покровительственно усмехнувшись, Кирилл поднял руку и возвестил зычно:

— Юнаки! Всяк внимай! Канон третий гласит: наставников же вошедших приветствуй отъятием спорым гузна от седалища и наклонением почтительным недомысленной главы своея. Взять строй! Не спать, не спать!

— А что: и вправду есть такой канон? — быстро спросил Держан сквозь зубы.

— Может и есть. Мне-то откуда знать?

Со стуком опрокинулась одна из лавок, загудели под ногами половицы. Толпа испуганно взметнулась, расплющилась о стену, дергаясь да вытягиваясь вдоль нее в неровную цепочку.

— Вот и ладно! — пророкотал Держан голосом князя Стерха и милостиво покачал ладонью: — Неплохо для начала, очень даже неплохо. Что скажешь, княже, — будет ли хоть какой-нибудь толк из этих охломонов?

На шум из каморки, выгороженной в углу торцевой стены, выглянуло скуластое лицо при скудной бороденке. Раскосые глаза быстро обежали помещение, остановились на Кирилле с Держаном. Выдвинулся и несколько раз согнулся указательный палец, приманивая их.

— Вот ч-ч-ч… — негромко, но с большим чувством произнес княжич. Кирилл ткнул его в поясницу и оба подчеркнуто бодро затопали на зов.

— Моя скромная помощь не понадобится ли во столь многополезных трудах ваших? — еще раз осмотрев их поближе, участливо поинтересовался невысокий человек поджарого телосложения. С равным основанием его можно было принять как за старовато выглядящего средовека, так и за моложавого старика.

— Э-э-э… Нет, благодарствуем. Вы будете мастер-наставник Аксак?

— Не буду, потому как давно уж есть. А вы кто таковы, гостюшки дражайшие?

— Князь Ягдар-Кирилл… Вукович...

— Княжич Держан… Э… Стерхович...

— Ага, ага. А отчего это вы, почтеннейшие мастера-наставники, голосами вдруг как-то странно ослабемши?

Кирилл выкатил грудь колесом, выпучил глаза:

— Уважение должное враз ощутимши, а такоже меру свою скудную осознамши, мастер-наставник! Одначе токмо порядку ради старались и благоустроения для!

— Ага, ага. А ты что скажешь, Кубыр-батыр?

— Дык оно, стало быть, в надлежащем рассуждении того, как, мастер-наставник! И никак иначе! — столь же браво ответствовал Держан.

— Вона как! Хм… Ну что ж: оба мыслите глубоко, излагаете логически непротиворечиво. Удаль молодецкая и прочее необходимое такоже наличествуют. Это обнадеживает. Теперь милости прошу ко мне — люблю, знаете ли, когда дом гостями полон.

Сильно припадая на правую ногу, Аксак вернулся в каморку и протиснулся вдоль узкой лежанки за крохотный столик у окошка. Раскрылась внушительных размеров книга в заеложенном полотняном переплете, перо с важностью погрузилось в чернильницу.

— Вначале сюда вас запишу, а после еще в своем диариуме, сиречь ежедневнике, кое-что помечу для памяти… — он повернул голову в сторону книжной полки за спиной, прибавив многозначительно:

— И порядку со благоустроением ради, и в надлежащем рассуждении того, как.

— Ой-ой, да он и вправду записывает, — пробормотал Держан себе под нос. — А обе книги-то с виду прям" колдовские какие-то. Так оно и до беды недалеко.

Кирилл незаметно двинул его пониже рёбер, однако мастер-наставник, похоже, не расслышал. Продолжал аккуратно выводить буковку за буковкой и сообщать, вскидывая временами от кончика пера цепкие раскосые глаза:

— Из ожидаемых юнаков трое покамест не прибыли, к вечеру будут, надо полагать. Занятия начнутся завтра с рассветом, сегодня еще — так… Доедайте остатки домашней вольницы, попросту говоря. Обед и вечерю объявлю. Нужник — налево за братницею.

— Какою братницею?

