Глава XIV

Двое синих стрельцов у двери в спальню молчаливо и выжидательно уставились на Кирилла.

— Мне надобно, — заявил он, не пускаясь в дальнейшие объяснения. — Я знаю, что Димитрий еще не спит.

Стражи всё так же молчаливо склонили головы. Один из них, предварительно постучав, открыл дверь.

Временный глава особой Государевой дружины действительно еще не спал. На поставце в изголовье горела свеча, а сам он, лежа в постели, смотрел на Кирилла поверх очков и раскрытой на груди книги.

— Простите, что так поздно, Димитрие. У меня к вам, как к главе нашему, небольшой разговор да столь же небольшая просьба. Но и то, и другое очень важно для меня.

Книга была аккуратно заложена снятыми очками и помещена на поставец рядом со свечою.

— Мгм. Бери вон тот столец, княже, придвигай ближе, присаживайся. А я слушаю.

— Ага. Еще по дороге сюда в гостевой горнице постоялого двора близ Марфиного Удела разговорился я с неким иконописцем по имени…

— По имени Артемий. Мастер Артемий из Заторопья. История эта вкупе с ее печальным завершением мне уже известны в подробностях от брата Иова.

— А, ну да. Так даже лучше. Димитрие, я знаю, что все мы прибудем в Марфин Удел еще засветло. Но хочу просить вашего дозволения выехать мне с братом Иовом хоть на часок-другой пораньше, чтобы успеть…

— Чтобы успеть найти убийцу иконописца, разобраться с отцом Александром по прозвищу Гомзяк да и вообще восстановить справедливость — верно?

— Это плохо?

— Это ты сказал. Я же хочу отметить вот что: за последние месяцы и даже седмицы изменения в тебе произошли значительные, взрослеешь просто на глазах, княже. Не знаю, видишь ли ты это или нет. Но рано или поздно приходит время…

Кирилл опустил голову:

— Я так и думал, что вы мне откажете.

— Просто дослушай. Продолжу. Но рано или поздно приходит время проверить всё сие на деле. Когда наконец-то можно будет самостоятельно, без оглядки на кого-либо принимать решения, действовать, даже выносить приговоры. Которые непременно должны — заметь! — уменьшить количество зла, увеличить количество добра в этом мире и за которые потом никогда не укорит совесть. Разумеешь, к чему веду? Я видел, что неплохо держишь ты в узде свои дары. Во всяком случае, не допускаешь ни смертей, ни увечий, ни пролития крови. Уже немало. Посему в свете вышесказанного получаешь мое дозволение, княже. Приступай и еще раз покажи, кто ты. Докажи. Вот так оно вкратце. Брата Иова известишь от моего имени. Выспаться успеешь?

— Да, Димитрие. И… и спасибо. Правду сказать, не ожидал, хотя сильно…

— Всё на этом, княже. С Богом. Хочу еще немного почитать перед сном.

***

Еще на подъезде к бортничему хуторку Кирилл разглядел веселенький столбик печного дымка над той же избушкой. Конечно, глупо было бы надеяться на повторную встречу с обходительным господином Уркхартом из Нэрна, но мысль об этом все-таки мелькнула. Должно быть, просто наконец вернулись хозяева.

В открывшейся двери появился синий стрелец, всмотрелся из-под руки и отдал поклон. Кирилл с братом Иовом ответно поклонились из седел. Предусмотрительность многоопытного Димитрия вызывала уважение.

— Княже, — подал голос инок. — Твои сегодняшние возможности я отчасти представляю, но желательно знать в точности, к чему мне готовиться. Посему позволь полюбопытствовать: как ты нынче собираешься вести поиск?

Кирилл ухмыльнулся:

— Да очень просто: как следовая собака. Знаешь ведь, она по запаху может отыскать что человека, что любую вещь. А золото как ничто другое способно впитывать запахи и дух алчности, предательства, пролитой крови и прочего такого. Это чувствуют все люди. Они знают о прóклятых кладах, они с опаской относятся к случайно найденным драгоценностям и всегда поинтересуются происхождением всякого рода пожертвований.

— Да, это чистая правда, княже.

— Так вот, обычные люди всего лишь что-то смутно чувствуют, а мне доподлинно известно, как будет пахнуть мое золото. Когда подъедем ближе, услышу и его голос. Вот и всё. Как видишь, не столь уж велико мое отличие от обыкновенной следовой собаки.

— Пожалуй.

На околице Кирилл остановил своего гнедого, прикрыл глаза и с наслаждением вдохнул полной грудью утреннего морозного воздуху.

— Уже почуял, княже? — спросил брат Иов.

