Глава 11

— Песок варить интересней, чем с тобой разговаривать!

От смачной оплеухи, которой она всегда ставила знак окончания в их скандалах, он проснулся.

Вокруг было тихо. Никаких криков. Никого, способного отвесить оплеуху.

За то, чтобы рассерженная Ирона вновь занесла руку над его головой, он отдал бы сто оборотов жизни. Отмотал бы обратно — и отдал.

Странно выходит: жили не скажешь, что дружно, скорее, бурно; ругались чуть ли не с рассвета до ночи, несколько передвижных домиков разрушили, громя все вокруг во время скандалов. А вспоминает он эти скандалы с тоской. Снятся вот даже.

Скандалы же! Ссоры и стрессы!

Однако теперь их не хватает, как светлой радости.

Работали вместе много, а он почти не помнит работы. Ругань из-за случайно выпитой бутылки б’твы помнит (именно тогда его долгая немота исчезла, и он проорался от души!), а как рыли тоннель слева от Тихой Долины — уже нет. Не снится никаких дел, ни одного проекта, хотя сделано так много, что куда не пойди по Миллионному, везде наткнешься на плоды их трудов. Например, спустись с горы Кионт, пройди по холмам в любую сторону — непременно упрешься в тоннель Грузового Кольца.

Он отходил. Когда накатывала тоска, утром отправлялся из непогодного домика через равнины, к вечеру добирался до Кольца, по которому внутри безопасного тоннеля исправно кружили тяжелые миасы с товарами для поселков. Садился возле него и слушал, как гудит их с Ироной совместная работа. Длиннющая, широченная серая труба, до середины вкопанная в землю, крест-накрест стянутая ринамарийными тросами (это уже его изобретение!), издалека выглядела как толстая змея, залезшая в тесную сетку. Для спины, если прислониться после дневного перехода, труба неудобно жесткая. Для плюх, катящихся по полям, она пружинящая и отталкивающая.

Ирона гордилась тоннелем. Во-первых, потому что именно в ее строительной команде нашелся Мастеровой со смелой идеей, что плюхи можно посчитать, что их число конечно и они не возникают ниоткуда. Во-вторых, потому что на основе этой идеи она решила замкнуть Грузовое Кольцо, когда из его пределов выкатится последняя плюха. Долго ждали, несколько оборотов. Сидели на Кионте, наблюдали, считали плюхи, выкатившиеся наружу и оставшиеся в периметре, терпели обвинения в искусственном затягивании строительства. Наконец поймали момент, пропустили последнюю плюху между двух краев трубы — и вышло как задумали: внутри Кольца, на землях с горой в центре, не осталось ни одного бродячего гравитационного узла, лишь мирные поселки, реки, полные рыбы, и безопасные луга, которые топтал сытый скот. По другую сторону тоннеля, в необитаемых равнинах, плюхи катались и гонялись друг за другом, как котята, играющие в лавке по продаже напольных букетов. На возвышенность, где стоял город, равнинные «котята» не могли вскарабкаться, но все-таки Морио послал письмо тогдашнему Городскому, толстому Прату, спросил — не хотят ли жители защититься дополнительной стеной от такого лихого соседства? Он мог бы возвести укрепления по границе города, а то и вдоль всей грани, от угла до угла. Ответа не получил. Наверно, гордость опять не позволила Прату принять помощь недоучившегося Подмастерья.

Со временем в необитаемых землях образовались глубокие рытвины, ямы со стоячей водой, провалы, через которые даже миасы последних разработок не перескочат. Да и откуда взяться миасам? Кто там ездит и куда? Чтобы держать связь между городом (за которым, несмотря на неприятие Прата, все-таки закрепилось придуманное Морио название «Серый Край») и равнинами — пожалуйста, есть широкая тропа. Идет от 04-10-го района, огибает Холмы Малого Колодца, заканчивается входом в Грузовое Кольцо со стороны поселка Тень. Тропа надежная, с двух сторон защищена стенами из все тех же ринамарийных панелей (его изобретение, да!). Хоть ребенка одного пешком отправляй, можно не беспокоиться, дойдет в полной безопасности. Всего угрозы ему — когда будет спать в середине пути, то может проснуться, если вдруг ночью плюха гулко ударит в стену.