— А тою самою, в которой мы с вами и пребываем. По двору не слоняться. На каждый выход наружу испрашивать моего позволения. Пожитки ваши переберу сейчас, что нужным сочту — под замок до поры. Остальному место определю.

Он отложил перо, полюбовался написанным и дернул бороденкой в сторону Кириллова мешка:

— Начинай ты, княже. Развязывай да выкладывай для осмотра свое добро. Эй, эй! На пол-то зачем? Вот на эту скрыню клади. Ага, ага.

Рука его быстро охлопала невысокую стопку исподней перемены, скользнула по книжным корешкам. На лице промелькнуло неясное выражение:

— И по-гречески, и по-германски читаешь?

— Читаю, — коротко ответил Кирилл.

— Чудненько. Наша книжница весьма и весьма неплоха. Ознакомишься, возможности предоставятся. Складывай обратно. Теперь ты, княжиче.

Клочковатые брови задвигались, гоняя складки по высокому лбу:

— Ага, ага… Omnia mea mecum porto. Ну-ка признавайся, добрый молодец: ты в душе — странствующий кузнец? Так… Клещи, молоток с молоточком… да еще и молоточишко имеется… Зубило, коловорот, напилочки. Хорошие напилочки, ладные… А где ж наковаленка? Оно ведь в работе как-то несподручно будет — без наковаленки-то!

Держан засопел, продолжая извлекать звякающее содержимое.

— Да ты еще и краснодревец, оказывается! Экие резцы занятные — впервые вижу подобные. И книгочей вдобавок! Ух, а это что за книга такая толстенная? Ну-ко, ну-ко… "О видимой природе и сокровенной сути стихий и веществ. Переложение с магрибского наречия достославного Трактата, составленного высокоученым и премудрым Умаром Могадорским". Вот это да! Сегиз кырлы бир сырлы!

— Мен тырысамын, — пробурчал Держан.

— Ага, ага. Достойное качество для всякого возраста.

— Отец Варнава и позволил, и благословил, а мастер Георгий советовал даже, — в голосе княжича проступила нескрываемая обида. — Сказывал: "На заемном инструменте мастерства не взрастить".

— Хорошо сказывал. И правду. Складывай все обратно.

— Так отчего же вы насмехаетесь, мастер-наставник?

— Как это — отчего? Приметил я, что по нраву тебе шутки да насмешки, порадовать решил. Или не угодил, не удовольствовал, а?

Задумавшись на мгновение, Держан ухмыльнулся и развел руками. Аксак хлопнул его по плечу, подмигнув:

— На этом всё. Пока. Теперь оба ступайте за мною, — он неуклюже задвигался в сторону двери. — Ну, чего мнетесь-топчетесь? А… Ага, ага: взыскания чаете? О нет, сейчас не дождетесь — я, други мои, люблю гостинцами-нежданами одаривать, в них радости куда больше. Сами сможете убедиться.

***

Дорги-хан громогласно отрыгнул и несколько раз погрузил кончики пальцев в глиняную миску с теплой водой. Отец Варнава гостеприимно приложил руку к груди:

— Рад, что скромное монастырское угощение так понравилось высокородному.

— Даже при дворах конязей и ханов я нэ получал такого удовольствия за столом! Клянус", что моими устами сэйчас говорит нэ долг учтивого гостя, а сама правда. Очен" прошу почтэнного Варнаву объяснит" мнэ слэдующее: почему даже самая простая еда в его монастыре имеет такой прэвосходный вкус?

— Возможно, Дорги-хан удивится, однако подобный вопрос некогда задал наместнику Скальной обители один из князей Дороградских. И настоятель ответил ему: "Княже, твои кухари готовят пищу в страхе и трепете пред тобою, а монахи — с молитвою и любовью о Господе. Эту разницу ты и чувствуешь".

— Мудрост" таких прекрасных слов достойна запоминания. Но тогда… Как называется вон то замечатэльное кушанье? Точнэе, называлос".

Он улыбнулся, указывая в сторону расписного блюда с оставшимися на нем крошками.

— Креокавакос. Замечу, что именно так его готовят и в самом Византионе.