— Нет. Просто я очень люблю дух человечьего жилья — всю эту смесь дымков, запахов готовящейся еды, домашней живности и прочего, прочего, прочего. А вместе с ними все эти звуки жизни… До чего же хорошо!

— Ты изменился.

— Да? Ну, не мне судить о себе. Нам — на другой конец Марфиного Удела.

Проезжая мимо храма, Кирилл повернул голову, окинул взглядом пустой церковный двор. Мельком увидел краешек странноприимной избы за углом (успев осознать, что обитатели ее уже выехали), на высокой паперти — настоятеля в обществе нескольких старушек. В свою очередь приметив всадников, священник поспешил скрыться в притворе.

— Ничего, ничего, — негромко проговорил Кирилл. — Ты — во вторую очередь, не обижайся…

Вдалеке, в стороне от дороги уже показались знакомые стены постоялого двора. У последних усадеб улицы он остановил коня и покинул седло. Инок последовал за ним.

— Вряд ли ты мне понадобишься, Иов. Попрошу тебя побыть здесь.

Кирилл постучал в добротные ворота посреди такого же добротного дощатого забора. После звуков собачьего лая, визга петель открывшейся двери и неспешного скрипа снега под ногами он услышал столь же неспешное:

— Кто там?

— Князь Ягдар-Кирилл, владетель Гуровский и Белецкий.

— О Господи! Сейчас я, сейчас…

Немедленно залязгал засов и одна из вратниц быстро поползла в сторону.

— Входи, гостюшко дорогой! И коня вводи — сейчас им займутся. Горуша!

— Не надобно, я ненадолго. А конь за воротами побудет под присмотром.

— Э… Как пожелаешь, гостюшко дорогой. В дом пожаловать милости просим, княже…

Горница, в которую они ступили, каждой мелочью свидетельствовала о кичливом хозяине. Судя по его одежде и повадкам — мелком жадноватом торгаше. За одной из дверей послышались детские голоса, затем строгий женский и к гостю вышла хозяйка. Невысокого роста, щуплого телосложения, в отличие от своего медведеподобного супруга. Присоединилась к нему, после чего оба поясно поклонились и выжидательно умолкли.

— Имя твое, хозяин, — бесцветным голосом произнес Кирилл.

— Торговый человек Никодим. До гильдейских званий покамест не доросли. Кой-какую торговлишку ведем, лавку держим. Это на восходной стороне будет, напротив коню…

— Так вот, торговый человек Никодим. Я знаю, что это ты убил бедного мастера Артемия и завладел его пятью золотыми егориями.

Супруга лавочника издала неопределенный горловой звук, ноги подогнулись и она осела на пол. Сам же он кинулся поднимать ее.

— Вынеси жену отсюда, поручи домашним слугам и возвращайся, — всё тем же голосом распорядился Кирилл.

Огромные жилистые ладони Никодима легко подхватили и подняли тело.

— Зачем же при ней-то… — обронил он, покидая комнату.

— Полагаешь, в иное время узнать о муже-убийце ей удобнее было бы? — продолжил Кирилл по его обратном появлении. — Вот любопытно: а ведь ты ни единым словом не попытался отпереться от моих обвинений.

— Так ведь это… Уж и до нас успели дойти кой-какие слухи о неком князе Ягдаре. Не верил я поначалу. А тут сам вижу…

— Давай поступим так, Никодим: вначале я поведаю о тебе немного тебе же самому. После к тому ты добавишь то, что пожелаешь.

Лавочник уставился в угол, ладони-лопаты принялись беспокойно копаться в расстегнутых полах длинного домашнего кафтана.

— Вот как было дело. Мастер Артемий возвращался домой. Дорогою песни пел во весь голос, ибо на душе у него было светло и празднично. Ты перед сном двор обходил, проверяя напоследок замки на дверях подвалов, подклетей, сараев и прочее такое по хозяйству. На громкий голос выглянул за ворота. Мастер Артемий на радостях всё сам и выложил: и про добрых людей, встреченных на постоялом дворе, и про золото, которым даже похвастал простодушно. Тут ты и решился. Пяток егориев, конечно, не столь уж жирная добыча, но старые привычки с навыками — они такие…

По изменениям угрюмого лица Никодима стало заметно, что на ум ему пришли некие новые соображения. Он повел плечами и равнодушно проговорил:

— Сейчас мы с тобою, княже, разговор ведем один на один. Ты знаешь, я знаю… Не спорю… Но это сейчас. По устроению твоему благородному вижу, что дальше-то ты пожелаешь, чтобы всё шло по закону — порода ваша такая. Но там против твоих теперешних слов другие мои слова будут. Ран-то, крови, следов удушения и иных увечий на теле Артемиевом никаких не сыскали. Посудачили, догадок понастроили, руками поразводили — с тем и схоронили. И еще: не боишься ли ты, княже, что я тебя тоже могу… Того… Как курёнка, по-тихому. А потом что-нить да придумаю — я мастак на придумки всякие. Что скажешь?