Вот вскоре после возведения этих стен новый Городской и пришел к Морио. Нашел его в одном из строительных городков, разбросанных по всему осколку. Лично отыскал его передвижной домик. Сгреб за воротник — его, легендарного Укрепителя Мостов и Тоннелей! — доволок до своего миаса, из которого торчал, как побитый еж, ворох рулонов с картами, и спросил строго: «Давно ли ты взбирался на Кионт, чтобы оттуда посмотреть на все, что ты наворотил?».

Когда закончилось таскание за воротник и тыканье носом, началось самое унизительное.

Городской разложил карты — и перед Морио раскинулся огромный осколок, расчерченный линиями тоннелей, дорог, каналов. Некоторые линии шли так криво, словно чертежник, рисуя, одновременно пытался вытряхнуть кусачего муравья из-под рубашки. Это все его, Морио, новотворения. Мосты, насыпи, овраги. Что-то в пределах Грузового Кольца, что-то за его чертой. И все понатыкано как попало. Например, переправа, на которую его наняла Ирона, устроив ловушку с письмом. Зачем она там? Чему служит, оставшись за пределами Грузового? Вот эта равнина, вот это место, вот черточка подземного тоннеля поперек реки. Только реки уже нет: плюхи там все растащили, размазали.

«Легендарный Укрепитель» от стыда был готов пробить поверхность и провалиться в нижнюю пирамиду. Он-то думал, что, выполняя с Ироной и ее строительной командой заказы возвести мост-дорогу-канал, он делает хорошее дело.

Тут хорошее, тут хорошее, тут тоже хорошее — вместе прекрасное, да?

Нет!

Хотел оправдаться, но было понятно, что не получится все свалить на хулиганство гравитационных узлов. Кое-где плюхи совершенно ни при чем. Построенные им каналы были такими запутанными, что орошение одного места оставило высохшую пустошь в другом; река Долговязая, перекрытая новой дорогой, образовала болото, да такое забродившее («интересно знать, кто и что туда побросал после стройки! а, господин Морио?»), что оно не уместилось между дамбами и полезло на край, где стоит стеной… «господин Морио, вы ничего не имеете против слова «говнище»? так вот теперь его там стена!»

Против слова он не имел ничего. А вот против себя…

Когда узнал, что в Холмах Малого Колодца, тоже непредусмотрительно оставленных в землях с «играющимися» плюхами, уже есть несколько пробоин, да таких, что треть города сейчас сидит без энергии, а мусорная переработка на одном из краев встала, то плюнул на предостережения Ироны и отправился в эти Холмы.

И там провалился в шахту, вскрытую случайной плюхой.

Его чудом достали. Без сознания, с переломанной спиной. Сначала сообщили Ироне, что ее муж серьезно покалечен и не проживет дольше двух поворотов. Хотя глупости же! Он — Подмастерье! Его не сломать падением. Мастера, те вообще собой скалу пробить могут, и ничего, только царапины!

Потом сообщили ему, пришедшему в сознание, что его жену хватил удар. Возраст уже, сами понимаете…

Стены вокруг Холмов он строил уже вдовцом. Выторговал у мусоропереработки краевой конвейер, поднял и отправил за край разгулявшееся болото. Едва самого не утянуло, отделался вывихом обеих ног. Край не плюха, тут посильнее крутит.

Вылечившись, еще раз обратился к городу — как они там со своими «хлопками»? нужна помощь? В ответ получил ядовитое, но заслуженное: «Вы помогли уже тем, что прибрались за собой». После чего бросил все это строительство и переселился обратно на Кионт, в непогодный домик. И вот, пожалуйста, вспоминает свои трудовые гордости-позоры и смотрит радостные сны про скандалы с Ироной.

Поначалу в новостях по вел-лару Морио еще ловил упоминания о себе: «Легендарный Укрепитель Мостов и Тоннелей помирился с Городом и строит там крепкое небо!»,

«…возводит великую гору! Даешь новый Кионт!»,

«…утопился в Холодянке-реке из-за неразделенной любви к Поэту-Из-Тени! Есть свидетели!».

Потом даже этого бреда не удостаивали. Забыли.

Ну да ничего. Ему не в первый раз быть забытым. Пожалуй, привык…

Уснуть и снова услышать ворчание Ироны не получалось. Ворочаясь без толка на узкой постели, он завел руку за голову и хлопнул по стене, запуская вел-лар на показ городского инфо-канала. Показ опять не работал. Опять что-то сломалось, и стена, где когда-то висел разрушенный терминал, осталась темной. Но комнату наполнил приятный и чуть томный женский голос:

— …районе 03-15 состоится выступление Поэта-Из-Тени, величайшего стихотворца наших времен. В программе ожидается блок его раннего творчества, импровизации «На одном выдохе», а также чтение стихов его матери, трехкратной обладательницы награды «Сила слова», ранне-ушедшей Молл.

