Глава 1, в которой мы редко до конца понимаем, чего мы в действительности хотим

нaлeтeли жёлтыe дoжди

oceнь вьeлacь в coннyю квapтиpy

бoги тeлe-paдиoэфиpa

вышли нa небесные пyти.

гдe-тo тaм зa глyбинoй пopтьep

вoют зoлoтыe звepoкoшки

и лeтит в пocтeль aлмaзнoй кpoшкoй

инфepнaльный cнeг нeбecныx cфep

©Айра Дж. Морис

***

Если двадцать восемь, скажем, человек соберутся в одном месте и подумают в одну сторону, то объективная реальность изменится, просто не может объективная реальность не измениться. Потому что она, то есть объективная реальность, данная нам в ощущениях, и есть то самое сермяжное, ну или кондовое самое то.

То самое оно и есть, если коротко. И медицинский факт наличия или отсутствия верховного существа, которое одно только и имеет по определению право эту самую объективную реальность изменять, никоим образом не предопределяет,… в общем, ничего-то он и не предопределяет. Факт не предопределяет. Меняется реальность. Объективная.

Двадцать семь человек в одном месте собрались. В одно время. Более того, собрались именно для того, чтобы подумать в одну сторону. А чтобы, упаси боже, никто не подумал в другую, еще имеется в наличии тренер. Или коуч. Иначе учитель. Конечно, ему очень бы хотелось, чтобы он был Учитель. Типа Гуру.

Он себя и ведет соответственно. Типа прессует. И у него, надо сказать, получается. Иногда. Ненадолго. Потому что завладеть мыслями, помыслами — весьма непростая задача. Направить и повести — задача гораздо сложнее. Далеко не каждому дано.

***

Еще мне нравится слово ассистент. Сразу вспоминается Полунин. Надувной телефон — это великая сила, впрочем, как и всякое другое надувательство. В чем мы, несомненно, преуспели, так это в надувательствах. Тут мы, несомненно, впереди планеты всей.

Ну и ассистент, естественно, почти обязательный атрибут любого надувательства. Или ассистентка. Это когда надо красиво. Красивая ассистентка — это половина успеха надувательства. Большая половина.

Причем большая не по размеру или там по весу, а именно по значимости. Это как в незапамятные времена бытовало определение «кустарь одиночка без мотора». Его и за контру-то никто, почитай, не почитал. Так что привлекательная ассистентка — это мощный мотор. Можно даже сказать двигатель. Прогресса. Потому что если двигатель, значит прогресса — устойчивый такой неологизм.

А если отбросить всю ненужную словесную шелуху — шелуха-то кому нужна, то тогда ассистентка и прогресс окажутся рядом. Как близнецы-братья. То есть синонимы. Из ассистентки, по правде сказать, брат чаще никудышный выходит, скорее сестра, но так же никто не говорит — сестра прогресса. Неблагозвучно как-то. Неудобочитаемо.

Поэтому пусть у нас будет ассистент. Даже пускай будет Ассистент. Как бы Большой Брат.

Прогресса, естественно, а вы что подумали?

***

А в пещере теперь живет Чудо-Юдо гороховое. Как оно выглядит — никто не знает. Потому что никто никогда его и не видел. Зато все знают, что оно там. Но местные в пещеру и не ходят. Бенедикт один раз было сунулся — чуть непоплохело.

Нехорошо так чуть непоплохело. И это правильно. Не суйся, куда не надо. А куда надо — суйся, суйся и суйся. Еще бы знать, куда надо. Только этого никто не знает. И никогда.

***

Стесняюсь признаться, но я никогда раньше не сочинял романов. Все сочиняли, а я не сочинял. Ну, или почти все. Я ведь как думал: сочинять романы — это дело трудное. И опасное. И неблагодарное нисколько. Потому что все, кто сочинял романы, плохо кончили. Или не очень хорошо. Как Лев Толстой, например. Ну, вы же сами всё знаете.

А я повторять не буду, чтобы не накликать. Хоть и говорят «повторение — мать учения», говорят это с язвительной такой ухмылочкой — типа «учись, брат, учись…»

И чего это я тут всё хожу вокруг да около. Это, наверное, потому, что я никогда раньше не сочинял романов. А теперь вот сочиняю. Хотите почитать? А что вы, собственно говоря, сейчас делаете? Не знаете? Я за вас знать что ли должен? Я за вас знать не могу.