— Что скажу? — переспросил Кирилл. — Ничего. Лучше покажу…

Никодима отбросило к противоположной стороне светлицы, с силой шмякнуло о стену. Бревна сруба вздрогнули, зазвенело осколками упавшее зеркало. Огромным кулем съехав на пол, лавочник очумело помотал головой. Заперхал, держась за грудь и морщась:

— Го… горазд… однако… Твоя взя… ла…

— Шею ты ему свернул, — как ни в чем не бывало продолжил Кирилл. — Мастерски. Ибо опыт в том изрядный имеешь, торговый человек Никодим. Еще со времен пребывания твоего в ватажке Назарки Ослопа. Когда мастера Артемия нашли под утро, тело его успело окоченеть на морозе. Потому не разобрались. Да и откуда в Марфином Уделе толковым дознатчикам взяться?

— Мелентий, сосед мой напротив, ничего не видел и не слышал, хоть и близ его забора всё оно было, — прохрипел торговый человек Никодим, вначале перебираясь на четвереньки, а потом и поднимаясь на ноги. — Так и скажет.

— Конечно. Потому что знает о разбойничьем прошлом твоем и пока что боится тебя больше закона. Но это пока. Через часок-другой сюда прибудет целый караван Государевых людей. Очень толковых, даже мне редко приходилось видеть таковых. Из твоей же головы еще добуду имена тех, кто доселе может опознать торгового человека Никодима, как Хвата или Крутилу и все места неких тайных захоронок. Которые терпеливо дожидаются задуманного тобою блистательного будущего.

— Сяду я, княже… — сказал Никодим равнодушно. Не дожидаясь ответа, он тяжело проковылял к лавке у стены и опустился на нее. Опустив веки, помолчал какое-то время. После чего предложил безразлично:

— Могу послать людей вдогонку вдове и детям мастера Артемия. С большими деньгами. Надобно будет — с очень большими. Сверх того пожертвую на храм да всю бедноту Марфина Удела столько, сколько скажешь, княже.

— Не хлопочи о том. Без того богатства твои пойдут на всех нуждающихся и на прочие добрые дела. Люди, которые способны смыть с них кровь и зло, такоже сыщутся.

— Так как же мне дальше-то жить, княже?

— Всякий человек, который своими же руками строит дом для себя, пусть сам и думает, как коротать в нем свой век. Обо всем прочем уже сообщат те люди, которые вскоре придут за тобой. По слову и воле моим ты пределов подворья не покинешь и станешь терпеливо дожидаться их.

— А как же жена, дети, княже, — им-то каково теперь будет?

— Да, я дословно помню: жена Олюшка, а дети Егорша и Настасьюшка, девяти годков да седми. Трудно им придется, правда твоя.

— Звиняй, княже, супружницу и детей моих по-иному зовут.

— Знаю. Но я говорил о вдове и детях безвинно убиенного мастера Артемия. Когда-то давным-давно матушка твоя Збыслава ласково именовала тебя «медвежонок Ладо». А ты, слушая песню про серенького козлика, от которого волки оставили только рожки да ножки, горько и безутешно плакал. Не собираюсь укладывать в голове своей, как из «медвежонка Ладо» можно превратиться в Хвата и Крутилу. Я тебе в том не судья.

— Дак как же не судья ты, княже, ежели…

— Повторяю: я не судья! — оборвал его Кирилл непривычно лязгнувшим голосом. — Я всего лишь страж. А иногда — судебный исполнитель. Всё на этом.

Аккуратно прикрыв за собой дверь, он неторопливым шагом вышел за ворота. Брат Иов поджидал в седле, держа его гнедого в заводу.

— Я слышал звук сильного удара. — бесстрастно обронил инок. — Мыслю, никому не удалось уйти. Полегли все до единого.

— Брат Иов! — сказал Кирилл изумленно. — Пока я отсутствовал, ты успел научиться шутить! Чьи дары тому причиною?

— Наставники всегда хвалили меня за старание да усердие, княже. Теперь ко храму?

— Да. Чувствую, в скором времени уже наши прибудут.

— Тогда поспешим: не хвастать же потом перед Димитрием своими недоделками.

— Брат Иов, сегодня я тобою просто горжусь.

У притвора находились трое старушек. До появления Кирилла они весьма оживленно судачили о чем-то. После примолкли, с интересом наблюдая, как он поднялся по ступеням и безуспешно подергал за огромную медную ручку.