Вот как теперь их называли.

Первым таким на его памяти был Корн, угасший и ослабевший из-за смерти Ллил. Позже, когда умер Фаал (у которого не наблюдалось явных поводов расставаться с жизнью), появилась скорбная приговорка «рано ушел, рано ушел». А когда из прежнего, знакомого Морио населения поселка Фааловы У́сы в живых осталась только жена Корна — вот тогда он понял, что те, кто сейчас начинает стареть в возрасте полсотни оборотов, захотят отыграться на долгожителях. Страх и зависть — жуткая смесь! Сначала будет тлеть, а потом — бах! — и все…

Он полежал, краем уха слушая блок прогнозов о плюхах: в паре районов ожидалось от трех до пяти сильных ударов, горожанам рекомендовалось не выходить на улицы в течение дня.

Наконец Морио встал. Заправил кровать и убрал ее в стенную нишу. На освободившееся место выкатил плиту и поставил разогреваться банку с завтраком.

Умылся он на улице из старого, пережившего все обороты иуратового бака. Когда вернулся, в комнате все так же томно сообщали:

— …-68-ом запланированы протесты общины старо-живущих. Протесты вызваны отказом собрания Районных выделить старо-живущим отдельный квартал на границе 01-68-го и 01-69-го районов. Жителям этих и соседних районов крайне не рекомендуется выходить на улицы в течение вечера.

Когда-то Ирона командовала по утрам: «Выключи уже свой вел и иди есть!». Но эти стены не знают ее команд. Они вообще не знают голосов, кроме как из вел-лара.

— На пятый круг планирует пойти Районная 15-30-го, госпожа Бергена. Завтра утром состоится ее встреча с жителями района, выступающими против ее участия в этом круге. Аналитики прогнозируют не менее четверти переубежденных.

«Жива еще, поди-ка!» — охнул Морио.

Впрочем, за пронырливой Бергеной смерть еще долго будет гоняться. В Слушках бродила, путала ему жизненную дорогу. Призывала поселковых жителей бороться против Грузового Кольца, да от их недовольства вовремя удрала в Тень. В городе осела, сотне Квартальным судьбу попортила, обойдя их на регулярных кругах — а это последнее, когда у нее уже ноги отказали! Сейчас же не только доползла до должности Районного, но хватает ее пятый раз по этому кругу кататься. Она, старо-живущая, уже много оборотов глаза мозолит всей городской управе. А поди-ка! Прогнозируют четверть переубежденных!

Интересно, в этом обороте она вскарабкается в кресло Городского?..

Он вскрыл горячую банку, взял относительно чистую ложку из кучи посуды. Дослушал до конца прогноз уменьшения высоты мусора на окраине 16-09-го района и вышел из домика. Овдовев, он всегда завтракал снаружи, в память о временах, когда жил здесь один, никому не нужный. А еще потому, что невозможно сидеть за столом и смотреть в пустоту напротив. Невыносимо!

Старую балку-крыльцо он, конечно, давно заменил на сточенный камень. После ночной прохлады и утренней росы садиться на холодное и покрытое влагой было не очень уютно, но Морио вытянул ноги, уперся спиной в обшитую ринамарийными пластинами стену (теперь-то никакой обвал или швырок ничего не сдвинет!) и принялся за еду.

Было зябко. Перво-рассветный голубой свет Большой звезды медленно сползал по склону, постепенно сменяясь холодным желтым. В предгорье у больших валунов затаились длинные темно-серые тени. Скоро они утянутся под камни.

За отвесной скалой справа визгливо ругались дрозды. Ветер, намекающий на скорый дождь, холодил макушку. Пахло кисло-сладкой подливкой из банки и, кажется, где-то под крыльцом сдохла мышь. Хотя так воняет, что, скорее, это зверь покрупнее. Возможно, сурнак. Но зачем он залез под крыльцо?

Морио жевал фасоль и думал, как бы ему сподручнее поднять каменное крыльцо, чтобы вытащить трупик. Завтра на небо выйдет Малая. Будет жарко, значит, завоняет.

