Глава III

Отец Власий очнулся, не сразу осознав, что возок остановился.

— Приехали, что ли?.. — пробормотал он, закидывая наверх кожаный дверной полог и выглядывая наружу.

Возок находился уже на подступах к торговой площади, почти посредине необъятнейшей лужи. На ее противоположном берегу виднелись какие-то мастерские, окруженные грудами бревен и кустами, основательно обглоданными соответствующей домашней живностью.

— Ну и куда же ты нас завез, хобяка этакий? Глаза разуй-то да погляди! — закричал сварливо маленький архимандрит, перегнувшись и поворотясь в сторону. Видимый краешек спины вместе с локтем незадачливого возницы выразили растерянность, ответно прозвучало лишь неразборчивое бормотание.

— Брат Иона! Эй, да ты в себе ли?

Голова брата Ионы, по-прежнему не оборачиваясь, втянулась в плечи. Стайка ребятишек на бревнах поодаль разразилась дружным смехом. Отец Власий погрозил им пальцем и собрался было опустить полог:

— Ладно. Вывози уж, родимый, вывози. Вот искушение-то. Ох-хо-хо… Нет, погоди-ка. Стой, говорю!

Ему вдруг страстно захотелось спрыгнуть в лужу и помчаться вперед, гоня перед собою сапогами непокорно бурлящие волны и взметая брызги. Как когда-то в далеком-предалеком детстве. Странно, что он давно уже не проделывал ничего подобного — ведь это же было так здорово, это же было так весело! А воды, а воды-то сколько: почитай, вровень с колесными ступицами выходит. Ух ты!

Отец Власий просветленно улыбнулся, пошлепал губами в радостном предвкушении и нетерпеливо занес ногу над порожком.

С бревен опять донесся смех. Мальчишка с пепельными волосами — лишь он один не смеялся — коротко одернул своих сотоварищей. Те послушливо умолкли, но взамен тут же громко и возбужденно зашептались.

Из счастливого марева внезапно выступил маленький разгневанный старичок с длинной бородой, до изумления похожий на кого-то очень и очень знакомого. Руки его цепко ухватили — или ухватились? — за плечи, с резким окриком встряхнули неприятно и даже болезненно.

— Да что же это такое… Господи, помилуй… — отец Власий замер, понемногу приходя в себя. Осторожно и глубоко продышался. Чувствуя на себе многочисленные выжидающие взгляды — а среди них один по-особенному острый, — отвернул бесстрастное лицо. Проговорил тихо, почти ласково:

— Брат Иона, я знаю, что ты слышишь меня. Оборотись, окажи милость… Вот так, вот так… Спаси тебя Господи. Теперь правь-ка, родненький, вон туда. Да на сорванцов этих не гляди — не хочу, чтобы ты спугнул кое-кого ненароком. Давай, давай.

Возок причалил к берегу и выбрался на сушу. Тщательно косясь куда-то вбок да не забывая усердно подкряхтывать при этом, архимандрит медленно ступил на землю вначале одной, а затем другой ногою. Предосторожности не помогли — мальчишки загремели по бревнам и стреканули врассыпную.

— Эх, спугнул-таки! Вот незадача-то, вот зарез-то какой! — запричитал покаянно брат Иона. — Простите, отче!

— Да нет на тебе вины, брате, — буркнул равнодушно отец Власий. — Стой здесь да меня дожидайся. А я покамест прогуляюсь маленько.

— Отец архимандрит! Так ведь дороги-то всего-ничего осталось: только дровяные да бочарные ряды обогнуть, а там уж до подворья и рукой...

— Прогуляюсь я, брате, прогуляюсь… — с тем же равнодушием повторил отец Власий, направляясь в сторону торжища.

Звонкое и строгое постукивание окованного конца посоха по булыжнику раздвигало толпу на его пути. Он не повернул головы в сторону до крайности необходимых каждому мимоидущему — а поэтому настоятельно рекомендуемых также и лично ему — знаменитых сурожских бочек, кадок и бадеек, не откликнулся на аппетитные призывы согреться изнутри (ввиду промозглых осенних погод) горячим пряным сбитеньком, подкрепиться подовым луковым пирогом с пылу с жару и блинками с молоденькою ястычною икоркою пренежнейшего посола. Заманчивые предложения приобрести с выгодою для себя и убытком для продающего невиданной красы упряжь и неслыханных удобств хомуты тоже не заинтересовали его.