— А батюшки Александра-то нетути! — медовым голоском поведала баба в облезлой коровьей шубейке и бараньем каптуре. — Он ко владыке нашему Иоанну срочно призван был, давеча и отправился.

Кирилл без труда вспомнил ее: это именно она сообщила тогда об убийстве мастера Артемия, а после передавала вдове его кошель с деньгами.

Он подумал о чем-то, ухмыльнулся своим мыслям. Отойдя на край паперти и сложив руки на груди, замер в не совсем понятном ожидании чего-то или кого-то.

Вскоре в близлежащих домах дружно заскрипели двери, захлопали калитки; с обоих концов улицы ко входу в церковный двор поспешно и столь же дружно потянулись жители Марфиного Удела. Лица их выглядели отчасти испуганными, но преимущественно — озадаченными. Они определенно не понимали, почему вдруг им столь срочно, а главное, столь страстно захотелось собраться у храма.

Кирилл вознес руку, привлекая к себе всеобщее внимание, объявил:

— Знаю, что все вы сейчас немало смущены, люди добрые. Так вот, это я вас всех созвал. Не хочу, чтобы вы потом питались лишь слухами да чужими пересказами. Ведь лучше своими глазами увидеть и своими ушами услышать, что и как происходило на самом деле. Виноват, не происходило, а только должно произойти сейчас.

С последними словами он повернулся лицом ко храмовой двери. За нею раздались торопливые шаги и приглушенно защелкал железным язычком замок. Из-за приоткрывшейся створки появились краешек круглого настоятельского лица вместе с частью бороды. Выпученные от перепуга и полного непонимания глаза быстро окинули фигуру Кирилла на верхней ступеньке, обежали прилежащий участок двора и (уже изрядную) толпу прихожан на нем.

— Думаешь, ежели ты князь, то тебе можно врываться во храм Божий да бесчинствовать в нем? — сразу в полный голос заблажил отец Александр. — А ведь люд-то православный всё видит да всё подтвердит потом!

— Это я-то ворвался и бесчинствую во храме? — переспросил Кирилл с огромным изумлением и широко повел рукою, адресуясь ко всем собравшимся:

— Люд православный и видит, и подтвердит даже под присягою, что от меня до входа еще добрых четыре шага. А ты, батюшко, выглянул к нам из храма, в котором непонятно от кого заперся, самостоятельно и добровольно.

— Я не самостоятельно выглянул! — запальчиво заявил настоятель. — Я вовсе не желал того, однако ноги как-то сами…

Осознав, что слова его звучат глупо, он оборвал себя и умолк.

— Всяко бывает. Тогда спрошу при всем честном народе: а сейчас не изволишь ли выйти из храма полностью и ответить на несколько вопросов?

Явно против своей воли выбравшись наружу и притворив за собою дверь, отец Александр сделал два небольших и трудных шажка в сторону Кирилла.

— Прежде всего, дорогой батюшко, яви милость да объясни мне и прихожанам, зачем в свое время ты обманул бедного мастера Артемия, иконописца?

— Я не обманывал его! — завопил настоятель. — Люди добрые! На ваших глазах учиняется беззаконие! Пастыря, особу духовного звания, как распоследнего…

Речь его вдруг прервалась. Еще несколько мгновений губы продолжали шевелиться, но больше из них не вылетело ни единого звука. Несколько раз без толку открыв и закрыв рот, отец Александр в ужасе уставился на Кирилла. Который удрученно покачал головой и с большой укоризной промолвил:

— Ай-яй-яй… Врать-то — большой грех, батюшко. Тем паче особе духовного звания да еще и прилюдно. А уговор ваш был таков: с тебя причитались пятнадцать золотых егориев за полную роспись храма да сверх того деньги за написание нескольких икон ценою в три серебряных чекана каждая. Правдивы ли мои слова, отче?

Настоятель молча и угрюмо кивнул. Церковный люд, который жадно следил за разговором, отозвался возмущенным гудением. Кое-кто в сердцах едва не сплюнул себе под ноги, но спохватился, вовремя вспомнив, что пребывает на освященной храмовой земле.

— Вот и ладно! — раскатистым баритоном князя Стерха подытожил Кирилл и обратился ко всем:

— Какую итоговую плату на самом деле получил мастер Артемий, вы и без меня хорошо знаете. Сейчас вновь говорить о ней и поздно, и смысла нет. Мне же, батюшко, хочется услышать от тебя главное: почему ты так поступаешь с теми, кто трудится для Церкви? Ведь мастер Артемий был далеко не первым, обманутым тобою. Только ответствуй честно — сам видишь, к каким нехорошим вещам приводит вранье. Теперь говорить дозволяю и вместе с людьми слушаю.