Поднять рычагом? Но из чего сделать рычаг? У него не осталось ни прутика ринамарита. Подождать швырка? Ближайший наступит через восемь поворотов. Можно, но как будет пахнуть все это время?..

Между передними зубами что-то неприятно застряло. Морио поковырял ногтем, но загнал это еще глубже.

Ирона прикрикнула бы: «Рыбу тебе в шапку, бестолковый! Нитку хоть возьми!».

Потемнело.

Похоже, дождь накатит на гору раньше, чем он рассчитывал. Сейчас хлынет. Хорошо бы немножко размыло землю. Можно подкопать крыльцо и вытащить того, кто воняет.

Морио встал, поставил опустевшую банку на крыльцо. Найдя рядом несколько травинок, сорвал одну, подлиннее и покрепче.

Сверху как чашкой накрыли. Стало совсем темно, высоко в небе загудело, будто падал сломавшийся миас. Но не может быть миаса на такой высоте.

Раскрыв рот, с натянутой травинкой у зубов, Морио поднял голову. В небе чернела дыра. Растекалась круглой кляксой, хватала желтизну дневного света, утягивала в себя. Из глубины дыры кто-то выл и стремительно приближался. Падал. Нападал.

Колени подогнулись. Что делать? Бежать?

В середине дыры вспыхнули искры, рассыпались, отбирая у черноты ее власть. Закрутились в сияющем вихре. Все небо над Кионтом словно втянулось в пляску этих безумных огней. Они трещали, кружились, бились друг о друга.

А потом заметили его. И рухнули.

Ударило жгучей волной, обволокло со всех сторон и ворвалось внутрь, вскрывая кожу.

Кажется, он вопил от боли и ужаса, но его бил наотмашь жуткий вой. Кажется, он защищал глаза, но проникало в череп, жгло и рвало зрение на части. Кажется, он пытался вдохнуть, но в рот врывались искры, прошивая язык насквозь, вгрызались в горло, жидким огнем заливались в живот.

Он не выдержал и упал. Последней мыслью, которую вовсю лупила боль, взявшая пример с далеких пацанов в далеком озерно-осколочном детстве, было — откуда ж здесь такая мощная плюха?!

Когда очнулся, понял, что лежит под дождем, на мокрой земле. Глаза не открывались. Что-то прилипло под бровями — то ли корка, то ли грязь. В уши заливалась вода, в голове стоял низкий рев, будто тысяча камней катилась по склону в надвигающемся обвале.

Он ощупал руками землю вокруг себя. Камней, и правда, много, а ведь его склон расчищен. Неужели это был обвал? Но при чем тут дыра, свет, воронка и искры?

Если бы с ним была Ирона, она прикрикнула бы: «Раз не спишь и не умер, так вставай и помоги натянуть тросы!»

Ироны нет. Тросов нет. Но он встал.

Наощупь, на четвереньках пополз туда, где должно было быть крыльцо. В голове продолжал реветь кто-то огромный, у кого в горле мог застрять их Миллионный осколок, не меньше.

Почему он ревет в его голове, такой маленькой?

«В случае ниспадающей тенденции, исключающей сохранение дифференцировки, хосиниальная персонализация не должна определяться как единственный вектор, пусть даже по серии наблюдений она представляется доминирующей!»

Кто это ревет? О чем?

И где крыльцо?

Он копошился в липкой и скользкой грязи целую жизнь. Дождь стучал по спине, ветер катался по склону, хлопая его по бокам и смеясь.

Дома не было.

Об острые края покореженных ринамарийных пластин (покореженных! как так?!) он изрезал руки и изодрал штаны. Когда нащупал что-то скомканное, смятое, не сразу узнал в этом остатки оплавленного иуратового бака.

Как это возможно? Ведь он укрепил непогодный домик! Весь. Сразу, едва в него вернулся. Одной общей волной укрепил. А еще панели!

Рука опустилась на рваную банку из-под завтрака — ай! А где-то здесь еще валяется развороченный трупик неизвестного зверька…

Желудок вывернуло резко, болезненно. И еще раз, уже пустым спазмом.

Когда судороги отступили, Морио перевернулся на спину, подставив лицо дождю — пусть его умоет немного.

Лежал так долго. Пил дождь, кашлял и плевался его водой обратно, размазывал вокруг себя грязь вперемешку с колотыми камнями и обрывками каких-то тряпок: кажется, это все, что осталось от его постели.

