15. Лилия

Лиле снилась целая стая хищных фотомоделей. Они рассматривали ее, как забавное насекомое, с милыми улыбками говорили гадости и требовали немедленно сгинуть в родное Бирюлево. А потом из-за Лилиной спины вышел Эри, взял ее за руку и модели куда-то исчезли. Наверное, испугались.

— Эри? — переспросила Лиля на всякий случай, хотя и так понятно было, что это он — только у него могла быть такая теплая ладонь, и так ласково целовать тоже мог только Эри. Он погладил ее по щеке, улыбнулся.

— Маленькая. — И добавил: — Возвращайся скорее, моя Лиле. Я подожду сколько нужно, только ты возвращайся. Ты же обещала.

И ушел. Он ушел, а Лиля проснулась. Села на постели, огляделась — не землянка. Просторная комната, кровать на пятерых и зеркало в полстены. В зеркале отражалось окно — тоже в половину стены. Спальня Ильяса.

Ильяса. Не Эри. Во рту стало горько — вот ведь, Эри, наверное, правда ждет, а она в чужой постели… Нет, стоп, Эри не может ждать, его не существует. А Ильяс — существует, и она ему нужна, сам говорил. Вот только сейчас видеть его не хотелось. Слишком много на нее свалилось в последние два дня, и почти все — плохое: его болезнь, эта вечеринка — с его подружками-пираньями, и на десерт — оказывается, господина Блока подозревали в убийстве. И что со всем этим делать?

Впрочем, есть одно хорошее средство от каши в голове. Надо только Ильяса предупредить… а вот с этим внезапно обнаружились проблемы. Расстраивать его было жалко, сразу вспоминалась жутенькая фотка из больницы. Совместить того тоскливого мертвеца и непробиваемо-самоуверенного Ильяса у Лили не получалось. Как это, когнитивный диссонанс? А еще она не знала, вылечился он совсем, или у него временная ремиссия, и любой стресс может снова запустить процесс. И как после этого посмотреть ему в глаза?

Нет, лучше записку.

Лишь тихо захлопнув дверь квартиры, Лиля вздохнула чуть спокойнее. Но дверь — мало. И вообще ей надо подумать. Просто побыть одной и подумать.

Сеньку удалось застать дома. Он даже не убегал на работу, а только просыпался. Неурочному явлению Лили не удивился, только мотнул головой — проходи, мол, и добавил:

— Иди кофе свари, я хоть умоюсь…

Пришел на кухню — уже умытый и в футболке. Даже патлы в хвост связал.

Лиля поставила перед ним чашку, отхлебнула из своей и, глядя в окно, сказала:

— В Питер хочу. Срочно хочу в Питер. А?

Сенька отхлебнул кофе и меланхолично уточнил:

— До вечера потерпишь? Щас схожу на работу, возьму недельку за свой счет и ночным махнем.

Лиля закивала. Сенька — он такой, никогда не откажет, и вообще лучший друг, еще со времен песочницы. И в школу он ее водил за руку, и защищал от хулиганов, и мороженым делился…

Сенька ушел на работу, а Лиля осталась собирать вещи в дорогу. Собралась она быстро, а потом от нечего делать пропылесосила и запустила давно забитую стиралку.

Вдвоем в Питер они ездили не первый раз, и эта поездка от других не отличалась. Ночной поезд, двухместный номер в гостинице РАН и прогулки, пока ноги не откажут. Никаких поползновений Сенька в ее сторону не делал — как обычно, оставляя выбор за ней. И слава богу. Что-то после Эри и Ильяса ее к Сеньке не тянуло. Да и вообще никуда и ни к кому не тянуло.

Лиля любила Питер даже больше, чем Москву, тут всегда было спокойно и сами собой слышались мелодии, хотелось строить планы и просто — жить. Разумеется, они с Сенькой потащились к Финскому заливу, и торчали там полдня, распугивая чаек флейтой и гитарой.

— Колыбельная для прибоя, — засмеялся Сенька, убирая гитару в чехол и щурясь от солнечных бликов.

Лиля смотрела на море и думала, что надо будет обязательно выбраться в августе в Суздаль, или вот они в прошлом году собирались на Чатыр-Даг, да так и не поехали… Неправильно это! Так ведь все лето и пройдет в городе...

— А не махнуть ли нам в Петергоф? — предложил Сенька в пятницу утром.

Лиля подумала и согласилась. В Петергофе было сказочно красиво, хоть и безумно помпезно. Фонтаны настраивали на легкомысленный лад, и Лиля с Сенькой поразвлекались от души, даже, вспомнив детство, пробежались наперегонки — до пристани ракет. Победил, конечно, Сенька — Лиля надулась и заявила, что это оттого, что у него ноги длинные и вообще он дылда!

— Это не я дылда, это ты шмакодявка, — Сенька показал ей язык.

— Сенька, достань воробушка, — парировала Лиля и устроилась на скамейке с флейтой.

Сенька, который всегда был за мир во всем мире, принес ей мороженое. Шоколадное.