Отец Александр поднял глаза на Кирилла, произнес обыденным голосом:

— Княже, да ведь тебе самому ведомо, что так делают все. Не я один.

— Верно, не ты один, — согласился Кирилл. — Но далеко не все. Известны мне и многие другие. А я так и не дождался ответа на вопрос: почему?

Отец Александр развел руками, с каким-то простодушием выдавил:

— Жена… Дети…

— Вот любопытно, — заметил Кирилл, адресуясь непонятно к кому. — Всякий раз в подобных случаях слышу о жене и детях. И отчего-то всегда вижу одно и то же: чтобы получше накормить да принарядить и без того сытых и одетых, непременно следует отобрать последнее у вовсе неимущих. Опять возникает вопрос: почему так? Ладно… На последние мои слова особо не взирай, отче, — не с тебя одного должен быть спрос за несовершенство мира сего.

За оградой вдоль по улице прогарцевала конная пара синих стрельцов. За ней другая, третья… Люд церковный с большой охотой начал отвлекаться на новое зрелище. Не останавливаясь, стрелецкая дружина исчезла за поворотом дороги. Следом проехал мимо санный возок, в котором Кирилл почувствовал Видану. Другой возок, сопровождаемый лучниками дубравцев, остановился у ворот, из него выбрался Димитрий. Сквозь предупредительно расступавшуюся на его пути толпу он проковылял по церковному двору, поднялся на паперть. Во внезапном всеобщем безмолвии спросил собравшихся:

— Что скажете о произошедшем тут, люди добрые?

Улавливая слухом отдельные благодарные выкрики вроде «Спаси Господи князя вашего!», «Удовольствованы, вашество!», «Давно правды таковой дожидалися!» и тому подобное, Димитрий главным образом удовлетворился общим признательным настроем. Ответно покивав во все стороны и помахав рукою для призвания тишины, обратился к присмиревшему настоятелю:

— Имеются ли какие-либо жалобы на действия князя Ягдара-Кирилла, владетеля Гуровского и Белецкого?

Отец Александр с огромным усердием отрицательно замотал головой.

— Мгм. Неправедных пастырей, подобных тебе, немало. Однако мало кто из них был так опозорен прилюдно, как ты ныне. Но тут уж не обессудь: над чем трудился — то и получи полною мерою. Как Государев человек, считаю возможным на первый раз тем и ограничиться. Таким образом тебе, отче, дается последняя возможность изменить и себя, и свое отношение к прихожанам. Сугубо повторю, отец Александр: последняя! Вас же, люди добрые, попрошу внимательно следить за поведением настоятеля своего. И если что вновь — титарю вашему передадут, куда надобно будет обращаться за помощью.

Толпа, которая доселе была отнюдь не против небольшого, но зрелищного пролития кровопивцевой крови, на мгновение оторопело замерла. После чего разразилась не очень логичными, но вполне предсказуемыми криками всеобщего одобрения.

Димитрий отвернулся от настоятеля, внезапно ожившего и забормотавшего что-то очень невнятное, но столь же благодарное. Поманил за собой Кирилла и пересек двор в обратном направлении, попутно улыбаясь и добродушно отмахиваясь ладонью от словесных и прочих изъявлений положенного в таких случаях народного восторга.

— Удивлен моим милосердием? — спросил он у возка.

— Не очень. Вам виднее, Димитрие.

— Мгм… Ворон по пути успел описать мне кратко все новые подвиги князя Ягдара из рода Вука. Но про убийцу желаю послушать дополнительно твой рассказ.

Выслушав отчет, подозвал к себе мастера Георгия и отвернулся к нему. Кирилл не мог разобрать отдельных слов в негромком гудении голоса. Впрочем, и не собирался вникать.

— Теперь опять обратимся к тебе, княже, — сказал Димитрий после того, как мастер Георгий быстро направился куда-то. — Твои хлопоты в Марфином Уделе окончены. Посему возвращайтесь с братом Иовом в седла и вместе с нами следуйте к постоялому двору. Погоди, я еще не завершил! Заявляю, что деяниями князя Ягдара из рода Вука удовлетворен вполне, невзирая на его же упорное мальчишество и лицедейство. Честь тебе, княже!

***

Кирилл не удержался и с откровенным восхищением поцокал языком. Оказывается, многомудрый и предусмотрительный Димитрий загодя сумел организовать всё так, что единственными гостями постоялого двора оказались только Белый Ворон, дружина Государевых людей, синие стрельцы, Ратиборово воинство, послушники брата Иова. Ну и он с Виданою.