— О! Но тогда боюс", что тайна его восхититэльного вкуса так и останэтся тайной даже для моего искуснэйшего повара из страны Син. И я очен" опечалэн этим.

Дорги-хан немного переменил позу и выражение лица, давая понять, что намеревается перейти от вежливых оборотов к более серьезным предметам:

— Почтэнный Варнава! Я бы хотэл, чтобы мои слэдующие слова как можно скорее были услышаны нужными ушами.

— Никто не сможет опередить ни владетельного Дорги, ни его блистательного отца в том, чтобы они достигли Государева Престола.

— Воистину так. Уже сэгодня вэчером лоб моего гонца ударится о зэмлю у высокого порога Вэликого Конязя. Однако иногда...

Дорги-хан замолчал и, словно желая, чтобы его мысль была продолжена, едва заметно склонил голову.

— Однако иногда возникает необходимость в том, чтобы эти слова были услышаны кем-то еще, — подумав, предположил настоятель. — Верно ли я понимаю высокородного?

— Вэрно, достойный Варнава. Напримэр, у меня ест" воины, которые вначале дэйствуют, а уже потом сообщают мнэ или о грозившей опасности, или других важных вещах, трэбовавших нэмэдлэнного исполнэния — такая у них служба.

— Каждый из нас — по-своему воин, Дорги-хан. Я внимательно слушаю.

— Три раза призывал мэня для обстоятэльной беседы Вэликий Домн. Хотя никакой особой нужды в двух послэдних случаях я нэ увидэл. Три раза он пел на разные лады долгую хвалэбную песнь Вэликой Славэне. И в этой песне Влахия была ее побратимом. И почувствовал я, что господар" Радул как будто хочет попросить прощения за то, чего еще нэ сдэлал. А еще я почувствовал, что многие слова были трудны для нэго, но иных он произнести нэ мог. Почтэнный Варнава понимает меня?

— Господаря вынуждают к действиям, которые могут испортить его отношения со Славеной. Но тогда почему он не желает назвать того или тех, кто стоит за этим?

— Думаю, достойный Варнава догадывается, в каких случаях так происходит.

— Да, высокородный Дорги.

— Тумен людей моего отца раскинул свои шатры в стэпях Влахии. Как и просил Вэликий Домн. Стэпной Барс любопытэн — теперь он хочет увидэт" того, кто решил, что сможет управлят" им. Стэпной Барс наблюдает… — Дорги-хан прищурил холодные глаза, неожиданно и странно улыбнулся:

— А еще, добродэтельный Варнава, я должен буду повиниться пэрэд своим отцом за то, что нэ один раз почувствовал себя равным ему. Мой шатер посэтили знатные новоримляне, турки, византы, германцы, модьоры. Они посылали пэрэд собою вестников и приходили вечерами, тайком. Нэкоторые в одеждах простолюдинов. Их речи были исполнэны почтэния к Государю Славэнскому… — он сделал короткую паузу. — Достойный Варнава понимает мэня?

— Не просто к Престолу Дороградскому, а именно к Великому Князю Александру?

— Воистину так. С усэрдными пожеланиями здравия и долголэтия. Очен" усэрдными.

Игумен потянулся к кувшину и налил себе яблочного квасу на меду. Дорги-хан опустил веки:

— Возможно, я нэ первый, от кого почтэнный Варнава услышал подобное.

— Каждый из нас несет служение свое. Но важности слов высокородного это не умаляет. Пора читать благодарственную молитву?

Дорги-хан поднял глаза:

— Еще ест" извэстия от моего отца, достойный Варнава. В ночь смэрти конязя Вука видэли всадников, которые сопровождали обоз из одиннадцати крытых повозок. Они очен" спэшили. Это было на дороге в Заболон".

По лицу настоятеля скользнула тень.

— Люди Менгир-хана расспрашивали и в самой Заболони, но там уже концы тэряются. Пока тэряются. Достойный Варнава понимает, что значит для моего отца смэрт" названного брата.