На углу, где длинный ряд расписной столовой утвари утыкался в тыльную сторону небольшого сруба то ли ларя, то ли лавчонки, маленький архимандрит остановился. Придирчиво повертел в руках обширное поливное блюдо, звонко постучал костяшкою согнутого пальца по пляшущему посреди зарослей синих цветов красному петуху. Одобрительно кивнул ему и громко сказал:

— Честное слово, я на тебя не гневаюсь и не обижу ничем. Выйди-ка оттуда ко мне, будь так добр.

Затаившийся в ожидании торговец дернулся. Криво потёк лицом, с осторожностью задвигался прочь по лавке, на которой сидел. Не отвлекаясь на него, отец Власий коротко отмахнулся, продолжил столь же громко:

— А если позволишь поговорить с тобою, получишь от меня серебряный.

Из-за сруба появились клок пепельных волос и оценивающий глаз:

— Про чеканчик-то врёшь, поди?

— Нет, не вру.

— А ну покажь!

— Вот, показываю… — отец Власий открыл ладонь с монетою на ней. — Бери.

Мальчишка лет десяти в изрядно поношенном кожушке с чужого плеча проворно появился наружу, бочком-бочком приблизился на определенное самим собою безопасное расстояние и оттуда сторожко потянул руку.

— Можешь хватать да бежать. Обещаю: в этот раз догонять не буду. А можешь и другой такой же получить. Попозже. Да бери же, не бойся!

Мальчишка взял серебряный. Подумал над ним, шевеля красным от холода носом. Смачно втянул в себя его содержимое и ухмыльнулся:

— А может, и третий получу?

— И опять врать не стану — как-никак в сане духовном я да к тому ж в летах преклонных, сам видишь. Третий не получишь — это уж слишком жирно будет. Хе-хе. Я — архимандрит Власий, а ты кто таков, предивный отрок?

— А я — Велко.

— Есть хочешь, Велко?

— Хочу.

— Тогда пойдем-ка во-о-он туда...

Через малое время предивный отрок уже стачивал с завидной скоростью сладкий маковый крендель, попутно и иногда не очень внятно повествуя о том, что отец его в самом начале прошлой зимы "как есть весь ушел под воду — и с Лысухою, и с санями, и со всем чужим товаром, что был на них, а всё оттого, что слезных просьбиц жены своей, а его, Велковой матушки, не послушался да на Заречье по невставшему льду и отправился, а сама она о тех порах ну просто враз слегла и аж посегодня ей всё неможется, хоть и на ноги уж давным-давно поднялась, а что то за хворь такая прилипчивая, того ни ведуньи, ни лекари никак уразуметь не могут, тока руками разводют, а сам он при мастере Вакоре плотницкому рукомеслу обучается, а тот мастер Вакора как хозяин да наставник — дотошный и строгий, а как человек — добрый и жалостный, обрезки дров для них с матушкою уделяет вовсе даже безмездно, это окромя харчей евонных да еще впридачу четырех лисок в конце кажинной седмицы..."

Отец Власий почесал кончик носа и полюбопытствовал простодушно:

— Я вот чего в толк не возьму: зачем же тебе в подмастерьях надрываться-то? Неужто не можешь о лиске-другой либо паре калачиков… ну… просто попросить? Или хозяина, или еще кого побогаче. Со всем мысленным усердием своим — как и меня давеча. Чай, нипочем не смогли бы отказать, так ведь?

Очень по-взрослому вздохнув, Велко покачал головой:

— Пробовал, вестимо дело. Только матушка всякий раз как-то дознаётся, плачет потом. Боле не хочу, нý его.

— Выходит, только на проказы дар свой тратишь?

— Во! А ты, батюшко, говорил, что не гневаешься.

— Во! А ты, отроче, в глаза мне взгляни — неужто похоже, что я гневаюсь? Всего-то укорил легонько. Легохонько. Но это не считается. Хе-хе… Ведаешь, где тут у вас подворье Сретенского монастыря?

— Мне ли да не ведать!

— Экий ты у нас молодец! Матерь твоя либо мастер Вакора не хватятся ли тебя часок-другой?

— Да небось не хватятся — чо им хвататься-то...

— Вот и расчудесно. Тогда вместе подъедем — дорогу покажешь. Чего тебе, добрый человече?

