Вторая часть. 1. Лиля

Назавтра позвонил Михаил, долго расспрашивал о самочувствии и настроении, и даже ответил на вопрос о кодексе. Очень пространно и так подробно, что Лиля постеснялась сказать, что так ничего и не поняла. С ее точки зрения, внести изменения в готовую игру можно было только патчем, а как можно успеть создать патч за день, а то и несколько часов? Но, выходит, можно. Наверное, какое-то могучее колдовство, подумала она, вешая трубку, и вспомнила, какие у Эри делались несчастные глаза, когда они с Кираном, — то есть здесь его наверняка звали Кириллом, — говорили на своем современном языке…

От воспоминаний снова было больно, и сладко, и не верилось — что вот так глупо все закончилось, что больше никак и никогда. Особенно не верилось во сне. По ночам Эри был живой, а не нарисованный, снова целовал ее, и чинил крышу в той ужасной землянке, и резал для супа плохо ощипанную тощую утку. По утрам — тоже был Эри. И по вечерам. И даже днем, когда совсем не хотелось спать, она что-то делала по хозяйству, с кем-то говорила по телефону и ждала вечера. Снов. Она убеждала себя, что это не психоз, что она просто устала и организму надо восстановиться, и ложилась в холодную кровать — к нему.

За календарем она не следила. Когда как-то днем явилась Настасья, безжалостно разбудив звонком в дверь, и спросила, готова ли подружка ехать на Арбат, Лиля страшно удивилась.

— А что… разве сегодня суббота?

Настасья оглядела ее, горестно вздохнула и сказала:

— Совсем, старушка, плоха стала.

Лиля только пожала плечами. Показалось странным, что Настасья ограничилась столь невинным ответом, но думать об этом не хотелось. И спрашивать Настасью, зачем она лезет в холодильник, он же все равно пустой, тоже не хотелось.

— Ты сегодня ела, несчастье мое? — спросила подруга, захлопнув дверцу.

— Не помню… наверное, нет. Я же спала.

Покачав головой, Настасья принялась за обыск. Пооткрывала все кухонные полки и шкафчики, выбросила из хлебницы половину плесневелого батона, а с полки достала упаковку овсяных галет и остатки засахаренного варенья. Кажется, вишневого.

— Чайник поставь, что ли, — велела Лиле.

— Ага… чайник...

Лиля тоже пошуршала по полочкам и обнаружила, что чай остался только зеленый. Но какая разница? Лишь бы горячий.

Потом Настасья пила чай и, подперев щеку кулаком, смотрела, как Лиля хрустит хлебцами и приканчивает варенье. Неожиданно вкусное.

— Ладно, сойдет, — вздохнула Настасья, когда варенье закончилось. — Вернемся, купим еды, и ты мне все расскажешь про эту вашу игру.

— Тебе же завтра… — попробовала возразить Лиля.

— Воскресенье завтра, — снова вздохнула Настасья. — Пошли, что ли. Флейту не забудь, несчастье.

На Арбате было шумно. И людно. Наверное, Лиля не смотрела по сторонам, и даже не слишком прислушивалась, что вокруг происходит. Вполне достаточно видеть и слышать Сеньку с Настасьей.

Они сыграли, наверное, десяток песен, когда Настасья почему-то умолкла, Сенька брякнул по струнам не в лад, а Тыква, не сбиваясь с ритма, два раза ударил по бонгу, а третий — по Сенькиной голове, чтобы не лажал.

— Лиля? — голос был, кажется, знакомый. А окликнувший ее бородатый мужик — нет. То есть кажется, Лиля его уже где-то видела, но где — не помнила. Какая разница?

Зато Настасья, похоже, помнила. Глянула в футляр, сделала круглые глаза, потом на Лилю. Чего-то от нее ждала, наверное. И мужик чего-то ждал. Лиля кивнула ему и сказала "здрасьте". А Настасья улыбнулась ему, как Мерилин Монро, и спросила:

— Орхидеи кончились?

Мужик засмеялся, поцеловал Настасье ручку и сказанул что-то почти не пошлое о красоте и таланте, которые затмят и посрамят. Лиля не слушала. Она маялась тоской по тихой квартире и мирному сну — а все это, кажется, накрывалось медным тазом. Или "Никоном". Точно, она вспомнила, где его видела — по фотоаппарату и вспомнила. Мороженое, счастье, ожидание скорой встречи с Эри...