Он выжил. Но в чем? Неужели все плюхи Миллионного собрались и напали на гору? Вряд ли: им не перебраться через Грузовое Кольцо.

Похоже, что-то снова сломалось в осколке. Что-то, способное породить проблемы гораздо хуже бродячих гравитационных узлов.

А раз так, то что же он лежит, как юхтом прибитый?! Надо встать! Надо узнать, кто еще выжил после поломки!

На четвереньках и ползком, иногда скользя по глинистым участкам, он спустился по склону до места, где среди месива из грязи и каменных обломков угадывалась знакомая тропа. По памяти добрался до валуна, за которым тропа стиралась — обычно здесь останавливали миасы, чтобы на гору подниматься пешком.

Дождь постепенно прекратился.

Нащупав лужу поглубже, Морио умылся в ней, надеясь избавиться от корки на глазах. Не сильно помогло: корка осталась, в глазницах словно уголь тлел и возмущенно шипел изнутри, стоило прикоснуться к твердым векам.

Ослепший, он не доберется до Фааловых Усов. Кругом равнина, нет ориентиров, а он, сколько бы раз ни катался туда на миасе, пешей дороги не помнит и может только задать себе направление от этого валуна. Но стоит сбиться — его выведет на холмы и будет водить там, пока он не упрется лбом в Грузовое Кольцо. Несерьезно это. Бестолково, все равно, что небо просить о помощи.

Голос в голове продолжал кричать:

«Оптические свойства вещества объекта, выявленные в нирном зрении, позволяют установить разложение вещества на составные части под влиянием энергетического заряда, дополнительно воздействующего на определяемое вещество! Типизация составных частей ограничивается временем прямого отклика!».

Кто же так надрывается?

«Цвет ФС-К, в оттенках от четвертого до ста семисотого по Охайской классификации, без переключения зрения определяемый как «Розовый», формируется только в результате смешения нескольких, от трех до шести, излучений группы МХР с отражениями из диаметральной группы! Перекрестья излучений и отражений внутри группы не образуют оттенка, входящего в спектр сигналов о ремиссии!»

Какая классификация? Кто такой Охай?

Откуда все это взялось в его голове? Зачем ворочается?

Морио взвыл, сдавив виски руками. Он ничего не понимал. Вой и вихри слов, поселившиеся в голове, погнали его с валуна прочь, прочь от последнего ориентира в широченную равнину.

Он полз, не считая движений, не понимая расстояний. Трава и мягкая земля щадили его содранные руки, когда он осторожной ощупью, как раздавленная улитка, тащился вперед.

Ночь — это когда холодно. В мокрой одежде он закоченел. Но не позволил сну себя остановить и продолжал упрямо двигаться дальше. Корка на одном глазу треснула, в узенькую щель он с трудом разглядел черное небо, под которым раскинулись холмы. Темно-синие. Невдалеке покачивалось округлое зеленое пятно, припорошенное ярким белым песком.

Что это? Где он?

Морио зажмурился, корка на втором глазу хрустнула. Он дрожал от страха и необъяснимости. Что случилось? Случилось это с ним или со всем осколком? Почему все такого дикого цвета?

И вой в голове:

«Вихревые излучения, занимающие спектральный диапазон между…»

— Хватит! — крикнул Морио. — Хватит!

И упал без сознания…

Когда очнулся, было тепло. В траве стрекотали кузнечики, гудел трудолюбивый шмель, то приближаясь, то отдаляясь. Жаркие лучи грели грудь и живот — это Малая поднялась над краем, трогает его, будит: «Вставай, вставай!»

Он поднялся на четвереньки. Жар в глазах чуть поутих. В голове больше не выли и не выкрикивали непонятных слов, но стоял муторный гул, будто за закрытой дверью шумело многочисленное собрание.

Очень хотелось пить.

Изредка он приоткрывал один глаз и, ужасаясь, зажмуривался обратно. Вокруг снова все было синее — днем, как ночью! — но теперь в красных и фиолетовых пятнах. Прижимал руки к лицу каждый раз, когда пронзало глазницу, словно в щелку в коросте кто-то стремительно втыкал нож.

Припекало.

Как назло, день стоял безветренный и душный до рвоты. Поселка не было слышно — никакого намека на рев миасов или голоса жителей.

Похоже, он все-таки сбился с пути. Неудивительно: слепой же.

Совсем отчаявшись, Морио сорвал и пожевал несколько травинок, наощупь кажущихся сочными. Но больше порезал растрескавшиеся губы, чем смазал их хоть каплей влаги.