А роман, собственно давно уже начался. Не, не так давно. В три часа пополудни. Когда, собственно всё и началось. Только никто и не заметил. Кроме Ирины.

В три часа пополудни Третий Штурман и Ассистент пили пиво. Это все романы так лучше начинать — с пива. Некоторые, правда, начинают с того, что всё смешалось. Но я пиво своим героям мешать ни с чем не буду, и вам не посоветую.

Я плохого вообще никому не посоветую. Хорошего тоже не посоветую, но это чисто, чтобы никуда подальше не послали. Пиво было теговое и очень вкусное. Потому что чешское. Не знаю, имело ли оно к Чехии какое-нибудь отношение, но именно так оно называлось. В меню. Тем вкуснее оно было, потому что пошел дождь. Вам нравится пить пиво в дождь? А чего еще в дождь делать? В футбол играть? Мне в футбол играть в дождь не нравится. Тем более если не платят.

***

Платить никто и не собирался. Ирина это сразу заметила, хоть и было три часа пополудни. Босс писал отчет и думал, что всё-таки придётся что-то делать с махарайкой. Третий Штурман и Ассистент пили пиво. Ларошфуко качал ветками.

Ветки уже облетели, а платить никто не собирался. Даже французы. Нет нет, не подумайте, Третий Штурман и Ассистент за пиво уже заплатили, в этой забегаловке сперва платишь, потом наливают, иначе … иначе фейс-контроль нужен, а его мало кто из посетителей смог бы пройти с первого раза. Потому что это был маленький подмосковный городок.

И каждый человек тут был человек из московской области. А каждую девушку звали Прасковья. Имена у всех девушек были разные, а иногда одинаковые — и Люба, и Вера… даже и Аделаида была одна, но всё равно все звали их Прасковья.

Я даже догадываюсь, зачем их так звали. Тем более что они не отзывались. Сперва. Потом, правда, находились и среди них отзывчивые и сердобольные, но к нашему роману это практически никакого отношения не имеет. Пока.

***

Махарайка была кормилицей. И поилицей. Иногда так случается. Вернее, чаще всего именно так и случается. Раза два в месяц, иногда чаще, по коридорам шелестело радостное «клиент созрел». В переулке останавливалась большая черная нерусская машина. Вася через железку, а махарайка через форточку покидали родные пенаты и исчезали в неизвестном направлении.

Через продолжительное время, чаще уже в сумерках, большая черная нерусская машина материализовалась прямо у главного входа и несколько безупречного вида джентльменов материализовали Васю, махарайку и пару вместительных и увесистых пакетов.

Из всех карманов Васи выглядывали бумажки с президентами, смятые, скомканные, свернутые в трубочку или просто невесть как уцепившиеся за оттопыренные проймы комбинезончика веселого и хмельного Васи.

Васю и пакеты бережно и аккуратно транспортировали «откуда взяли» и тщательно очищали от излишеств. Излишества бережно же расправлялись и сортировались по конвертикам.

Пакеты освобождались на скатерть, сразу становившуюся самобранкой. Аккуратно упакованного содержимого как раз хватало на приличный такой фуршетик — все деликатесы были в наличии, а напитки сделали бы честь любому мероприятию высокого ранга.

Мероприятие высокого ранга затягивалось заполночь, обихоженный Вася, заботливо уложенный на диванчик и укрытый пледами, мирно посапывал в курилке, подальше от недобрых завистливых глаз.

Суммарное содержимое конвертиков в пересчете на родные обычно раза в три превышало те цыфирьки, которые в зарплатной ведомости родной конторы фигурировали напротив надписи «итого».

А заполночь охрана препровождала всех в мягкий автобус, дабы не смущать мирное население городка и не провоцировать на разные непотребства.

Иногда так случается.

***

И не было в этом никакой фантастики. Наоборот, фантастикой было то, что ничего этого как бы и не было. На самом-то деле. Хотя кто его знает, как оно на самом-то деле бывает.

Клиника. По сути это и есть клиника. Для тяжело-душевно-больных. Отбирали нас по неведомым критериям. Подвергали тщательным многоступенчатым испытаниям, на протяжении длительного периода создавали совершенно невыносимые условия. В быту и в социуме. Исподволь провоцировали на неадекватность.

***

— Я свернул, а оно оттуда — АААА!!! — Третий Штурман разломил очередную креветку и увлеченно захлюпал причмокивая. — Не знаешь, топь открывается сразу, или притормозить надо?

