Глава 1, в которой окончательно соскучившись, мы перестаем скучать

Так поймай, если сможешь, на слове меня, тишина,

это будет не просто, слова позабыты — сиречь

разобраться придётся, когда мне и кем внушена

вместо внятной молитвы — моя неразумная речь,

и боюсь, слишком долго тебе соглядать и стеречь

бесполезный, как явка с повинной, шальной головой,

но, увы, непокрытой… мы квиты? — запальчивый бред,

наблюдать, как сбивается в стаи неверный конвой

и привал затевают бессонные гончие пред

непоследней войной за молчание. Выдержишь, нет?..

Только кажется — стань я чуть ближе к одной из границ

между после и до, между светом и тенью — смогу

ледяного молчания видеть подробности в ниц

опрокинутых лицах… Не стану желать и врагу

этих танцев с тобой, тишиной, застывающей у

филигранной работы ворот в послезавтрашний день,

где ослепшие зодчие ждут, запахнувшись в закат,

когда схлынет непрожитых заживо фраз дребедень

и появится проблеск в туннеле, ведущем назад,

когда ляжет подросшая прошлого тень — на плетень…

©Лада Пузыревская

***

— Хватит темнить. Звони Маринке.

— И что я ей скажу? — Бегун даже чуть удивился, поворот вышел не плавный, а зигзагообразный.

— Деньги взяла? Поймёт, что отрабатывать надо. Поймёт, конечно, неправильно, да и кто бы тут чего правильно понял, тут черт ногу сломит, но сперва с ней перетрешь, как он и что, она баба ушлая, всё поймет и правильно, и аккуратно, а потом к нему, но один уже, как бы случайно, чтобы как бы она не в курсе. Я не знаю, как это у него получается, но, думаю, что он и сам ничего не знает, тут главное не навредить, если результат хочешь.

Виталик умеет формулировать четко, без обиняков, самую суть, так что никаких неясностей не остается, одна голимая конкретика.

— Ладно, ладно. А если вдруг спрашивать начнет, если чего почует?

— А вот тут ты всё сам и решишь, по обстоятельствам. Конкретика только в том случае, если он сам на нее выйдет. Тем более, что у нас-то как раз никакой конкретики. Но если придётся — всё выкладываешь, ничего не мути, наоборот, чем четче ему всё разложишь, тем, я думаю, мы более ясный результат будем иметь.

— Виталик, ты ничего не перепутал? Ты хочешь его по полной зарядить?

— А что остаётся? У нас ни времени, ни информации, ни степеней свободы. Решать надо сейчас, другого уже не дано. Ты что, на Гребнева что ли надеешься? Мы белыми сходили, пусть он свой гамбит разыгрывает, но это же между нами, а к французам с чем пойдем? С Рюриком на мокике?

***

Когда глупость приходит в умную голову, она становится как бы и не совсем глупость, а очень даже наоборот. А вот когда эта глупость приходит в большое количество умных голов, причем практически независимо, сказать, что мир поглупел, я не возьмусь. Потому что когда глупость приходит сразу во много умных голов, она становится доминирующей идеей.

Собственно, идея носится в воздухе. В смысле витает в виртуальном пространстве. Потому что так жить нельзя. А жить не так означает жить не здесь. Я, конечно, не буду утверждать, что не сейчас, потому что времена не выбирают. Это еще поэт так сказал, а поэт, он такое существо, что ни ляпнет, то и в точку.

С бюджетом в пару миллиардов многое можно себе позволить. К этому мы стремимся, и полагаю, очень даже скоро придём. Есть все предпосылки, есть и необходимое и есть достаточное. Главное, что есть идея, а это очень даже много, и совсем не напрягают трудности, которые могут возникнуть и уже возникают.

Останавливает, вернее не останавливает, а чуть-чуть тормозит, глупость идеи.

***

И сколько это ангелов может уместиться на конце иглы? Я давно про эту хохмочку слышал, но не знаю, в чем там прикол. Что вроде всякие там схоласты и теологи столько копий сломали, что и подумать страшно. Даже кого-то, похоже, сожгли на костре. Как еретика. Это чтобы неповадно. И чтобы не юродствовал.