На его простодушное любопытство, куда же вдруг подевались все обычные постояльцы, Димитрий без малейшей тени улыбки на лице пояснил, что их попросту прикопали в ближайшем овражке — дескать, делов-то. В подобной странной манере он прежде не шутил никогда. И пока Кирилл пытался хоть как-нибудь освоиться с таким сообщением, временный глава разразился уже знакомым ухающим смехом. Потом столь же знакомо добыл огромный носовой платок и, обхватив им нос, победно затрубил.

Когда подошло время ужина, Кирилл, привычно подсев к брату Иову, подозвал всё того же расторопного щекастого отрока, чтобы распорядиться о желаемых блюдах. Едва начавшаяся трапеза была прервана шумом со двора, на который устремились Димитрий с мастером Георгием. В дверях их перехватил Ратибор, быстро и вполголоса стал докладывать о чем-то временному главе.

— Добро, — сказал Димитрий, дослушав. — Отоприте ворота, пусть въезжают.

— Все?

— Да.

Он опустился на скамью у одного из крайних столов, попросил сидевших за ним четверых стрельцов:

— Не в обиду, ребятки: пересядьте-ка, явите милость.

Кирилл решил пока продолжать вечерю и занялся своею плошкою ракового супу, который уже успели поднести им с Иовом. Не забывая при этом поочередно поглядывать то на Димитрия, то на дверь. Каковая вскоре открылась, пропуская в горницу двух человек. Один из них был в собольей шубе до пят, а другой — в теплом дорожном плаще. Сбросив его на руки шедшему следом прислужнику, гость явил на себе священническую рясу и золотой наперсный крест. Приблизился к Димитрию, произнес:

— Ну здравствуй, Государевой Гильдии торговый человек Ярвед-Димитрий! Доселе мы с тобою не встречались, но ты должен был слышать обо мне. Я…

— Митрофорный протоиерей Дионисий, духовник Государев, — закончил за него Димитрий. — А я из Государевой Гильдии выписался восемь лет назад, как вышедший на покой и в пользу старшего сына своего. Посему титулование сие нынче излишне. Уже давно — просто Димитрий.

— Дело твое, просто Димитрий, — дернул плечом отец Дионисий, усаживаясь за стол напротив и коротким начальственным жестом предлагая своему спутнику присоединиться к нему. — Со мною — Государев воевода Годогост.

— Мгм, — сказал на это Димитрий. — А ты, воеводо, шубейку-то свою тоже скидывай. Пока разговоры вести будем, взопреешь ведь донельзя. Эй, ребятки — примите кто-нибудь да поместите в сенях!

Государев духовник молча вперил в Димитрия многозначительный взгляд, очевидно, имеющий целью смутить и вызвать определенные вопросы. Не добившись желаемого, спросил сам:

— Не догадываешься, для чего мы здесь и сейчас с воеводою Государевым?

— А должен? — ответил Димитрий своим вопросом.

Отец Дионисий хлопнул ладонями по столу и, адресуясь к сподручнику, известил раздраженно:

— Хамить изволит! Столько лет прошло, а они по-прежнему такие же: хамят, своевольничают, любые власти ни во что не ставят! Что хотят, то и воротят!

— А кто эти самые «они», отец Дионисий? — осторожно полюбопытствовал воевода.

— Да всё та же ватажка пресловутого иеромонаха Варнавы, ныне — игумена, успевшего надоесть всем хуже горькой редьки. И сейчас перед тобою — один из его ватажников, неустанно плетущий хитрые сети свои паук по имени «просто Димитрий». Другой вон в том углу притаился — видишь? Это у них такой себе Фока — на все злодейские руки дока. Эй, здравствовать тебе, мастер Георгий! Сам же атаман пока в своем логове ставропигиальном хоронится. Вместе с неким мелким юродивым архимандритом, выжившим из ума от старости да разлития черной желчи. Димитрие! Всякого рода донесения, челобитные, жалобы на выходки и самоуправство всей вашей самочинной, с позволения сказать, дружины занимают уже не ларцы, а целые поставы.

Будто ничего не слышав, Димитрий невозмутимо достал из-за отворота кафтана известный свиток Государевой грамоты, протянул ее отцу Дионисию со словами:

— Это к вопросу о нашем самочинии и самоуправстве.

Государев духовник просмотрел бумагу с видом высокой начальственной скуки и легкой брезгливости:

— Ну да, ну да… Только поручалось-то вам Государем одно, а на деле вами же творится совсем иное, непотребное и верховные власти позорящее. Имею наказ положить конец сему. Поэтому так называемую дружину я распускаю именем Великого Князя Дороградского и всея Славены. Некоего юнака, известного под именем Ягдара-Кирилла, нового владетеля Гуровского и Белецкого, приказываю взять под стражу и препроводить в Дороград для выяснения истинной личности его и произведения прочих по сему делу дознаний. Воеводо Годогост, приступай!