— Я еще не дошел, только по лестнице поднялся. — Ассистент сдул шапку пены прямо на скатерть, вернее на кучу шелухи, скрывавшую разводы. Беседа протекала неторопливо, стороны были вполне удовлетворены обстоятельствами и открывающимися перспективами. — Ключи-то все собрал, и седьмой выкопал?

Звякнул колокольчик, извещая о приходе нового посетителя — двухдневная щетина, слипшиеся волосенки, капли на очках.

— Раненько, — кивнул он сидевшим, и показав бармену два пальца, стянул непонятного цвета куртку, стряхнул и пристроил на крючке в углублении стены. Уцепив блюдце с орешками, выудил из прорези в жилетке смятую бумажку, дождался, когда бармен закончит нацеживать посуду.

— Достали? — с места в карьер рванул он вопросик и удовлетворенно шмыгнул носом, увидев положительную реакцию, — я и не сомневался. Обменявшись с Ассистентом пластиковыми квадратиками, заметно повеселел, протер очки и, расслабившись, погрузился в питие, посчитав дальнейшие вопросы неуместными. Никто же ничего не спрашивал. Никогда.

***

Взял клятву. Страшную. Если клятва — обязательно страшная, иначе это и вовсе никакая не клятва. Про суровый гнев и презрение товарищей. Про благополучие и здоровье близких родственников. Просто «зуб даю».

Когда клятву дают, приходится брать. Хотя нахрена мне здоровье и благополучие его родственников? Тем более его зуб. Не нужен мне его зуб. Я со своими-то справиться не до конца умею.

Чудик этот выглядит весьма непрезентабельно. Бомж — не бомж, просто опойка. Я, как его увидел, сразу понял, что дело нечисто. И место тоже нечисто. Попадешь в такое место, сразу ни за что не выберешься. И не сразу тоже, не выберешься без потерь.

Но мне-то терять, в сущности, и нечего. Я капиталом не обзавелся, за душой ничего не имею, никаких таких сакральных знаний или чудодейственных артефактов не заслужил. Поэтому без обиняков, сразу к делу приступил.

— Говори, нежить болотная, куда мне путь держать! — грозно и без тени сомнения вопрошаю. Он, разумеется, заюлил, дурачком стал прикидываться. Но я с такими Гавриками давно научился дела иметь. Тут главное, слабины не дать. Сразу показать, кто хозяин положения.

— Да нету тут никаких путей дорог. Добрые люди тут не ходят, а лихие давно перевелись.

— А я тебя не про людей и спрашиваю. Сам знаешь, про кого спрашиваю! — Вот тут-то он и понял, что попался. А я понял, что если я отсюда уйду, то уйду совсем не бедным, и совсем не озабоченным. И я взял клятву. Страшную.

***

— А всё-таки она ведьма, на что хочешь, поспорим, — Ваня фигурально рванул тельняшку на груди, хотя никакой тельняшки, конечно и в помине не было, интеллигентные же люди сидели, по дресс-коду прикинутые.

— Ещё неделю попей, и не такое причудится, — не поддержали базар братки, потом, немного погодя, когда уже всё остальное перетерли, к теме вернулись.

— Панночка такая, из Вия, — хихикнул начитанный Бегун, и тут за окном громыхнуло. Как-то нехорошо громыхнуло, не по-доброму, хотя дождь уже и не на шутку разошелся, но вроде грозы в это-то время — редкость, осень всё-таки поздняя, а громыхнуло, как бы в ответ на шутку. И холодок такой прокатился по комнате, могильный такой холодок…

— Да ну вас, жути понагнали. В детском садике такие ужастики на ночь рассказывают.

Выпили молча, посидели не закусывая. Сергуня немного погодя опять тему продолжил.

— Не, ребята, надо с ней получше подружиться. Бабками пахнет, хорошими бабками. Упустим шанс — другие подберут.

— Да что она хоть предложила, толком скажи.

— В том то и дело, что ничего не предложила, ни полслова, ни намёка. Но я, вы знаете, бабки чую. Что-то они там мутят денежное, эти её ботаники. Но ведь и не подъедешь на сивой кобыле — уйдёт в отказ, только хуже будет.

— Может, тряхнем кого из ботаников?

— Шутишь, да? А серьёзные дяди? Их ведь там не просто пасут, их на коротком поводке держат. Пикнуть не успеешь, хладный труп из речки выловят. И не один.

— Да брось, ботаники как ботаники. Никто их и не пасёт вовсе. Подумаешь, железка с решетками. Мало таких осталось?