Но я это только краем уха слышал, и реально не въехал. Не, за что сожгли, это понятно. Чтобы не выпендривался. Тогда времена суровые были, и всех, кто выпендривался, сжигали. Одного, вот не сожгли, и что в итоге? В итоге всё равно выдал сентенцию: «и всё-таки она вертится». Я против, когда кого-нибудь на костре сжигают. Вообще против. Еще это вроде как называлось аутодафе.

Звучит красиво, но, по сути, просто страшно. Ну, дикие были люди же. О времена, о нравы. Хотя времена не изменились, и люди всё равно дикие. Может быть не везде, или они сами так думают, что всё не так. Но я думаю, что это они заблуждаются. Или, что еще хуже, ошибаются.

Нет, нет, я не хочу изменять природу этого мира. Она всё равно и так изменится. Когда-нибудь. Но вот сущности зловредные у меня совершенно не кровожадные, оказывается. Нет между ними никакого смертоубийства, потому и взаимодействовать мне с ними пока достаточно легко и приятно.

Пока удаётся договариваться. Я не знаю, хорошо это или плохо. В моём случае это, наверное, не совсем плохо. Потому что нету агрессии. В смысле злости. Даже спортивной. Хотя азарта хоть отбавляй.

***

Я вот тут про Любоффф заикнулся. Ну, в смысле про большую и пламенную. И про Третьего Штурмана. Но вот скажите, как простому, чуть не сказал советскому, но не сказал же, инженеру, молодому, можно сказать, специалисту познакомиться с девушкой Прасковьей? Чего-то в голову ничего не лезет.

Месяца три, как он на эту самую Прасковью глаз положил, много чего уже про нее узнать успел, в смысле, что знает, где она живёт. Живёт она с родителями, положительная такая семья, мама папа тут у нас трудятся на благо, можно сказать, мама аптекой заведует, папа типа прораба, или мастера какого — по коммуникациям, а вы что подумали? — в смысле рулит бригадой, которая эти самые коммуникации тут у нас обслуживает, Третий видел пару раз, как он команды давал возле открытого колодца, что-то там у них засорилось что ли, или плановый какой ремонт. А Прасковья, та где-то в столице обитает — утром на маршрутку, вечером с маршрутки, тут у нас ни с кем не дружит и не пересекается.

Где там ее в столице обнаруживать, Третий не знает — раз специально с ней поехал, но в метро, в толчее ее потерял. На улице подкарауливать — глупо, он, впрочем, и не пробовал.

Чем она там, в столице-то занимается, он так и не узнал. Но видно, что девушка серьёзная, положительная, образованная, незамужняя, глупость, конечно, но люди же как-то ведь женятся, в смысле, размножаются. А Третий у нас как раз в самом репродуктивном возрасте, Прасковья тоже, раз уж она тут у нас появилась, должны же они как-то пересечься. Хотя и нет у них точек пересечения, даже окна друг друга не видно, в разные стороны окна направлены.

Нет, не сказать, что Третий такой уж страдалец, просто девушка уж больно привлекательная, а других девушек у Третьего на горизонте нет, то что было в прошлом, в прошлом и осталось, как он сюда к нам попал, так прошлое и осталось где-то за скобками. Маманька еще тоже воды в масло подливает, или куда его там подливают, это я так образно хотел выразиться, но фигня какая-то получилась, но Третьему-то от не легче, того и гляди, маманька инициативу проявлять начнёт, с нее станется.

В общем, я пока ничего путного не придумал, но они у меня никуда не денутся, влюбятся и женятся, вот увидите, тем более, что у Третьего уже Любоффф, мне так кажется, и Любоффф эту, кажется, Прасковья и зовут, хотя, на самом-то деле никакая она не Прасковья, но Третий об этом тоже пока не знает, впрочем, как и я. Нет, я то как раз уже догадался.

Как бы. И уже ружьё на стенку повесил, стрельнет ружьё, когда время придёт, ой стрельнет. В смысле никакое, разумеется, не ружьё, это только так говорится, ружьё, но ружьё — это вовсе не про это, я не про ружьё вовсе.

***

Любые зловредные штуки, которые на самом деле очень зловредные, можно обхихикать, и они станут гораздо менее зловредными и даже не очень страшными. Или наоборот, весь потенциал страха направить в мирное созидательное русло.