Последнее адресовалось умильному лицом молодому незнакомцу в грубой темно-зеленой хламиде, стянутой на поясе колючей узловатой веревкой. Он явно поджидал их, всем своим видом выказывая радость встречи. На обращенные к нему слова немедленно поклонился:

— Прошу простить мою бесцеремонность, ваше высокопреподобие, ибо она не есть следствие дурного воспитания. В своей миссии я являюсь всего лишь вестником и смиренным выразителем воли праведного Хезекайи...

Воспитанный и смиренный волевыразитель коротко улыбнулся, сделал почтительную паузу, с удовольствием переводя быстрые глаза с отца Власия на настороженного Велко. В несколько вычурной правильной речи его обозначился отчетливый иноземный выговор.

Маленький архимандрит кивнул:

— Бог простит. Ты давай выражай-то эту самую волю.

— Церковь Ковчега Спасения устами праведного Хезекайи возглашает здесь и сейчас свое благое слово, — он сделал широкий и даже торжествующий жест в сторону полотняного навеса в некотором отдалении. Под ним на дощатом возвышении виднелись две фигурки, зеленая и белая. — Вы отмечены, избраны и призваны для слышания его.

— Мы?

— О да, именно вы! — уже с полным восторгом подтвердил вестник такой невероятной удачи.

Отец Власий опустил глаза и рассеянно покрутил посох в пальцах:

— Ох-хо-хо. Ну разве что ненадолго, брате. А то у нас впереди и дел еще, и забот, и хлопот разновсяческих… Ты-то как, отроче, не возражаешь ли?

Велко испытующе покосился на него, отрицательно помотал головой.

При их приближении на помосте возникло оживление. Человек в белом облачении и широкополой белой шляпе с затейливой пряжкой на тулье — следовало полагать, тот самый праведный Хезекайя — закричал непонятно и замахал руками: то простирая ладони к ним, то воздымая к небесам. Стоявший рядом длинноносый человек в зеленом, вольно или невольно повторяя его движения, столь же крикливо стал истолковывать по-славенски — всё с тем же чужеземным выговором:

— И когда после вечерней молитвы погрузился я в размышления о словах пророка Даниила: "Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему" — книга Даниила, глава седьмая, стих тринадцатый, — то незаметно для себя перешел в некий тонкий сон. И узрел я среди сынов человеческих у Престола Всевышнего старца, а рядом с ним — отрока. И дано мне было разумение, что ветхий днями сын человеческий олицетворяет собою Церкви, почтенные годами, а отрок — Церкви юные.

Праведный Хезекайя со своим толмачом согласно и радушно осклабились в сторону отца Власия. Затем повторили это, адресуясь к Велко. Кроме того, широкополая белая шляпа поклонилась кучке зеленых братьев справа у помоста, на что те с хорошо отработанным ликованием откликнулись хором: "Аллилуйя!" Кое-кто из праздных зевак заспешил к маленькому архимандриту под благословение.

— Вот он! Вот он, достойнейший пример благочестия достойнейшей державы! — восторженно прокомментировал это брат Хезекайя. — Богоносный пророк наших дней, праведный Эбселом с острова Арранмор рассказывал мне о лично виденных им славных днях правления Великого Государя Григория Второго, когда утихли споры о том, как дóлжно и как правильно прославлять Господа; когда и убеленные сединами Церкви, и Церкви совсем юные были равными в глазах его. Это было, к сожалению, недолгое, но прекрасное время, братья и сестры мои! Ибо на Великом Князе Григории Втором воистину исполнились слова пророка Исайи: "Корова будет пастись с медведицей, их детеныши будут вместе лежать, и лев, как вол, будет есть сено. Младенец будет играть над норой змеи, малое дитя положит руку на гнездо гадюки. И не будут ни вредить, ни губить на всей святой Моей горе, ведь земля будет наполнена познанием Господа, как воды наполняют море" — Исайя, глава одиннадцатая, стихи с седьмого по девятый.

— Аллилуйя! — авторитетно засвидетельствовали справа от помоста.

Отец Власий насупился и, сведя глаза к кончику носа, занялся со вниманием своею бородою. Велко осторожно подергал его за краешек облачения, спросил шепотом:

— Может, пойдем уже — а, батюшко? Прям" уши вянут бестолковицу эдакую слушать, нý ее к лешему!