— Таких-то как раз и мало. Или они сами где банчат, или проданы на корню кому надо — лет-то сколько прошло. А эти держатся. И вроде не бедствуют — о чем это говорит?

— Да ты хоть вообще знаешь, чего они там делают?

— Да то-то и оно, что никто не знает. Веселые ходят, хихикают, а информации — ноль. И заметь, родственников то близко не подпускают. Нет у них там родственников.

Обед слегка затянулся. В воздухе носятся какие-то флюиды — пахнет мистикой и большими деньгами. А ведь как всё хорошо начиналось — после удачной сделки, подразумевалось, что всё плавно перерастёт в веселую вечеринку и продолжится где-нибудь по настроению — в клубе там или на базе. Но тут уже не до развлечений как-то стало. Было три часа пополудни. На улице шел дождь.

— В общем, так, — Виталик подвел черту, в конце концов, он за главного, и авторитет его непререкаем, — Сергуня, твой официоз, кто, где родился, с кем женился…, Коля, за тобой друзья и связи, ну а у тебя, Вань, как всегда самое сложное — опекать, чтобы муха не пролетела. И не дай бог, где кому засветиться. На всё про всё две недели. Нет у нас этих недель, нет, но хоть поймем, во что ввязываемся. А там может, и утянем одеялко на себя, но главное — понять. Работаем.

***

Вы сейчас подумали, что, раз это фантастика, то непременно должны появиться инопланетяне. Потому что это то, как раз и есть объективная реальность. Данная нам в ощущениях. Мы все прямо так и ощущаем — раз фантастика, значит инопланетяне. Зелёные человечки. Потому что иначе просто не бывает.

***

У конторы, как и у любой уважающей себя конторы, есть «офис». Вернее даже «фирма». Если кому надо «по своим делам», он небрежно бросает «на железке» — «в офис». Или — «на фирму». И исчезает, вернее, растворяется в окружающем контору пространстве. Материализоваться полагается на следующее утро, иногда и через пару дней. Никто ничего никогда не спрашивает. Если иногда просыпается черный телефон, то в трубку чаще бросается короткое — «на фирме».

Телефон умолкает, удовлетворенно хрюкнув. Где находятся эти неведомые «фирма» и «офис» никто не знает. И не спрашивает. Изредка, правда, оттуда материализовываются инструкции. Реже — комиссии. Комиссии сличают даты на огнетушителях и цыфирьки на стульях и ящиках. После чего так же растворяются в окружающем пространстве. Это должно укреплять веру в существование «офиса». Или «фирмы».

Или и того и другого. Еще все всегда говорили, что должны платить. Кто, кому и за что — никто не знал. И не спрашивал. Потому что не принято. А платить никто не хотел. Кроме французов.

***

Странная это штука — ништяк. Словечко это, практически жаргонное, прозвучало в речи моего двоюродного братца почти полвека назад и резануло ухо рафинированного книжного мальчугана. Что это за фигня и с чем ее едят я так сразу и не въехал — это и состояние, и настроение, и вещь предметная, и идея нематериальная.

— Как жизнь ?

— Ништяк! — одно из определений термина, но в терминологии встречается и как какая забавная, неплохая вещь, — О, какой ништяк! — и алгоритм оригинальный решения олимпиадной задачки, — Какой ништяк получился! — в общем, почти то же самое, что фигня, но без пренебрежительно — уничижительного оттенка — фигня она и в Африка фигня, а вот ништяк — это вам не фигня какая, но вовсе наоборот — ништяк!

В квесте ништяки играют вовсе определенную утилитарную роль — их можно найти, добыть, изготовить, купить, обменять, украсть, отнять.

Чем у тебя больше ништяков, тем лучше ты подготовлен к выполнению миссии, тем проще проходишь маршрут, тем быстрее выбираешься из непоняток, вернее непонятки могут и не возникнуть, если ништяк, а если не ништяк, то тогда непонятки.

И главное достоинство — сразу и не поймешь, ништяк или не ништяк. Вот, например, топор. Кушать очень хочется или заночевать надо в дикой природе, или собака бешеная где-то рядом отирается, то топор — это ништяк, а вот когда через речку плывешь, или бежишь быстро-быстро, то никакой топор не ништяк, ништяк, когда нет топора. И значок индикаторный в нижнем правом углу экрана то зеленым пульсирует, то красным, то другими цветами, а то и нет его вовсе.