— У местных ролевиков сегодня праздник и танцы, — кивнул на забавную парочку: белобрысый парень с косой, в кожаных штанах и жилетке на белую футболку, и девчонка в клетчатой юбке, гетрах и корсаже поверх украинской вышиванки. — Пойдем, глянем?

— Побежим! — поправила Лиля, откусила от мороженого почти половину, вторую половину честно отдала Сеньке. — И никакая я не шмакодявка!

Состроив Сеньке козу, она побежала на звуки, отдаленно напоминающие кельские напевы: скрипка, гитара, варган и губная гармошка составляли диковатый, но симпатичный квартет.

Питерские ролевики были похожи на московских: длинноволосые, одетые кто во что горазд, веселые и безбашенные. У Лили с Сенькой даже не спросили — кто и зачем, просто обрадовались новым музыкантам и проорали про Лугнасад и танцы.

Сначала Лиля немножко поиграла — у ролевиков оказалась неплохая скрипачка, но гитарист — тушите свет. Сеньке, как всегда, было без разницы, кто там рядом лажает, он тут же завел народ на вольту. А Лиле захотелось танцевать. Она только убрала флейту и повесила рюкзачок на Сеньку, как над ухом раздалось:

— Ма-асква?

Обернувшись, она уперлась носом в майку с нечитаемыми таинственными знаками. Под майкой была грудь — скорее цыплячья, чем мужская. А над майкой — чудная улыбка и длинный носяра.

— Во-ологда? — передразнила Лиля и засмеялась.

— Псков. Пошли, пока вольта не кончилась!

Вольты было целых две, пива — море, а еще был пахнущий дымом шашлык, который Лиля ела, сидя на бортике фонтана. Красивого фонтана, каскадного. Ей было хорошо, только немножко грустно. Может, от того что было пиво в жестянках, а не эль из глиняных кружек. А потом к ней подошел какой-то парень, здоровенный, с двумя медно-рыжими косицами, с лапищами кузнеца, и позвал танцевать. Лиля было согласилась, даже протанцевала с ним круг. Но больше не смогла. Чем дальше, тем сильнее ей мерещилось, что этот парень, пахнущий пивом и костром — Томас, угрюмый сын кузнеца, сковавший ей кружевной медный медальон, и сейчас из веселой толпы выйдет Эри… может быть, вон та черная коса — его? Или мелькнула его кожаная рубаха?

Сославшись на головокружение, Лиля сбежала — и от расстроенного «Томаса», и с площадки у фонтана. Остановилась под какой-то липой, прислонилась к стволу. И тут, словно нарочно, музыкантам надоела кельтика, и они заиграли Арию. «Потерянный рай». И кто-то запел — хрипловатым тенором, совсем не похожим на голос Кирана, но…

«Засыпай, у меня на руках засыпай…» — она заснула на руках у Эри. А проснулась — здесь. Господи, почему?! Почему нельзя наоборот, заснуть здесь, а проснуться — там, навсегда? И пусть землянка, корова, пусть мыться из ковшика холодной водой, пусть война и стрелы, неважно. Зато Эри. Любимый. Единственный.

Сенька нашел ее под той же липой, сидящей на корточках и уставившейся в клочок неба между ветвей. Присел рядом, ладонью вытер ей мокрые щеки.

— Что случилось, Лиль?

Лиля покачала головой. Что рассказать-то? Что влюбилась, была счастлива, а потом игра закончилась и она теперь никогда не увидит Эри? Что каждое утро приходится вспоминать, что ее флейта — просто флейта, обработанный на заводе кусок деревяшки, что все, кроме выступлений на Арбате — рутина? Что она и без того чувствовала себя виноватой перед Ильясом: он ведь вытащил ее из депрессии, поселил у себя, заботится, работу ей нашел, даже, наверное, любит — а она все время помнит, что он не Эри?

—… Ничего, Сень. Просто устала, хочу домой.

Сенька обиделся. Смешно нахмурился, скривил губы, в точности, как в песочнице, когда Лиля отбирала у него машинку, чтоб возить свою куклу «в карете». Жаль только, сейчас у нее не было в кармане конфеты — Сенькина обида всегда отлично лечилась шоколадками, особенно «мишками на севере».

— Я тебе потом расскажу, ладно? Когда все это как-то успокоится. Мы тогда сядем у тебя на кухне, с чаем, и я тебе все-все...

Сенька пожал плечами и встал, подал ей руку.

Почему-то очень захотелось, чтобы обнял, дунул в макушку — как раньше. Но Сенька обиделся. Вот Эри бы, тот ни за что не обиделся, он бы понял. Он бы взял на руки, поцеловал, и все стало хорошо.

Сенька так и не перестал дуться. Даже в Москве не сменил гнев на милость, только сухо напомнил, что на нужно обязательно быть на Арбате, и не важно, что в поезде они оба так и не смогли уснуть: какие-то суровые мурманские мужики всю ночь потребляли водку с соленой рыбой и громко говорили за жизнь.

А Лиля отправилась бродить по городу. Попала под дождь в Измайловском парке, попыталась там же подманить белку и была ей укушена.

— Ну и пожалуйста, — сказала она белке, и сама захрустела купленными на вокзале орехами.