— Сегодня же напишу хану Менгиру письмо со словами признательности за участие в наших делах. А сейчас произнесу их для его владетельного сына.

— Еще отец просил пэрэдат" слэдующее: он прэкратит свои поиски, если они могут помешат" нэким замыслам почтэнного Варнавы.

Игумен отрицательно повел головой:

— Нет, высокородный. Они ничему не помешают.

Дорги-хан отстранил от его лица непонятно-долгий взгляд. Кивнул, поднимаясь:

— Это хорошо. Тогда осталос" только возблагодарит" Всевышнэго за прэкрасную трапэзу.

***

За спиной Кирилла кто-то шумно завозился на кровати, томно заохал во сне и издал протяжный трубный звук. После чего, удовлетворенно вздохнув, затих. Закрыв лицо ладошками, Видана тихонько захихикала. Кирилл крякнул, проговорил стесненно:

"Смешно, конечно… Только дело это естественное — чего ж тут стыдного по бессознательности-то? Нý его, ты лучше вот что скажи: ведь и ты, и я — оба одеялами с головою укрылись; и у тебя, и у меня темень вокруг — так как же мы с тобою друг дружку видеть можем?

"И то правда. Вроде как свет лунный откуда-то, — а ведь луны даже в наших окошках нет. А уж под одеялом-то..."

"Да разве лунный свет лазоревым отдает?"

"Не знаю я — лучше сам это объясни, Ягдар. Ты у меня вон какой умный!"

"Может, и вон какой умный, да только рядом с тобою чувствую себя временами ну просто круглым дураком, — неожиданно признался Кирилл. — Вот отчего оно так?"

Видана сморщила нос и прищурилась:

"Все юнаки таковы. И приметила давно, что не только юнаки. А отчего — догадываюсь, только не скажу. Ягдар, я увидеть тебя хочу".

"Так мы же и сейчас видим друг дружку".

"Не так хочу. Взаправду".

"Ох не скоро это будет!"

"Нет, скоро. Когда вас — может, и сегодня уже — станут гонять по окрестностям, я схоронюсь где-нибудь в закутке укромном и тебя увижу".

"А я — тебя?"

"А ты — нет. В наставниках-то батюшка мой будет — никак нельзя мне объявляться".

" Ну да. Жаль. А тебя-то он не приметит в захоронке твоей?"

"Не приметит — я же дочь его!" — сказала Видана заносчиво и опять тихонько хихикнула. Будто в ответ где-то рядом с нею засмеялась во сне, заговорила быстро и непонятно маленькая Ивица.

"Ой, сейчас она по нужде малой запросится, всегда так… — в глазах Виданы соединились огорчение со смущением. — Всё, прощаться будем, Ягдар".

Голубые глаза растворились в меркнущем лазоревом свечении.

Кирилл стащил одеяло с головы — ночные шорохи сразу стали слышнее, — приподнялся на локтях и огляделся вокруг. Огоньки масляных светильников на стенах испуганно вздрагивали в соответствии с резкими порывами ветра снаружи. У растворенной двери наставнической каморки лежал на полу коврик неяркого света, в котором шевелилась верхняя половинка Аксаковой тени.

"Ну да. Зря, что ли, Ратиборовых людей "неусыпающими" называют..." — лениво подумал он, опять укладываясь и начиная погружаться в дрёму.

— Восстань ото сна! Всяк восстань!

Ему показалось, что клич мастера-наставника прозвучал прямо над ухом.

"Как быстро ночь-то пролетела — просто в одно мгновение".

Кирилл спрыгнул с кровати. Протягивая руку к одежде в изножии, бросил взгляд в ближайшее окошко. Все та же беззвездная осенняя темень стояла за ним.

"Понятно. Аксаковы проделки".

Мастер-наставник проковылял дальше по проходу, повторяя на разные лады свое протяжное "Всяк восстань!" да мерно похлопывая в ладоши. Над кроватями заполошно заметались одеяла.

— Ну чисто тебе — диакон на всенощной… — пробурчал Держан, прыгая в одной надетой штанине и пытаясь угодить ногой в другую. Передразнил подчеркнуто гнусаво: — Восста-а-аните-е-е!