Наведешь на него стрелку — пишет: «топор — ништяк!» Ну, или не топор, а чего другое. И рейтинг с ништяком в разы кратный, и балл накручивается быстрее. Но это всё равно не очень понятно. В смысле, что понятно, конечно, но только кое-что становится понятно.

***

— Не морочьте мне голову! — взорвался телефонный аппарат Босса. Только этот аппарат, эбонитовый, надежный, с железным диском который никто никогда не крутил, и обеспечивал связь с «фирмой», редко когда двухстороннюю.

Вы думаете, они там заинтересованы в диалоге? Вы вообще-то, в какой стране живете? Они там или спускают ЦУ, или «спрашивают». И то и другое подразумевает односторонний поток информации. Диалог невозможен в принципе.

Любая попытка диалога пресекается на корню, вернее в зародыше. «Спрашивают» — «отвечаем» — шутили шутники, потому что никто никого никогда не спрашивал. Только ЦУ. Только рапорт. Только «да да нет нет до свиданья». Только для этого и был нужен эбонитовый аппарат. И оптико-волоконный кабель. И престидижитатор. И даже махарайка. Хотя махарайка не только для этого. Как оказалось.

***

Кукловод. Нет никакого кукловода. Не марионетки, нет, именно что заводные куклы суок. Замирающие в нелепой позе, когда кончился завод.

Замертво падающие, когда кончился бензин. Прерывисто хрюкающие, когда в батарейках кончается электричество. Потому что марионетки — они как бы на нитке, а вот куклы суок они как бы сами по себе.

И даже имеется полная иллюзия их самостоятельного функционирования и даже возможности принятия ими самостоятельных решений и совершения самостоятельных поступков. Однако на самом деле это не совсем так, вернее совсем не так.

***

Ирина опять подумала об своем, об женском. Вот она, красивая, молодая, сексапильная к тому же, а не складывается. Дни проходят, а принц не едет. Или конь. Жеребцов полно. Но нужен же идеальный сферический конь в вакууме. Который вообще идеальный.

Ну почему у нее так странно мозги устроены — как только подумаешь в сторону семьи и быта, мужик сразу испаряется. Еще даже и никаких телодвижений не успеешь, только мыслишка мелькнет — и ага, привет.

Романов же было сколько угодно — и коротких, ярких, как вспышка, и вялотекущих, долгоиграющих. И на лейтенантиков посматривала, чтобы генеральшей потом стать, и с олигархами закручивала, и типа жиголо у нее на содержании почти полгода… Не, не то, не сферический.

Вакуум-то она, если потребуется, какой надо создаст. И три девятки. И шесть. Если поднатужиться, то и до восьми дотянуть — благо, все условия есть. А конь — он и в Африке конь. Чего еще надо. Но Ларошфуко ее выбор не одобряет. И не спросишь. Кто же дерево-то спрашивать будет.

***

На орбите уже третий месяц болтается интересная такая хрень. Или фигня. В общем, крейсер. Галактического класса. Или не болтается. Потому что этого всё равно никто не знает. И даже не догадывается. Просто у всех имеется ощущение, что за нами наблюдают. Или не за нами. Как они это делают, никто не знает. Кроме Ларошфуко. Но он всё равно никому не расскажет. Потому что он дерево.

***

Третий Штурман пребывает в непонятках. Вообще-то это нормальное состояние для человека необремененного. Каждый же сам выбирает, быть ему необремененным или обремененным. Сумма, полученная за дистрибутив квеста, рядовой такой бродилки с невнятной графикой, многократно превысила все его представления.

Вернее даже сломала. О мироустройстве. За эту сумму он бы с нуля такое слепил, быстро и качественно. И исходники бы слил, и движок нетривиальный, не такой как тут, а позабавнее, погибче, и обмен бы сделал как надо, грамотно и стандартно.

Откуда эта бродилка вылупилась, он представления не имел — на одном из серверов папочка неприметная, незапароленная, из тех, что софт лепит в неимоверных количествах и толкает куда нипопадя. Грохнешь такую папочку, и глюки полезут. У кого-нибудь в каком-нибудь месте, да и подвиснет чего.

Или не подвиснет. Просто чего синее покраснеет, или там красное посинеет. Или вообще ничего не произойдет — появится эта грохнутая папочка тут же или где в другом месте, обновится, как миленькая.