Архимандрит бросил на него короткий непонятный взгляд. Велко попытался прикинуть, что бы это могло обозначать. Так и не не определив, переступил с ноги на ногу и привычно запустил палец в ноздрю. А праведный Хезекайя продолжал вдохновенно:

— Иисус говорит: "И тот, кто последний в жизни сейчас, станет первым в Царстве Божьем, а тот, кто первый ныне, станет последним" — от Луки, глава тринадцатая, стих тридцатый. Здесь еще будет уместным вспомнить вещий сон Иосифа Прекрасного: "И видел Иосиф сон, и рассказал его братьям своим: вот, мы вяжем снопы посреди поля; и вот, мой сноп встал и стал прямо; и вот, ваши снопы стали кругом и поклонились моему снопу" — Бытие, глава тридцать седьмая, стихи с пятого по седьмой.

Зеленый хор по своему обыкновению заключил его слова неизменным радостным припевом "Аллилуйя!"

Беззвучно шевеля губами, отец Власий в сердцах выдрал из бороды нечто видимое только ему. Велко искоса прищурился на него. Отвел глаза, постарался придать лицу глуповато-безразличное, даже слегка скучающее выражение.

Проповедник вместе со своим толмачом повернулись в их сторону и опустились на колени. В лад ударились лбы о гулкие доски помоста, а шляпа праведного Хезекайи, слетев, мягко порхнула чуть ли не под ноги маленькому архимандриту. На брусчатку столь же дружно поверглась зеленая группа поддержки. Шапки медленно поползли вначале с голов оторопелых ближних зевак, а затем и всего окрестного люда. Расплывшись в довольной улыбке, отец Власий с большим достоинством поклонился ответно. Его ладонь благодушно похлопала Велко по плечу:

— А вот теперь и пойдем, пожалуй.

Толпа расступалась перед ними намного поспешнее, чем прежде. Вдобавок и почтительней, и даже с какой-то опаской.

— Батюшко, а еще кренделёк купишь мне?

— Ты опять проказничаешь, а я за то — кренделёк? И в носу не копай, что за навычка такая дурацкая!

Велко быстро вытер палец о полу кожушка:

— Так ведь об этом разе мои проказы тебе по нраву пришлись.

Он ухмыльнулся и пропел ехидно:

— Я-то приме-е-е-тил, приме-е-е-тил!

— Ишь ты! Приметливый какой, понимаешь… Все одно не будет тебе кренделька. Сейчас на подворье приедем — потрапезничаем основательно. Время-то к обеду уже.

***

— Ты, отец Власий, если нос свой любопытный куда-нибудь не сунешь, то потом, наверное, ни есть, ни пить не можешь! — сказал Димитрий, раздраженно отодвигая от себя блюдо с капустным пирогом.

Велко торопливо сглотнул и на всякий случай перестал жевать. Отец архимандрит успокаивающе покивал ему:

— Да ты насыщайся, отроче, не обращай внимания. Старец Димитрий наш вовсе не гневается, он попросту пирогов с капустою на дух не переносит — говорит, живот от них сильно пучит, а потом еще и это самое, прости Господи… Хе-хе… Ну ничего, сейчас мы его утешим. Надо же — совсем из головы вон...

Он откинул полу подрясника, скособочился и завозился:

— А я тут с торжища сладенького петушка на палочке припас, прямо как знал… Во! Гляди, старче, какой славный петушок! Велко, передай-ка мой гостинчик дедушке Димитрию. Отказывается? Напрасно, напрасно. Хе-хе… Ну так забери себе — он потом поймет, сколь огорчительно без петушка остаться, да поздно будет. А сам-то продолжай наворачивать, продолжай без стеснения: ушица ведь — ай до чего ж удалась нынче! Что, уже наелся? Правду говоришь? Вот и на здоровье, и слава Богу. Тогда начинай собираться — брат Иона тебя либо назад отвезет, либо куда скажешь. Постой: на-ка еще кусок пирога на дорожку.

— Да не надобно, батюшко!

— Это кто ж тя, отроче, настрополил старшим прекословить-то? Ишь каков! Держи, держи. А вот и обещанный второй серебряный.

— Ух ты, и впрямь не соврал… Благодарствуем… Батюшко, а можно мне будет как-нибудь опять в гости к тебе?

— Милости просим. Только пары чеканчиков за каждой встречей боле не жди. Хе-хе.

— Не-е-е, я не за тем! — Велко старательно замотал головой и расплылся в счастливой щербатой улыбке.

— Матери своей передай: наведаемся к ней вскоре. Всё, всё, довольно кланяться-то. Отправляйся с Богом.