— Нехорошо насмешничать, — отозвался его сосед, очень высокий и очень конопатый подросток, с осуждением качая головой и степенно охорашиваясь. — А паче оного — над предметами благоговейными. Больмá нехорошо это, больма.

— Да уж. Не токмо, что больма нехорошо, а паче оного, — больма даже плохо, прям" хуже некуда, — поддакнул Кирилл, строго поджимая губы. — Выходит, опростоволосился ты, брате-княжиче, а то, прости, даже и обделался. Больма и больма.

— Стало быть, насмешничать — плохо, а не насмешничать — хорошо будет? Верно ли разумею, княже? — уточнил Держан.

— А не насмешничать — не то, что просто хорошо, а паче оного — больма хорошо!

Подросток посмотрел на них сверху вниз и опять покачал головой.

— Как там наверху? — поинтересовался княжич. — Всё в порядке?

— Скоморошничаете. Оба.

— А он смышлен, — одобрительно заметил Держан.

— Паче оного — больма смышлен! — подтвердил Кирилл.

Подбадривающие взмахи наставнической бороденки изрядно ускорили образование довольно убедительного строя. Аксак обвел его многотерпеливым взором, покрутил головой и поднял руку:

— Всяк внимай!

Покашливания и бормотания тут же стали значительно тише, а разного рода шевеления — реже.

— Дык мы-то внимаем — куды ж денемси, — пробормотал Держан чуть громче, чем следовало бы. — А ты уж зачинал бы, мил человек, не томил бы душеньку.

Кирилл показал ему кулак. Аксак сцепил руки за спиной и, пошевеливая большими пальцами, отправился в путь вдоль сопящей полусонной рати:

— Некоторые из вас — но может и не только некоторые, а все до единого — думают сейчас: " И почто ж это мастер-наставник пробудил нас посередь ночи?"

— Неужто таки возьмет и скажет наконец? — с детским восхищением опять вставил Держан. — Ну просто поверить не могу.

— Да что ты всё как в трубу трубишь-то? — досадливо прошипел Кирилл.

— А ответ на то нам даст юнак Ягдар, — сообщил Аксак, проворно развернувшись и ткнув пальцем в его сторону.

Успев напоследок еще раз показать украдкою кулак, Кирилл чинно выступил вперед:

— Новоначальных всегда упражняют в побудке на сполох. Чтобы готовы были в любое время к нападению вражьему.

— А откуда ж врагам-то взяться? Вокруг Большого Дома — палисад. Двухсаженный без малого. В дубраве — двойное кольцо дозоров "неусыпающих", да еще и дальние имеются.

— Ну… Всяко может случиться, мастер-наставник.

— Ага, ага. О Пимене Елеонском слыхал, надеюсь?

— Конечно. Читал в "Житиях".

— Помнишь, как ученики его рассаду сажали? Одних он благословлял корешками вниз, а других — корешками вверх. Отчего так?

— К послушанию нерассудительному приучал.

— Не только. В ученике иной раз лучше не выправлять отдельные огрехи, а напрочь всё стереть да с чистого листа заново начать. Тут подарки-нежданчики — самое что ни на есть оно.

Аксак неспешно и со значением подмигнул Кириллу. Огляделся по-хозяйски:

— Все слышали? Все уразумели? Отвечать не обязательно, как и разуметь. Опять не уразумели? Это не беда. Вполне довольно будет того, что со временем мы просто мало-помалу привыкнем друг к дружке — как очень точно подметил юнак Держан, "куды ж денемси". Ага, ага.

Он размыслительно покачался с носков на пятки и обратно:

— Стало быть, так… До утренней побудки у нас осталось чуть поменее трех часов, коль не ошибаюсь. На означенный срок юнак Ягдар с юнаком Держаном, как явившие наибольшую бодрость духовную и телесную, поставляются при дверях в дозор неусыпающий. Для еще пущей бодрости — снаружи. Всем прочим — досматривать свои сны, уж как там у кого получится. Расточись, юнаки!