И файл, которого тут быть просто не могло. Ага, спрятали, умники. От админов и спрятали. Из любопытства утянул, открыл… улыбнуло, забавная такая бродилка, юморные ребята делали. Уровней — до чертиков, ситуации нестандартные. Сразу представилась эдакая кавээновская команда, «красная бурда» какая…

Через неделю уже вся контора бродила, тем более версия сетевая оказалась — даже видишь иногда кого, но не, не мочишь, тут мочить и не надо, а с кем там вместе дерево спилишь, плот построишь…

Но у каждого своя миссия, редко с кем надолго по пути. Даже Босс втянулся, он и тут Босс, но скачет, как миленький, грузит, как миленький…

Самым трудным было догадаться, кто есть ху. Свою-то морду не показывает. Других видишь, а себя — нет. Ну и миссии… кому куда чего. Забавные миссии, и видимо не повторяются нисколько. Или повторяются. Не спросить. Потому что никто никогда ни у кого не спрашивает.

***

Догадайтесь с трёх раз, почему тренинги не работают, а махарайка работает? Да всё очень просто — субъективный фактор. Во-первых, коучи. Они вроде всё правильно делают, как учили. И слова правильные говорят, и руками вовремя машут. Но не надо. Не надо руками махать, не надо слова. Надо верить.

Вернее даже и не верить, а отключаться. Не думать в эту сторону, не готовиться, не настраиваться — «а вот я сейчас…» надо просто впадать в транс, вызывать какой-то там ритм мозговой. И когда хотя бы с десяток человек думают в одну сторону в определенном ритме, тут-то оно и начинается.

В тренинге нет времени подумать, понять, что рассказы тренера — набор банальностей, неприменимых к жизни и череда странных передергиваний, когда из тривиальных утверждений следует вроде бы логичный, но совершенно некорректный вывод.

Это как бубен во время камлания. Этому всю жизнь учиться надо, с младенческого возраста — чтобы сознательно уметь вгонять толпу в транс. Тогда, когда надо.

Или с даром родиться. Дар — он многое может и без знаний. И знания могут многое без дара. А вот когда совпадает. А вот когда совпадает, человек начинает думать, что поймал бога за бороду. И чудит.

Еще процедуру надо повторять. Регулярно. Не реже пары раз в месяц. Иначе рассосется.

При этом особенно важно укреплять эмоциональную устойчивость путем воспитания у людей высоконравственных моральных, религиозных, общественных стереотипов, что способствует созданию в мозге человека устойчивых структур, не поддающихся внешним энергоинформационным воздействиям.

***

И тут вошла Прасковья. Потому что когда то же должна была войти Прасковья. Вот она и вошла. Зачем она вошла, я, правда, еще не придумал, но сейчас придумаю. Вот вы думаете, что уже знаете, зачем вошла Прасковья. Конечно для секса. Или для любовных утех. Потому что, какой же это роман без любовных утех.

А современный андеграундный роман, тем более фантастический никак не может обойтись без жесткого секса, без постельных сцен, без всяких там извращений. Эк куда меня понесло. Беги, Прасковья, со всех ног беги, пока не поздно, а то, как подумаешь, так сразу жалко становится.

Мне Прасковью всегда жалко. Тем более она девушка современная, прагматичная, образованная, даром, что Прасковья. Ладно, оставим пока Прасковью в покое, тем более, что она совсем и не испугалась, да и никакого секса с извращениями пока не предвидится, с другими персонажами надо разобраться, а то у них проблем полон рот, а я тут со своей Прасковьей лезу.

Никуда она, то есть Прасковья, не денется, потому что уже поздно, уже началось. Вчера началось, в три часа пополудни.

***

Вспышка слева. Все бросаются на землю ногами налево, накрываются белой простыней и тихонько ползут… ползут, в общем. Это вовсе не сон, это вполне зафиксированная рефлексия, оставшаяся от игры в войнушку. Слава богу, повоевать довелось не всем, а по взрослому — так и вовсе некоторым. Не приведи Господь.

Тем более, не приведи Господь, войнушку со вспышками. Когда расплавленный металл с дула автомата капает на казённые сапоги. Потому что тогда это конец. Всему. Потому что мы мирные люди. Потому что тогда уже никакой бронепоезд никогда больше не понадобится. Даже тот, который по диким степям Забайкалья.

Собственно, великий и тайный смысл существования нашей конторы в том и заключается, видимо, чтобы никакой бронепоезд никогда не понадобился. Даже тот, который по диким степям Забайкалья. Но об этом никто никогда не говорит. Потому что никто никогда не спрашивает.