Помахав на прощанье рукой, маленький архимандрит с кряхтением оборотился от двери:

— Ну а теперь-то, старче Димитрие, можешь говорить свободно: "И чего ты, старый дурень, поперся прямо пред ясны очи того проповедника? А вдруг это тот самый брат Хезекайя, о коем отец Варнава сказывал?"

Димитрий фыркнул:

— И чего ты, старый дурень, поперся прямо пред ясны очи того проповедника? А вдруг это тот самый брат Хезекайя, о коем отец Варнава сказывал?

— Зря ты от петушка отказался, честное слово, — вздохнул с сожалением отец Власий. — Я вот, например, от сладкого просто на глазах добрею. Что там у тебя, мастер Георгий?

— Гремиславль они покинули десять дней назад. До нас успели побывать в Нижней Охре, Биш-Кургане и Кружальцах. В Сурожск прибыли сегодня рано утром — так надзирающие братия отцу Вассиану доложили.

— Оно, может, и совпадение вышло, — вставил желчно Димитрий, — да только таковых совпадений быть не может.

— Ага, "вышло совпадение, каковых быть не может". До чего же хорошо сказанул! — одобрительно заметил отец Власий. — Ну прям" тебе вычеканил. А ты, Белый Отче, почто отмалчиваешься?

— Слушать люблю. Что здесь надобно Ковчегу Спасения — думаю, увидим вскоре. Но особо примечательным показалось мне усердие, с которым сей проповедник похвалял "добрые времена" княжения Григория Безумного.

— Во-во-во! Мне, Вороне, и самому страсть как интересно стало, к чему бы это. Что-то еще, мастер Георгий?

— Этот брат Хезекайя со товарищи не то что не таятся вовсе, а просто-таки в глаза лезут. По какой причине? С какой целью? Сами по себе действуют или на чью-то руку надеты?

— Славные вопросы, славные — заслуживают основательного размышления. О! Старче Димитрие, а как там поживает наш герр Корнелиус?

— Гляди-ка: наконец-то и о деле вспомнить соизволил. Но если всерьез — прелюбопытнейший человек, я тебе скажу. Даже судя по тому, что мы уже успели прознать о нем. Почитаешь потом на досуге кое-какие бумаги — подивишься. Если пожелаешь осведомиться дотошнее, что в последнее время делал, с кем встречался и так далее — у мастера Георгия полнёхонек ларец донесений от надзирающих братий. Вот так оно вкратце. Ну а поскольку ты уже здесь, то мы и начинать можем: стало быть, прямо завтра с утра мне худо и станет — чего тянуть-то? Да, чуть не забыл: спасибо тебе за мальчишку, отец Власий! — завершил он неожиданно.

— Рад услужить да угодить… — немного растерянно пробормотал маленький архимандрит.

***

С вершины последнего холма сквозь голые деревья уже можно было разглядеть кусочек деревушки, вьющейся по долу Хорева Урочища. А где-то вон там, за поворотом, располагалась и не видимая отсюда Ратиборова усадьба. Кирилл невольно поискал глазами вокруг себя, словно надеялся заметить схоронившуюся поблизости Видану. Здесь, наверху, холодный ветер вошел в полную свою силу, накидываясь попеременно со всех сторон. По прогалинам то там, то тут вскакивали, крутились и опадали маленькие шуршащие смерчики облетевшей листвы.

Бежавший впереди Ратибор остановился, вскинул ладонь. Качнув ею, скомандовал вполголоса:

— Стой. Садись.

Кирилл легонько подпрыгнул, скрестив полусогнутые ноги и выбросив руки вниз. Приземлился уже сидящим на полянский лад. Ратибор на это щегольство неодобрительно поморщился. Держан из ревности попробовал проделать то же самое, но запутался в ногах и шмякнулся неуклюже. Задние, не расслышав распоряжения, налетели, повалились на уже сидящих.

— Не охать. Не ругаться, — тут же отозвался Ратибор.

Дождавшись утверждения порядка и полной тишины, продолжил столь же негромко:

— Сразу поясню: я не слишком тихо наказ отдал — это я прокричал его для вас. "Неусыпающий" — нем. Он руками и прочими частями тела говорит. Их же воспринимает внимательно. Этот язык выучим. Пока же голос мой расслышать можно, если по лесу скользить, а не ломиться сквозь него.

На голову Кирилла упала холодная капля, на плечо — другая.

— Дождь начинается, мастер-наставник, — осторожно сказал кто-то сзади.

Он заставил себя не обернуться.