Потом орехи закончились, а белка так и не подошла. А когда Лиля сунулась в рюкзачок за второй пачкой — надо же угостить зверька, то под руку подвернулись почему-то ключи. Не Ильяса, ее собственные. Поехать с Арбата домой? Пожалуй. К Ильясу можно завтра. Или послезавтра. Или вообще не возвращаться. Настасья, конечно, говорит, что такой мужик — чистое везение, только все равно неправильно цепляться за человека, чтобы не думать об игре. Нечестно это. И не возвращаться — нечестно…

Лиля покрутила на пальце кольцо. Красивое кольцо, видно — художник делал. Или рисовал. Наверное, сам… а ведь она ничего об Ильясе не знает. Совсем-совсем ничего. Ни где родился, ни как учился, а то, быть может, и женился. Когда-то. Где-то. О последних шести годах, которые прожил в Москве, Ильяс рассказывал много и охотно, а вот о том, что было раньше — только что в юности занимался биатлоном, чуть не КМС… ну да, наверняка именно за это зацепились, когда подозревали в убийстве. Он же стреляет как Индиана Джонс.

Сжав кулак, Лиля велела себе не думать об Ильясе. Какие-то мысли получались нехорошие.

Не думать получилось до самого Арбата. А на Арбате стало вовсе не до мыслей — пока расчехлялись, рассказывали Настасье с Тыквой про Питер, потом Лиля все-таки подлизалась к Сеньке при помощи большой шоколадки, потом собралась публика и они начали играть. Публика была довольна, и Настасья была довольна, а особенно радовался Тыква — сегодня они играли, в основном, этнику и его любимые там-тамы не стояли без дела. Примерно через час сделали небольшой перерыв, перевести дух. Уже в самом его конце Настасья пихнула Лилю и прошептала:

— Смотри, смотри — конкурент! — И, видя, как Лиля непонимающе озирается, уточнила: — Да куда ты смотришь? Вон пошел, парень с саксом!

Лиля вздрогнула так, что чуть не уронила флейту. Парень с саксом?

Поднявшись на цыпочки, увидела в толпе кожаную жилетку и вороные кельтские косички. Дыхание сбилось, в животе вдруг стало горячо и пусто, а тело сделалось легким-легким… Конечно, под саксом Настасья имела в виду саксофон, а не нож, но… Со спины парень был похож, так похож на Эри! Лиля даже забыла о том, что они вообще-то работают, дернулась было — побежать следом… Нет, не побежала, зато увидела, где он остановился — почти у памятника. Вот сейчас они отыграют и можно будет подойти… И это окажется Эри, только не пиксели, а настоящий. Может быть, тот самый парень, с которого Эри рисовали? Вот совсем-совсем как есть, и улыбка такая же, и нравятся ему маленькие блондинки без косметики… ну почему бы не случиться чуду?!

— Вы сегодня в ударе, — знакомый бас безжалостно вернул ее в реальность.

Лиля непонимающе уставилась на Ильяса. Даже не сразу его узнала, потому что бороды не было, только щетина, и пах он иначе, и смотрел слишком спокойно.

— Привет, — пробормотала она, очень стараясь не показать разочарования.

— Здравствуй, — он улыбнулся, но как-то не так. Словно улыбка не затронула глаз. И вообще казался старше лет на десять. — Что вы сейчас играли?

— Мы…

Лиля сглотнула. Парень с саксом спутал мысли и она решительно не помнила, что играли только что. беспомощно оглянулась на остальных: Тыква тщательно осматривал один из там-тамов, Сенька делал вид, что настраивает гитару. Спасибо, выручила Настасья. Улыбнулась Ильясу и четко произнесла:

— Балладу о славном и доблестном рыцаре, графе фон Глэйхене из Эрфурта и двух его супругах.

— Как длинно. Баллада была короче, а вы, примадонна, как всегда, великолепны. — Кивнул Настасье и Сеньке с Тыквой, снова обернулся к Лиле. — Я жду тебя в машине.

Махнул на переулок, еще раз кивнул всем скопом и ушел.

Сенька закатил глаза и прикрылся гитарой.

— Ждет-подождет, — проворчал Сенька, а Тыква утвердительно хмыкнул. — У нас самая работа, может. Вон, сколько народу… Настасья, что там у нас дальше?

— Дальше у нас Гершвин и до хаты. — Настасья сощурилась на Сеньку. — Проводишь меня сегодня.

Решительная Настасья лично проводила Лилю до переулка и машины, а Сеньку поволокла за рукав к метро. Лиля постояла, посмотрела им вслед, и нырнула в салон, на заднее сиденье. Тут же закашлялась, до того там было накурено. Поспешно опустила стекло.

До Рублево доехали под фортепианный джаз. Легкий, расслабляющий и никому нахрен не нужный. Когда поворачивали с Кутузовского, подумалось, а не попросить ли высадить у Кунцевской? Но не решилась. Так и молчала до самого дома.

Дома Ильяс сказал, что у него очень много работы, и спать он тоже будет в студии. Лиля согласилась, очень надеясь, что это не прозвучало радостно.