Только при этом разные эффекты могут возникнуть, иногда даже совсем не такие, которые ожидались. Примеры приводить, ни подтверждающие, ни опровергающие сентенцию, приводить не буду, потому что примеры ничего не доказывают.

То есть посыл может быть и истинный и ложный, а пример этот посыл в одном месте может уничтожить, в другом наоборот усугубить. Если неправильно понят. В смысле неправильно понят или пример, или посыл, или и то и другое, или даже если и правильно, но не так.

Нам не дано предугадать, чем наше слово отзовётся. А если предугадать не дано, тогда вообще, зачем это слово? Чтобы было? Потому что слово и есть дело. У некоторых. И это совсем не то, что вы сейчас подумали. Впрочем, откуда я знаю, что вы подумали, да еще именно сейчас?

Только вот слово и дело в таком близком соседстве, вызывают ассоциацию совсем не с «пацан сказал — пацан сделал», нет, они вызывают ассоциацию совсем с другими вещами, и это как раз то самое, что я меньше всего хотел, чтобы вы подумали, но раз уж оно произошло то пусть будет.

И черный эбонитовый телефон звякнул.

***

Встречаются иногда гении, то писатели, то, художники, то музыканты, чьими руками водит Бог, не вкладывая им в голову и сердце смысла, который они этими руками создают.

Все же талант — не награда, а испытание духа. Потому что я, конечно, конь в пальто. Но не круглый, в смысле не сферический. Поэтому ценю иногда покой и волю, хотя никаких покоев и воль в обозримом будущем не предвидится.

Потому что работать, работать, работать. И только один вопрос не даёт мне спать спокойно по ночам, а днём бодро бодрствовать — а зачем? И еще — мой фантастический недостаток, что я умею читать.

Правда умею, и очень давно, просто, сколько себя помню, столько и умею. Только мне никто не верил. Помню я себя примерно с трёх лет, и все ко мне приставали с глупыми предложениями — а прочитай, чего тут написано.

Когда я скрепя зубы, потому что внутри накипело, читал им, чего они просили, они не верили, и кричали, что я это просто выучил и запомнил, а нафига мне, спрашивается, всякие артикулы было бы запоминать, потому что ничего путного они мне читать и не предлагали.

Чтобы читать чего путного я уходил в через дорогу в книжный магазин и читал там бесплатно всё до чего мог дотянуться.

Продавщицы сперва хотели меня гонять идиотсюдамальчик, а потом поняли, что я нипадецки читаю, и разрешали стоять тихонько в уголочке и читать чего путное, а всем посетителям говорили, что вот маленький мальчик читать умеет нипадецки и им никто не верил и все ко мне опять стали приставать с глупыми предложениями, и я чтобы от меня совсем уж отвязались, читал им нипадецки какую-нибудь толстенную фигню, притом не с обложки, а из середины мелкими буквами, а они всё равно не верили и говорили, что я выучил и запомнил, а нафига мне было бы выучивать и запоминать какую-нибудь толстенную фигню, когда гораздо проще выучить и запомнить всего тридцать три буквы.

А когда маменька хотела меня найти загнать домой со двора, она тоже шла в через дорогу книжный магазин, чтобы загнать домой со двора. И еще она говорила, что учись лучше землю копать, или уроки делай, это, правда, уже потом говорила, когда в школе уже, потому что книжка тебя не напоит и не накормит.

Землю я могу копать, могу не копать, а писать я научился очень поздно, уже в первом классе, при том плохо так научился, поэтому мне по чистописанию всегда кол ставили, и писал я как курица лапой, это мне так говорили. Я и сейчас так пишу.

***

Чем мы сегодня будем играть? — вопрос совсем не риторический, потому что шахматы, а играть сегодня мы собрались именно в шахматы, выполнены в виде хрустальных бокальчиков.

Пешки — рюмочки, фигуры — емкости посолиднее, филигранные, витиеватые. Одна заправка как раз ноль пять составляет, хорошая такая доза, зажигательная. В белые водочку наливаем, в черные — коньячок, это по умолчанию, а вот сегодня я рижским бальзамчиком, пожалуй, побалуюсь, чтобы шансы уравновесить.

Белые начинают и выигрывают, потому что белые — это водка, просто водка, а против водки Валентину Васильевичу устоять трудновастенько будет, я его простую натуру знаю.