Скверно. Все скверно. Еще одну ночь ему не пережить.

Ох, лучше бы обратно тот вой в голове про спектры, чем такие мысли!

Краем уха, где-то за гулом «собрания», вдруг заслышалось кваканье лягушки. Морио обрадовался: он сбился, он сильно забрал вправо, вдоль предгорий, но все-таки выполз к ориентиру. К реке. К воде!

Он заметался, стараясь определить, с какой стороны река, куда ему направиться, чтобы не ползти лишнего. Еще раз приоткрыл многострадальные глаза, чтобы осмотреть местность — плевать, что она кошмарного цвета! Он по силуэтам сориентируется!

Снова все темно-синее, но невдалеке тянется желтоватая лента, от которой веет желанной свежестью.

Туда!

Несколько раз он вставал, но его хватало не больше чем на десяток маленьких шагов, и снова бессилие роняло его на землю. Потом опять полз на четвереньках, пока лицо не погладила живительная прохлада. Вода совсем близко!

Несколько бросков тяжелого тела — и его рука сорвалась, ухнула вниз, ударила в мокрый песок. Морио швырнул себя вперед, свесился с бережка и, наклонившись, принялся пить, жадно, взахлеб, хватая ртом воду, ил, песок и даже несколько оторвавшихся от дна водорослей.

Когда напился, перевернулся на спину. Отдышаться.

Он был счастлив! Все ужасы последнего поворота, немыслимая катастрофа, невесть что сотворившая с Миллионным, его собственные увечья, слепота, страх равнин и эти прицепившиеся крики — все отступило перед радостью утоленной жажды. Жизнь продолжается и, может быть, даже наладится! Хоть теперь она и развалилась, эта жизнь, грязная, с ломкими сосульками вместо волос. Жизнь без сил, но с желанием их накопить и подняться, пройти вверх по течению — и на ближайшем повороте реки он окажется рядом с поселком.

Вокруг жужжало, гудело, плескалось и квакало. Он глубоко-глубоко вдохнул. Болели ребра, пахло травой и спокойствием теплого дня.

Вот та-ак, полежа-ать немно-ого…

Иногда он опускал руку в воду, зачерпывал горсть и прикладывал к глазам. Становилось все легче и легче, жгло все меньше. Когда наросты на веках увлажнились и стали податливыми, он сел и, собравшись с духом, сколупнул размокшую корку.

Новый удар боли прошил голову от глаз до самого затылка, будто голодная цапля вонзила свой длинный клюв. Закричав и теряя себя, Морио повалился на землю…

Очнулся он потому, что его тормошили и орали:

— Эй! Вставай! Откуда такой выполз-та? Грязища сплошная… Фу! Не стыдно же… Эй, живой? Слышишь, а?

Так говорят глухие: излишне громко, медленно, старательно проговаривая слова и все равно коверкая их.

Язык не поворачивался ответить, горло опять пересохло и саднило. Глаза болели, но он заставил себя их открыть.

И увидел склонившееся над собой страшилище.

— Вроде-ка знаю я тебя. Вроде-ка видела… Не ты ли у соседа моего жил? У Фаала не ты жил? Звали тебя как-та… М-мы… М-мо…

У громогласного страшилища была сине-зеленая кожа с россыпью желтых пятен на лице, мягко охряные волосы и почему-то яркие оранжевые ресницы и брови.

В живых остался. Да как бы с ума теперь не сойти!

Он сильно моргнул с перепуга. Мир поплыл, сменились краски — небо враз налилось темно-золотым, будто его от края до края заслонила нижняя пирамида необратимо надвигающегося осколка.

Сел. Страшилище немного отодвинулось:

— Говорить-та можешь, ты?

Вокруг было бело. Недавно синяя трава потеряла цвет, посерела и будто густым инеем покрылась.

Страшилище он узнал не сразу, больше по говору, который раз услышишь — не забудешь, а он слышал когда-то целых два раза. Это была вдова рыбака Корна, мать Ллил, последняя из старожилов поселка. Похоже, она плыла по реке, заметила его.

«Что случилось? Кто еще выжил?» — хотел спросить Морио. Распухший язык не послушался, горло через силу выдало короткий невнятный звук.

Эта проклятая немота!

С отчаянием, едва не рыдая от бессилия, он уставился на вдову Корна: как быть?