— Правда, — подтвердил Ратибор. — И что?

— Так мы же голые по пояс.

— А я каков? Или на мне гиматий дождевой мерещится?

— Нет, мастер-наставник, — убито прошелестел у голос.

— А зимою что говорить станешь?

Кириллу послышался тихий тяжелый вздох.

— Не бойся, юнак… — Ратибор вопросительно приподнял подбородок.

— Юнак Перята!

— И другие такоже. Повызнавайте, захворал ли от холода, замерз ли насмерть хоть кто-либо из юнаков Большого Дома. Нечувствию же будем учиться.

— О! Мастер-наставник! Юнак Болх. Всё собираюсь спросить, отчего это говорят: "Большой Дом", когда их в ограде — аж четыре таковых? Это еще целой кучи малых не считая.

— Когда-то поначалу и был один. А название прижилось да таким и осталось. Теперь всяк внимай: вы — дозоры тайные (правая рука сделала отделяющий жест для части юнаков), а вы — лазутчики-соглядатаи (левая рука повторила его для остальных).

— В прятки будем играть, что ли? — спросил кто-то удивленно.

Ратибор нахмурился:

— Подобные игры, юнаки, могут впоследствии чьи-то жизни сберечь. Но могут и отнять. Помните о том.

Голоса он не повышал, однако Кирилл готов был поклясться, что это было именно так.

— Мастер-наставник! Юнак Смин. А где же прятаться-то? Лес голый, на цельную стрелу вокруг — как на ладони всё. Вот летом бы...

— Разумно рассуждаешь. Летом — оно и вправду легче да удобнее, — Ратибор усмехнулся. — Не додумали этого для учебы ни я, ни прочие "неусыпающие". Ты уж им сам разъясни, как следовало бы правильно, яви милость. Верен, Еловит!

По обе стороны от сидящих неслышно поднялись в рост две фигуры в охристо-зеленом. Юнаки вздрогнули невольно, кто-то восхищенно прищелкнул языком:

— Вот это да...

— Юнак Смин! — позвал Ратибор.

— Да, мастер-наставник!

— Если ты летом по лесу пробираешься лазутчиком-соглядатаем, где засаду ждать станешь?

— Ну… В кустах, в зелени густой — где схорониться легче.

— И сам там же прятаться собираешься?

— Простите, мастер-наставник.

— Не виновен — не винись. Дозорным скажешь что-нибудь? Или спросишь?

— Нет, мастер-наставник.

Ратибор шевельнул ладонью — пара молчаливых стражей словно втянулась под землю.

— Ух ты! Лихо… А мы так же научимся?

— Так же — нет. Для того дубравцем надобно родиться. Но упражняться будем со всем возможным усердием. Никто не думает ли, что это глупо? Вот и хорошо… Дозорам — встать! Далее двух стрел от сего места не забираться. Дозоры — пошли! Лазутчикам никого не отслеживать, прикрыть глаза и ждать моего наказа.

Кирилл с Держаном оказались в группе дозорных.

— Что делаем? — спросил княжич на бегу.

Кирилл не ответил, бросая оценивающие взгляды по сторонам.

— Кабы в нижней старой дубраве — хоть за стволами схоронились бы, — не унимался Держан, — а в молодняке этом...

— Помолчи, думать мешаешь.

— Может, за теми пнями?

— Нет. Тебе это помыслилось — значит, и другим сможет. Вот что: ложись-ка прямо здесь.

— Так ведь прогалина, участок открытый совсем.

— Раз открытый, то и взгляд по нему просто скользнет, не задержится. А тут и ямка небольшая, для тебя как раз хватит. Под собою разгреби всё до самой земли. Быстрее!

Кирилл забросал Держана опавшими листьями, разровнял наспех. Отбежав на несколько шагов к присмотренной для себя промоине, стал закапываться сам. Как оно получалось и выглядело со стороны, ему, понятное дело, видно не было. Порывы ветра немедленно принялись по листику-другому растаскивать укрытие. Он тихонько и сердито рыкнул, поглядывая сквозь просветы.

Их нашли последними, да и то едва не наступив оплошно.

— Для почину сойдет, — сказал Ратибор, дождавшись совместного построения. — Юнаков Ягдара и Держана особо похвалю, что на самом видном месте затаиться решили. Неглупо. Прочие же с захоронками либо недодумали, либо перемудрили. А теперь общий вопрос: отчего вы все до единого сиднем сидели? Ведь я же этого не требовал. Отчего никто не двигался непрестанно, от лазутчиков ускользая?