Еще в самом начале Килилл поймал на себе быстрый взгляд отца Дионисия. Но теперь, проговаривая свои обвинения с распоряжениями, Государев духовник отчего-то усердно избегал смотреть на него. Для себя же Кирилл положил просто молча наблюдать, не предпринимая никаких действий. Насколько и пока это будет возможным.

Димитрий, который доселе слушал с весьма невозмутимым видом, поднял руку, проговорив резко:

— Не спеши, воеводо! А ты, отец протоиерей, предъяви для начала бумаги, соразмерные заявленному тобой.

— Нет у тебя права требовать от меня чего-либо подобного, Димитрие! — закричал, подаваясь вперед, отец Дионисий. — Все надлежащие грамоты могут быть предоставлены только по препровождении в Дороград упомянутого князя Ягдара-Кирилла! Воеводо!

— Имеется ли таковое право у Димитрия, мы сейчас выяснять не станем, — сказал кто-то с верхней галереи гостевого яруса. Вслед за этим на скрипучей деревянной лестнице послышались гулкие шаги, и вниз начал спускаться человек, плохо различимый в предвечернем сумраке. Он вышел на свет, чем вызвал определенное напряжение поз Государева духовника с воеводою Годогостом, и завершил:

— Зато у меня это право есть. Верно?

— Да, мастер Зенон… — вразнобой и с некоторой растерянностью признали вопрошаемые.

— Тогда я уже от себя повторю просьбу Димитрия ознакомиться с надлежащими грамотами либо выслушать серьезные объяснения их отсутствия. По-настоящему серьезные! — подчеркнул он, располагаясь на лавке рядом с Димитрием. — Итак?

— Мастер Зенон! Человек ты весьма осведомленный, и влиятельный, — тщательно подбирая слова и с большой осторожностью начал отец Дионисий. — Однако нынешнее положение вещей таково, что в случае твоего недальновидного решения ты можешь неожиданно для себя встретиться с противодействием огромного числа намного более влиятельных державных мужей. Знай, что мы очень ценим людей, подобных тебе, и при условии твоего правильного выбора ты мог бы занять место более достойное, нежели то, которое занимаешь сегодня. Что ответишь на сие?

— Наилучшим образом за меня ответит Государь наш, хоть и не устно, а письменно, — сказал мастер Зенон, протягивая добытый из рукава свиток.

Отец Дионисий пробежал глазами развернутый лист, лицо его сделалось отрешенным. Воевода по прочтении нервно рванул верхний крючок кафтана. Ухватил лежащий на краю стола утиральник для рук, принялся с сипением энергично промакивать враз побагровевшие лицо и короткую толстую шею.

Не дожидаясь позволения, Димитрий молча подтянул грамотку к себе и в свою очередь внимательно ознакомился с нею. После чего несколько приподнял брови, издав свой излюбленный звук «мгм!»

— Как видишь, отец протоиерей, отныне волею Государевой продвигаться выше по службе моей просто некуда, — продолжил мастер Зенон. — А прочие виды служения державе и Великому Князю Дороградскому меня никогда не привлекали. Воеводо! Дыши размеренней и глубже — как бы тебя ненароком Кондратий не хватил. А еще лучше выйди-ка на свежий воздух, в себя придешь скорее. Правду сказать, и ненадобен ты тут вовсе. Помогите, ребята, — обратился он к синим стрельцам, притихшим за своими столами. — Под руки попрошу да с бережением: нехорошо ведь человеку.

Воеводе, которого и в самом деле изрядно пошатывало, заботливо помогли выбраться наружу.

— А я, отец протоиерей, воспроизведу твой же предыдущий вопрос: «Что ответишь на сие?»

— Прежде всего вот что… — глухо заговорил после тягостного молчания Государев духовник. — Тебе, мастер Зенон, как никому иному ведомо, что предать светской власти духовную особу возможно только с благословения вышестоящих властей духовных.

— Каковое благословение только что получено мастером Зеноном! — громко донеслось от одного из столов.

Даже Кирилл не заметил, каким образом и когда среди тишком сидящих за вечерею дубравцев и синих стрельцов успел появиться человек в мантии и архиерейском клобуке. Скорее всего, украдкою пробрался со стороны кухни. Покинув свое место, он быстро пересек горницу и опустился на скамью рядом с Димитрием и мастером Зеноном.

— Владыка Мартин… — выдавил Государев духовник. — От… Откуда вы здесь?