Под его взглядом старая рыбачка вдруг оцепенела. Потом дернулась прочь, словно увидела перед собой больного лихой чешуйкой.

Глаза у Морио зачесались. Он зажмурился еще раз, а когда открыл — ее тело раскрасилось розовыми пятнами: в суставах рук и ног, в правом боку под ребрами, в груди, на висках. Пятна дрожали испуганно, как беззащитные птенцы в гнезде, которое нашел случайный прохожий, расползались, заливая светло-розовой дымкой ноги, весь бок целиком, грудь до плеч, виски до макушки.

Он лихорадочно вглядывался в каждое пятно. И вдруг заметил, что пока он смотрит на одно, пристально, прицельно, силясь понять, откуда оно взялось, почему именно здесь — под его взглядом, под его немым вопросом пятно съеживается, бледнеет.

— Эй! Ты чего застыл-та? — воскликнула старуха. — Ты чего уставился? Что не так-та?

Самые яркие пятна были возле ушей. Их он и выбрал.

Сконцентрировался.

Розовый цвет поплыл по голове старой женщины, замершей перед ним, как сурнак, услышавший змею. Пятна с висков сползли на плечи, стекли на траву и растворились в земле.

Вдруг стало мало воздуха. Он задышал тяжело и прерывисто, потянул распахнутый ворот.

Старуха долго стояла, сгорбившись, бросая на него злые подозрительные взгляды. Бормотала про грязного оборванца.

Большая стрекоза пролетела над ее головой, покружилась, любопытствуя.

— Ка-ш-шу́! — прикрикнула на нее рыбачка, не оборачиваясь, и махнула рукой.

Стрекоза отлетела, но вернулась — ж-жих! — и чиркнула над лохматой головой, обратно ставшей сине-зеленой с охряными волосами.

— Ка-ш-шу́, кому сказала-та!

Вдруг старуха замерла, потом отыскала взглядом летающую стрекозу. Потрогала свои уши:

— Слышу. Жихалку эту слышу. Давно не слышала, а вот, слышу… Слышу. Это ты сделал? Ты что сделал-та?..

В ее голос вернулись надрывные нотки.

Морио поднял руки в примиряющем жесте и поймал ее взгляд — посмотри на меня, прошу, успокойся. Все в порядке, просто успокойся, пожалуйста, я ничего не сделал, пойми это и успокойся. Давай попробуем как-то пообщаться. Это очень важно.

— Глаза… Ты что ими сделал-та?.. Глаза… Ты сияешь! — выпалила она и завопила на всю реку испуганно и умоляюще одновременно: — Не грязный ты, не грязный. И не оборванец. Не слушай меня, дуру старую! Я помню, помню тебя, ты не думай! Не думай дурного-та! Ляпнула я сгоряча, так чего ж теперь-та? Да кто б не ляпнул? Про меня не думай дурного! Помню я тебя!

Он встал, чувствуя досаду и даже разочарование. Недавно была надежда, что у старой рыбачки рядом лодка. Если бы они договорились, она отвезла бы его в поселок. Но она какая-то невменяемая — то одно орет, то другое. Да и вообще — орет!

Когда она в исступлении, заломив руки, упала на колени, он зажмурился и сделал шаг назад. Неприятно.

Она заверещала пуще прежнего:

— Нет! Нет! Не отворачивайся! Не со зла я наговорила! Я же помню тебя. Ты у Фаала жил… Тебя звали… Ом-мо… Мор-о… О-Моор! О-Моор, точно, да!.. Не отворачивайся от меня, О-Моор!

Она ползла к нему, просила о чем-то бессвязно, твердила: «Я слышу, я же теперь слышу!» Заикаясь и захлебываясь, повторяла и повторяла какое-то нелепое имя.

Голова закружилась. Наклонилась земля, кто-то жестокий ударил под коленки, опрокидывая. Оттолкнувшись от его ног, осколок ухнул вниз и бросил Морио в пустоту.

И лишь голос остался с ним в этом страшном ничто, куда не посмели бы сунуться даже ветра и молнии:

« — …тщательное изучение всех пятнадцати спектров испускания, поглощения и отражения в шести областях позволяет не только определить структуру вещества объекта, но также произвести корректировку прямого воздействия на вещество и, следовательно, на объект вихрями диапазонов С, Т, М и соседних групп, а также спрогнозировать процессы, протекающие внутри вещества после воздействия, на время, не выходящее за первую зону шкалы Каста».