Вот сейчас Настасья наобщается, и вспомнит, что им работать надо, а потом — домой, к любимому диванчику. При чем здесь вообще какой-то мужик, честное слово.

Подружка чувствительно пихнула Лилю локтем.

— Да проснись ты, горе мое! К тебе обращаются!

Лиля потрясла головой.

— А?..

Ее просили позировать. Снова. Несли чушь про великолепный контраст, улыбались и явно пытались очаровать. Ни позировать, ни очаровываться не хотелось, и Лиля жалобно посмотрела на Настасью. Но та была непреклонна: ей хотелось и позировать, и очаровываться, и...

— … хватит медитировать, Лильбатьковна. Мы согласны. — Настя обняла ее за плечи, улыбнулась за обеих и поволокла ее куда-то. Позировать.

Упираться не имело смысла. Лиля и не упиралась: чем раньше начнут, тем раньше ее отпустят.

Мужик притащил их, кажется, в антикварный магазинчик, о чем-то побеседовал с кем-то за прилавком и засуетился сначала вокруг Настасьи. Поставил в какую-то нужную ему позу, поднял ее руку, повернул ей голову. Настасья млела. Лиля даже подумала, может, оставить их? А что, мужик Настасье нравится, слепому ж понятно, вот пусть и млеют. Вдвоем. Она тихонько отступила на шаг, потом еще, и уже нащупала спиной дверную ручку, как Настасья перестала млеть и уставилась на нее, как Ленин на буржуазию. Следом за ней обернулся и фотограф, усмехнулся и нацелился на Лилю камерой.

— Иди-ка сюда, контраст, — велела Настасья.

— Вот к этой раме, — поправил фотограф.

Дери ее, подумала Лиля тоскливо. Неохотно подошла, поморщилась, когда фотограф взял ее за подбородок, и повернул, как до этого Настю. Потом за руку. Потом отступил, схватился за камеру.

Настасья, в отличие от Лили, позировала с явным удовольствием

А когда Ильяс, — не сама вспомнила, Настасья подсказала, — снова пошел к менеджеру магазинчика, выторговывать очередной реквизит для очередного гениального кадра, подруга ухватила ее за плечи и легонько встряхнула.

— Да проснись ты, наконец, Лиль, ну ты что, совсем слепая?

Лиля послушно потрясла головой.

— А? Что я?

— Доктор, мы ее теряем, — вздохнула Настасья и отпустила.

Лиля пошатнулась, оперлась на что-то вроде мебели, и тоже вздохнула. Ради Настасьи она, конечно, потерпит. Ну, нравится ей мужик, хочет она профессиональные фотки, не мешать же. Правда, совсем непонятно, зачем им тут сдалась Лиля. На модель она никак не тянет.

Вспомнилось чучело, мельком виденное сегодня в зеркале, и подумалось: на такое бы Эри не польстился. Или польстился? Нет, для него она бы… И так живо представилось, как бы она для него, что стало тепло, кажется, впервые с тех пор как проснулась в камере, облепленная датчиками и опутанная трубками. Последние остатки наваждения спугнул щелчок камеры. Лиля сфокусировала взгляд, разглядела чужие, темные и какие-то тоскливо-голодные глаза, сжатые губы, бороду. Показалось вдруг, что этот полузнакомый фотограф ее понимает. Вот только заканчивал бы он быстрее, а то уж очень спать хочется. Лиля дождалась, очередной вспышки и зевнула в ладонь. Глаза сами закрываются.

— У тебя удивительная улыбка, — тихо сказал он и усмехнулся. — Дотерпи хоть до машины, спящая красавица.

Красавица, ага. Которая сто лет проспала, и вот только что продрала глаза: нечесаная, опухшая и помятая. Со всех сторон красавица, точно.

Он убрал камеру в чехол и распахнул перед Лилей дверь. От яркого дневного света Лиля сморщилась и зажмурилась, очень болели глаза. Настя недовольно заворчала над ухом и подхватила ее под локоть.

— Давай уж так, а то навернешься еще… Ильяс, вы про машину говорили?

— Раз уж Лильбатковна так хочет спать, что ее не разбудит даже горячий шоколад...

— Не разбудит, — буркнула Лиля.

Ильяс развел руками.

— Хоть довезу до дома. Должен же я загладить и все такое. Кстати, визитку возьмите.

Настя что-то ответила, Лиля не поняла, что. В ушах гудело, что происходит вокруг, она тоже не совсем понимала. Кажется, ее посадили в машину, а потом она, наконец, заснула.