Он окинул взглядом грязноватое сообщество. Выражения подавляющего большинства лиц говорили о том, что такой вполне возможный вариант почему-то просто не приходил в головы.

— А сейчас согреетесь, как и мечтали. Цепочкою и быстрой рысцой за мною.

Мешковатый юнак Смин, который недавно горевал об ушедшем лете, вольно или невольно норовил оттеснить Держана от Кирилла, раз за разом наступая на пятки. Княжич бесцеремонно шлепнул его по объемистому животу, отпихивая назад.

— В баньку бы сейчас, — нисколько не обидевшись на это, невпопад пробормотал Смин. — И поесть...

— А ты в захоронке своей не слопал ли уже кого-нибудь украдкою? Вон брюшко-то как выпирает! — Держан ухватился за толстую складку и потряс. — Давай признавайся, кто там у тебя — заяц или ёж? Да нет: похоже, оба уместились.

— Веришь — и ежа бы сожрал, кабы под руку попался, — пробубнил Смин понуро. — Они к зиме-то знаешь как отъедаются — у-у-у! Все до единого сытенькие такие, поганцы. Жирненькие...

— Каждый раз после наружных занятий баня последует, — обронил мастер-наставник, не оборачиваясь. — И сейчас ждет уже.

Ответом на его слова были всевозможные одобрительные звуки, издаваемые юнаками с различными степенями осторожности — на всякий случай.

***

Обещанная баня не только дождалась, а еще и удалась просто-таки на славу.

— Пройдись-ка вдумчиво, — укладываясь на нижний полок, попросил Ратибор.

Кирилл помахал над его спиною дубовым веником, нагоняя жару да примеряясь половчее. Покосился на два коротких белых рубца под левой лопаткой.

— Копьё, — проговорил Ратибор, не поднимая головы. — За вторым разом — добивали.

"Спиною он видит, что ли?" — подумал Кирилл и спросил непроизвольно:

— А кто добивал?

— Не вижу я спиною. Чую. Да и всякий раз туда смотрят. Друг добивал, старый добрый друг.

Ратибор умолк, Кирилл же не решился расспрашивать дальше. Радостный банный настрой пропал, ему вдруг стало тяжело на душе. Откуда-то изнутри потянуло муторным холодом, а на внешний мир начал медленно опускаться сумрак.

За трапезой он поковырял ложкой кашу, рассеянно потеребил в пальцах и положил обратно в корзинку хлебный ломоть. Сделав глоток молока, уставился в кружку пустыми невидящими глазами.

— Ты чего? — спросил Держан.

— Да ничего. Продолжай кушать, есть, набивать утробу. Не надо на меня таращиться.

Держан решил не отвечать на грубость друга, молча дернул плечом.

— Мастер-наставник, — спросил с надеждой юнак Смин, — а добавка будет?

Аксак подвигал кожей на лбу:

— Доля каждого — более чем достаточна, не един год проверялось. Иначе науки в голову не полезут — как известно, satur ventur non studit libentur. Добавка, разновсякие мясá и заедки сладкие — только по праздникам да дням воскресным.

Смин вздохнул протяжно и горестно. Кирилл подтолкнул к нему плошку с кашей:

— Возьми мою, коль не побрезгуешь — я и не начинал ее. Можно ли, мастер-наставник?

— Ладно уж. Как сказали бы в странах Восхода, удивления достойно, сколь же усердна и неутомима челюсть твоя, о юнак Смин!

— А я понял, братие: это в ём червь нутряной поселился — во какой здоровеннай! — убежденно сказал Держан, раскидывая руки как можно шире. — Вот они оба наперегонки во два шамкала-то и жрут, и жрут, и жрут...

— Ну хотя бы через раз рот открывай, яви милость, — негромко попросил Кирилл. — Не так заметно будет, что прямо на глазах глупеешь.

Что-то в его лице убедило Держана: будет намного лучше, если вновь проглотить обиду безответно.

Аксак выбил пальцами по столу короткую дробь — все тут же притихли — и совершенно безмятежно, будто ничего не слышал, объявил:

— Дальнейшие занятия сегодня будут раздельными. После трапезы юнаки Благояр, Никодим, Держан и Перята отправляются ко брату Адриану в лабораториум. Юнаки Максим, Велимысл, Бус и Голяш — в книжницу ко брату Василиду. Братия дожидаются вас у входа. Прочих сам разведу — по первому разу-то. Трапеза окончена!