***

— А чего они? — у молодого сталевара захолонуло под ребром, — чего они могут-то, маленькие, глупые и злобные, которые родились позже меня? Я больше их прожил. Я много прожил, а что я видел? Я пашу, как вьючное животное ишак, я кручусь, как мелкий грызун белка, я, наконец, думаю… в общем, просто думаю и думаю — никакое животное так много думать не сможет.

Я-то вот ведь чего подумал — откуда сталевар то взялся? И зачем? Ведь не про сталеваров роман, хотя сталеваров-то я очень и очень неплохо знаю. Дружен. Довелось поработать со сталеварами, но тут, в тексте сталевар выскочил, как чертик из табакерки, придется теперь его вписывать, пристраивать.

Вот только суровых челябинских мужиков мне тут не хватало. Со всеми их суровыми челябинскими приколами. Я вообще-то Челябинск неплохо знаю, и люблю. И сталеваров люблю. Не в смысле люблю, ну вы всё правильно поняли.

Хорошо с ними. Бесхитростно. Комфортно. Особенно водку пить. Вы когда-нибудь пили водку со сталеварами? Я тоже не пил ни разу. Хотя и работал с ними бок о бок и рука об руку пять долгих лет. Где, где? — в Ревде.

В Ревде тоже есть сталевары. Но не челябинские. Челябинские им и в подмётки не годятся. В Ревде сталевары молдаванские. Или молдавские, но это не важно. Нет, нет, и местные, доморощенные, так сказать, сталевары тоже есть, но есть и молдаванские. Или молдавские.

Их один олигарх местного разлива завез. Как будто своих мало. Вот вы подумали, что он их для развода завез. Неправильно подумали. Не развел он их. Это наоборот, его развели в итоге. Не, не сталевары — банкиры развели, так что пришлось ему в Лондон валить.

Он как в Форбс попал, так сразу пришлось в Лондон валить. А сталевары остались. И молдаванские остались и местные остались. Не, не на бобах остались, в Ревде остались. Где, где? — опять спросите вы, и я опять радостно отвечу — в Ревде!

А наш молодой сталевар, пусть будет челябинским суровым молодым сталеваром, я правда, еще и понятия не имею, зачем он тут понадобился, но раз выскочил, как чертик из табакерки, пусть будет. У нас тут, как я себе понимаю, еще много кто повыскакивает.

— Макс, ты чего? — Светка выпорхнула из душа, розовая и радостная.

— А чего они? Познакомился я тут, пока тебя ждал, с двумя клоунами.

— А, с этими, которые бурбон… — не бери в голову, это местная, так сказать, достопримечательность. Они в общем безобидные, даже забавные.

— Понтов то сколько. Ты, говорят, не понимаешь, куда лезешь.

— Правильно же говорят, — Светка потерлась, мурлыкая, о мускулистое плечо и разлила кофе, — что ты вообще про меня понимаешь?

— А чего про тебя понимать? Тебя любить надо. Ну и понимать тоже, конечно.

— Ладно, ладно. Шопинг, шопинг, потом культурная программа. Я поведу тебя в музей!

— Оно мне надо?

— Надо, надо, и не спорь со мной никогда. И глупостей не спрашивай.

***

Трыньк — блямкнула бляшечка. Никакой видимой причины трынькать у бляшечки не было. Невидимой тоже. По крайней мере, известной физической. Человечеству известной. На настоящий момент развития. Никто за стенкой с магнитом не баловался, никакой грузовик мимо не проезжал.

Да если бы и проезжал — ничего бы бляшечке не было. Потому что фундамент. В фундамент здания влили не одну тысячу тонн бетона, и покоился он непосредственно на платформе. Той самой, среднерусской гео-как-там… ну на которой вся что ни на есть среднерусская равнина покоится, плита эта самая. Здание с таким расчетом и строилось, чтобы никто его поколебать не мог. И ничто. Человечеству известное на настоящий момент развития этого самого человечества.

Паранормальное явление. Впрочем, какое там паранормальное, нормальное физическое явление. Человечеству вот только на настоящий момент развития этого самого человечества неизвестное. Всему. Кроме нас. Нам вроде как известное. Ну не совсем чтобы известное, но пристально изучаемое. Нами.

***

В гости друг к другу мы практически не ходим. Хотя живём почти все в одном доме, и даже в одном, вернее в двух подъездах — жильё казённое, типа общежитие, стандартные двухкомнатные хрущевки, стандартным же образом меблированные.