— Из Дорограда, вестимо. Так вот, отец Дионисий. В свое время еще игумен Варнава обратил мое внимание на твой внезапный и жгучий интерес к личностям Вука-Иоанна, князя Гуровского и Белецкого и младшего сына его, княжича Ягдара-Кирилла. Тогда же начали мы с мастером Зеноном внимательно наблюдать за тобою, крýгом облеченных властью знакомцев твоих и в итоге много любопытного приметили. Очень много. Впрочем, об этом позже, не наспех и на другом уровне — уверен, полною мерою разумеешь, что это означает для тебя. Теперь немного добавлю не как архиепископ Мартин, а как Мстислав, давний друг некоего Вирия, известного ныне под именем игумена Варнавы. Очень больно было мне слушать твои гнусные речи о нем и его дружине. Не ожидал. Упал ты в глазах моих еще и как просто человек. Ничего отвечать не требуется, ибо невыносим для меня дальнейший разговор с тобою. На этом всё, теперь внимай словам мастера Зенона.

— Спаси Господи, владыко. Ты же, отец протоиерей, в своих последующих действиях пока свободен. Никаких сроков не называю, пребывай в ожидании. Советовал бы вернуться в Дороград и находиться там. Впрочем, все решения принимать только тебе. Сколько конных ратников под рукою воеводы Годогоста?

— Два десятка.

— Да вас двое. Итого — двадцать две души. До темна успеете встать на постой в домах Марфиного Удела, сельчане славятся своим гостеприимством.

— К тому же, странноприимная изба при храме уже освободилась, — добавил Димитрий.

— Еще лучше. Итак, попрошу поторопиться…

Не отводя взгляда, он слегка и выжидательно склонил голову. Отчасти это было похоже на короткий прощальный поклон, большей частью — на молчаливое понуждение к действию.

На выходе кто-то из стрельцов предупредительно накинул на плечи Государева духовника его теплый дорожный плащ, а после запер дверь.

— Отец Дионисий сказал бы, что и ты такоже хамишь, мастер Зенон, — заметил Димитрий.

— Именно так. Не скрою, никогда к нему душа не лежала. Разве не могу я в нынешних обстоятельствах позволить себе маленькую слабость?

— И в нынешних обстоятельствах, и в нынешней твоей должности — это просто святое дело. Кстати, прими мои поздравления. Да поясни заодно, как всей нашей старой дружине отныне именовать тебя?

— Как и прежде: мастер Зенон.

— Мгм. Удобно.

Архиепископ Мартин поднялся из-за стола, Димитрий с мастером Зеноном последовали его примеру.

— Я покину вас и поднимусь отдохнуть, — произнес он извинительно. — Двое суток в седле все-таки дают о себе знать, дорогие мои.

— Моя провина, владыко, — сказал мастер Зенон.

— Не вижу ее. Ты просил хоть немного опередить отца протоиерея и просьбу твою я успешно исполнил, чем весьма удовлетворен.

— Уверен, в таком большом и богатом селе, как Марфин Удел, несложно будет арендовать, а еще лучше купить добрый зимний возок. Мои ребята займутся этим, завтрашним утром он будет ожидать вас. Прошу не отказываться, владыко.

— И не подумаю, мастер Зенон. Спаси Господи. Это наш игумен Варнава по сей день чувствует себя в седле так же, как в молодости. А я и тогда был намного слабее его. Засим до заутра, а вы продолжайте, дорогие мои.

Старая лестница, ведущая на верхний ярус гостевых светлиц, заскрипела и загудела под ногами дородного архиепископа Мартина.

— Как я разумею, отца Дионисия ты временно отпустил на волю не только по известному всем благородству души твоея, — обронил Димитрий, возвращаясь на свое место. — В бега он не наладится, в дальнюю нору не забьется, не тот человек. Но вот броситься в панике по неким адресам к неким же людям — это да, это вполне в его духе. А ты, глядишь, еще кое-какими интересными именами свои списки пополнишь — верно?

— Именно так. Моей службе многие помогают, вовсе не ведая о том.

— Одобряю! — заметил Димитрий со значением.

— Мгм! — в тон ему отозвался мастер Зенон и засмеялся. Димитрий удовлетворенно заухал в свою очередь. Угомонившись, изрек с ехидным прищуром:

— Мастер Зенон! А ведь вы с владыкою Мартином могли встретить отца Дионисия, просто скучно и обыденно сидя рядышком. Не откроешь ли, кому из вас пришла в голову мысль столь драматично и картинно обставить свои появления перед восхищенными зрителями?

— Практически обоим сразу. Осталось только обсудить разного рода мелочи.

— Это говорит о том, что вы оба любите и цените красоту! — заявил Димитрий, назидательно поднимая палец и брови. — Внове одобряю.

— Внове «мгм», — согласился мастер Зенон.