Остановив поределый по дороге строй у древнего и едва ли не на четверть ушедшего в землю небольшого сруба, мастер-наставник отделил от оставшихся Кирилла со Смином и Вигарем. Распорядился, сопровождая слова взмахами бороденки:

— Юнак Ягдар, из сеней — дверь направо, юнаки Смин и Вигарь — дверь налево. Прочие следуйте за мною дальше.

Кирилл переступил порог, буркнул угрюмо:

— Юнак Ягдар-Кирилл.

Комнатка, а точнее, клетушка не имела даже малого оконца. На плотный пряный запах сухих трав тут же притупленно отозвалась полузабытая боль в правом виске. По сторонам книги на столе заколебались в лад огоньки свечи и медного помянного светоча, очень древнего видом.

— Здесь ты — князь Ягдар из рода Вука, — доброжелательно поправил голос за правым плечом.

Он обернулся — у дверного косяка, как-то по-особому сложив руки на груди, стоял невысокий безбородый человек средних лет. Пшеничные волосы его были убраны в две косицы, оплетенные тонкими ремешками. Кириллу вспомнилось: это именно он когда-то вышел навстречу ему с братом Иовом из ворот обители во главе стражи, уводящей в неизвестность горемычного мастера Витигоста.

— Войди, князь Ягдар из рода Вука.

— Так я ж вошел уже.

Безбородый покачал головой, повернулся, неслышно притворяя дверь. У обреза подола длинной двойной рубахи тускло блеснули шитым серебром Знаки Основ. Проговорил с едва приметной укоризной:

— Ты вошел только телом. Духом и разумом ты где-то далеко… — он неопределенно взмахнул рукою. — Это не просто ритуалы и не прихоти мои, это — Заветы. А я сейчас всего лишь привратник строгий. Так надобно. Понял ли?

Кирилл ничего не понял, однако кивнул машинально.

— Яр — имя мое. Пока ты здесь, я буду вести тебя.

— Да, мастер-наставник.

— Мастера-наставники — там, за этими стенами. Просто Яр. Садись со мною рядом. Ближе.

Он опустил ладонь на книгу:

— И ты свою клади. Десную. Предо мною — светоч, пред тобою — свеча. Гляди на пламя ее. Так… Теперь дыши в полном согласии с моим дыханием. Затвори очи. Не думай ни о чем, постарайся по-прежнему видеть свечу пред собою. Ты — это она. Она — это ты.

— Не выходит, — сказал Кирилл, открывая глаза. — У меня голова болит и вообще...

— Я знаю, — подтвердил Яр.

— Наверное, сегодня не получится ничего.

— Что именно не получится?

Кирилл неопределенно пожал плечами.

— Я веду тебя, значит, всё — мои заботы… Ну ладно. Тогда давай-ка мы с тобою вначале немного почитаем вместе, а после поразмышляем над прочитанным.

Пальцы Яра прошлись по тисненому рунному рельефу на лицевой корке, откинули ее.

Вязкие клубы серого холода задвигались внутри, начали постепенно подниматься выше и выше. Кирилл потер висок, скрывая дрожь в кисти.

"Видана… Видана… Видана..."

Серый туман замер. Дрожь унялась.

— Может, я с собою возьму да сам почитаю? А что неясно будет — спрошу потом.

— Читай, — легко согласился Яр, придвигая книгу.

Кирилл поймал глазами первые попавшиеся строки:

"Врата Полночного Ветра. Как только войдешь, тут же помысли: но вход ли это? После поведай слепорожденному стражу, чтó есть алый цвет и в чем отличие его от лазури".

Он смущенно дернул щекой и скользнул взглядом чуть дальше:

"Врата Блуждающих Огней. Второй мытарь проречет тебе, что первого нет. Третий — что нет второго. Ты же знай, что нет ни единого из них".

— Все понятно?

— Прости, Яр.

Ладонь легла на макушку Кирилла, запах трав усилился. Головная боль исчезла вместе с тягостной обузой, лежавшей на душе, а чужеродный холод каким-то образом из врага превратился в друга и принес покой.

— Ты тоже прости меня, князь Ягдар из рода Вука, ибо еще раз скажу непонятно и тяжело для тебя: да, временами случается так, что личины небытия могут стать ликами и обрести бытие. Как любит говаривать наш Белый Отец, "в том — великая печаль".