Мебель добротная, финская — мечта каждой советской семьи из тех доперестроечных времён — диван, кровать, письменный и обеденный столы, гардероб, стенка, кухонный гарнитур.

Всё полированное, на паркетном полу паласы, цветовые решения светленькие, весёленькие, жизнерадостные. Посуда тоже из тех времён — фарфор гэдээровский, хрусталь чешский. Холодильник, плита, пылесос и стиральная машина — уже бошевские, современные, шума издают мало.

И живём мы тут, надо сказать, вахтовым методом — на выходные народ разъезжается к домочадцам, у кого они есть. А у кого они есть, я не знаю. За пределами службы мы не общаемся. Практически. Разве что изредка.

Сегодня, к примеру, прихожу домой с работы, из униформы присутственной вытряхнулся, залез в разношенные треники, залез в холодильник. И вдруг так чего-нибудь домашненького захотелось. Борща.

Ну, это, дурное дело нехитрое — рёбрышки бараньи и кусок свининки в кастрюлю и на плиту.

Картошечку почистил, лучок-чесночок, огурчики-помидорчики, свеколку-морковку теркой электрической перекрутил до нужной кондиции, банку корнишонов маринованных вскрыл.

Лет несколько еще назад сами с благоверной на зиму банки закатывали, была у нас такая размеренная семейная идиллия, дачной жизнью, правда, не увлекались, лениво как-то было, разве что к друзьям в гости иногда, или так, по лесам по полям побродить в летний сезон — это не на грядке торчать кверху попой.

Сейчас тоже иногда закатываем по осени, но сюда я домашние разносолы не везу — трудолюбивые китайцы уже всё, что надо закатали, мне право выбора предоставив.

Новости в интернете просмотрены, кружка чаю выпита, а значит, мясо уже подошло, кастрюля булькает весело. Заправку на сковороду, соль, пряности.

Пряности я беру у южных людей на рынке по их и моему вкусу. Пакетик мне забодяживают, я только пальчиком тыкаю — этого побольше, этого не забудь.

Получается то, что надо. Еще у меня для борща, вернее у нас с Макаревичем, есть «секретное» оружие — рассол из под корнишонов. Их-то я чуточку в борщ добавляю, а вот рассольчику от души. Это я в «смаке» увидел, я много чего в своё время в «смаке» увидел — любимая, можно сказать, передача была, я, когда посмотреть сразу не мог, на видик писал.

И надо честно признаться, позаимствовал кой чего в свой арсенал кухонный, обогатил и насытил мелкими, но полезными штучками и приёмчиками. Так, еще грудинки чуть-чуть копчёной пошинковать для запаху, и… и большую ложку майорана. Майоран — это уже моё ноу-хау, Макаревич тут как бы и побоку. Майоран — это пряность такая, без вкуса и без запаха.

Ну, то есть как бы без запаха — на фоне других ароматов, которые тут уже витают и с ума сводят. Зато есть у него, у майорана одно удивительное свойство — как только ложку его в кастрюлю закидываешь, все, кто в пределах досягаемости тут же у плиты оказываются.

Уж не знаю, как они это определяют, я же сказал, что без вкуса и без запаха, но работает, что твой магнит, вернее, куда там магниту — мёртвого на кухню пригонит.

Но я-то ведь пока живой, и пригонять меня вовсе и не надо, вот он я, тут уже, слюна до колена.

И вот ведь какая незадача — грех это большой, борщ в одиночку хлебать. Тем более такой — сегодня он особенно удался, впрочем, как и всегда, надо честно признаться, да и кастрюлька то у меня серьёзная, в одиночку и за неделю не осилить.

Ну, соседка, ты сегодня попала. Хоть я этого никогда и не делал, да и анекдот тот любимый с младых лет — про сковородку который, или про мясорубку в другой редакции, ну это когда «… а прошла ты… со своей сковородкой!», но борщ в одиночку хлебать — это куда большее прегрешение, его не замолишь. Ну-ка телефончик.

— Ирина Вадимовна, ты же еще не ужинала? Меня на борщ сегодня растащило, зайди пробу снимать.

Ирина как раз та соседка из анекдота, этажом выше апартамент занимает, и сегодня дома, я же видел, как она в подъезд входила.

— Я тебя за язык не тянула. Открывай давай, через пару минут ногами стучать буду, — так, понятно, руки значит заняты, а чего я хотел? — Ужин из трёх блюд, а то и из восьми, сегодня, полагаю, надолго затянется.

©Порою человек так же мало похож на себя, как и на других.