Блюдо с канапе на закусь приготовлено, и сырная тарелка, это Валентин Васильевич слабость к сырам питает, он без сыра, как тот ханжа не может, находит он в сыре вкус. Я тоже тот еще ханжа, это его пристрастие разделяю и поддерживаю.

Иногда, бывает, мы с ним ещё и в шашки играем, в стоклеточные. Шашки соответствующие тоже имеются, и тоже заправляются, но там всё гораздо сложнее. Давненько я в руки шашки не брал, да и тяжко мне в шашки мне против Валентина Васильевича, в шашки он такой комбинатор, великий, можно сказать, комбинатор.

А в шахматы я уже приловчился. Тут главное — вовремя тяжелую фигуру пожертвовать. Тогда игра сразу веселее становится, потому что емкость у тяжелых фигур соответствующая. А я партии люблю открытые, гамбиты предпочитаю, когда всё очевидно, всё считается.

С Валентином Васильевичем мы обычно раза два в год вот так собираемся поиграть, это у нас такой как бы ритуал. И еще он на тему шахмат, в смысле фигур, почудить любит.

Мы с ним в молодости, в детстве, если честно, в шахматную секцию ходили, разряды честно заслужили, а потом Валя раз ляпнул, что ему просто так играть неинтересно, а на деньги он никогда играть не будет в принципе.

Печенюшки ему выпекали тогда по спецзаказу, вкусные такие, так съесть и хотелось. За вечер, бывало, по три-четыре набора съедали. А потом он шоколадными наборами раз затоварился, всю зарплату по случаю бухнул. На месяц почти нам хватило, но с чувством играли, с толком, с расстановкой.

И эти хрустали ему по спецзаказу выдули и огранили, самолично эскизы утверждал, а испытывали их мы с ним тогда, ой как испытывали, абсолютом и финляндией, горилками и перцовками, а вот зубровкой он меня так серьёзно побил, до сих пор содрогаюсь от воспоминания. И ведь староиндийскую играли, вскрываться я и не спешил, но зубровка была таким аргументом, против которого устоять невозможно.

***

Все играют в квест. Я не знаю, существует ли телепатическая связь, наверное, всё же что-то такое существует, потому что я наших как-то так себе постоянно ощущаю.

Каким-то краешком сознания или не сознания, ну примерно так, как человек ощущает ненужный ему в настоящее время орган, ухо, например, или пятку, там.

То есть понимаешь, что она есть, что вот сейчас она стоит под столом, не болит, не чешется, мозоли на ней нет, ботинком её не жмёт.

Так и сотрудники — вроде не болят, не чешутся, находятся там, где им и положено находиться, и делают именно то, что им и положено. То есть играют. В квест.

***

Еще я знаю про себя одну интересную вещь. Я, оказывается, ничего сам для себя самостоятельно поизучать не могу. В смысле не умею. Для других — пожалуйста. И сам при этом тоже чего-нибудь полезного узнаю.

Вот, например, когда я молодым специалистом пришел на завод, довелось мне столкнуться с разными гидравлическими устройствами. Клапана там разные, дистрибуторы, цилиндры, сервоприводы. Начал типа изучать. День изучаю, неделю изучаю… — не, не понимаю, в голове ничегошеньки…

И тогда плюнул я на это неблагодарное занятие, пошел в техникум строительный и прочитал студентам курс гидравлики. По совместительству. Там как раз педагога по этой дисциплине не оказалось, а диплом-то мой уважение внушает. Тем, кто не понимает. Тем, кто понимает, еще большее внушает, но это уже совсем другая история.

Так вот, прочитал я взрослым дяденькам вечерникам, большая половина которых мне в отцы годилась, а некоторые даже и в дедушки, курс гидравлики, и стали они гидравликами афигительными.

И я сам тоже стал кое-что понимать, не как они, конечно, но тоже вполне себе афигительный гидравлик из меня получился, я даже потом с крутыми спецами из НИИ и КБ про гидравлику как бы на одном языке разговаривал, и они даже вроде меня понимали. Ну, или вид делали.

А это потому, что я экстраверт. Как оказалось. Много чего я потом разного преподавал. Меня же хлебом не корми, дай кого чему поучить. На кафедре я — как рыба в воде. В своей стихии.

©Трусы обычно не сознают всей силы своего страха.