Глава 10

Горькушка насторожила седые уши и забила когтистым хвостом, оставляя на полу царапины. Эар сначала не понял, на что она так встрепенулась, потянулся слухом по кругу, мазнул по виноградникам, где в поздний сумеречный час гудели пропеллерами спешащие в свои ангары дождевые аппараты. Никого не нашел даже вдалеке, на случайных летучках.

А потом завибрировала «пуговица».

— Проводник, — обратилась Иса по старинке.

— Да.

— Рада слышать вас.

Ее голос был неприятно рваный, словно бы она взмахом ножа отрезала каждое слово.

— И я тебе всегда рад.

Она помолчала немного, дыша так же обрывисто, как и говорила, потом спросила про здоровье.

— Ты еще спроси, как мне погода сегодня в Шестом, — сказал Эар. — Не ходи кругами, Иса.

И все-таки она походила кругами: спросила про погоду, еще раз про здоровье и сказала зачем-то, что никак не решается вопрос, оставлять во внутреннем дворе ученического корпуса разросшийся плющ или вызвать обрезчиков с периферийных полей, да вот хоть с виноградников…

— Иса! — разозлившись, прикрикнул Эар.

— Проводник, — судя по голосу, Наблюдатель выпрямилась и продолжила натянуто. — Вчера вернулась Мастер Джис. Мы приняли ее отчет…

«Наверняка донос».

—… и еще она принесла обруч.

Мир сжался. Качнуло, но Эар напряг спину, устоял и тихо спросил:

— Чей обруч?

Хотя уже знал ответ. Читал его в строчках сознания, где записаны самые жуткие страхи.

— Ваша Мэги довела Джис до Первого и ушла. Нам известно, что ее целью был угасающий 1638957-ой. Сегодня видели мощную вспышку в переходе возле него. Переход заблокирован, но, говорят, пылает вся тропа… — Иса помолчала. — На ее обруче есть запись. В ней сказано, что Джис не обязана рисковать, что она, Мэги, сделала выбор и берет всю ответственность на себя. «Это только мое дело», — говорит она и просит, вернется или нет, выдать Джис другого…

Не вернется. Не перевела в одиночку своего человека — никто бы не перевел! Погибла и не вернется.

Светло-зеленая гостиная вдруг потемнела, обуглилась. Навалился потолок. Что-то твердое больно ударило в колени, в лоб.

Облизнувшись, Эар понял, что лежит на полу, а во рту кровь.

«Надо было навязаться с ней. Чтоб тебе ветром стать, старый дурак».

И упал куда-то глубже земли...

Он очнулся. Голова болела, на руки что-то давило и жгло, будто по ним очень медленно ползла горячая и колючая змея. С трудом пошевелился, потрогал руки: вдоль внутренних сторон, от локтей до ладоней, тянулись лечебные ленты, уходящие от тела в диагност, над которым висела пурпурная, с черными прожилками диаграмма. Попробовал оторвать ленты — не получилось. Присосались накрепко, ползут еле-еле, покалывают. Самому не освободиться. Надо попросить кого-нибудь из Мастеров, чтобы отменили аппаратное восстановление. Чтобы приложили руки к его груди, развернули клубок спазмов под ребрами, убрали валун с сердца — и можно будет вдохнуть глубоко. И потом встать.

А где он лежит?

Невдалеке кто-то приглушенно бормотал, но потянуться слухом и разобрать слова не хватило сил. В ушах стучало, будто сердце из-за тяжести в груди ушло в голову и билось внутри черепа. Вы-пус-ти-те, вы-пус-ти-те…

— Кто здесь? — спросил Эар, не услышал своего голоса и снова отключился.

Второй раз он очнулся медленно и мутно, будто тонул в болоте, а потом, себя не помня от усталости, выполз на твердый берег.

Отработанные лоскутья медленных лент свисали с ладоней, неприятно врезаясь сухими ломкими краями в кожу между пальцев. Свежие по-прежнему липли к рукам — ползли, но уже не жгли. Голограмма над диагностом была на треть бордовой, на две трети черной. Не идет восстановление. Хоть все тело этими лентами облепи, не поможет. Хорошо, если полегчает немного.

Жаль. Он уже не встанет.

В груди не давило, но мучительно жгло, будто туда горящую палку воткнули; дышать было трудно. Глазами он видел в полумраке высокий потолок, ушами слышал, как чьи-то негромкие шаги отражаются от широко расставленных стен. Звуков извне не долетало — значит, это большое и прочное, замкнутое помещение. Но Эару все равно казалось, что он лежит в крошечной комнатушке маленького домика, болтающегося в кроне тонкоствольного дерева. От малейшего ветерка домик качается, а в комнатке забиты окна и замазаны щели, уже заканчивается воздух. Остается только зажмуриться и ждать. Он умрет в этой душной коробке, только пока не знает, как: задохнется или разобьется, рухнув вниз.

Он зажмурился, преграждая путь слезам страха.

— Э-э нет, старина, — толкнул его сбоку знакомый, но нервный голос. — Рановато тебе черные голограммы нам показывать.

«Самое время», — хотел ответить Эар, но не смог. Рот приоткрыл, а произнести слова не получилось.

— Я сожалею о Мэги. Это жуткая потеря.

«Как же. Ты ее полсотни оборотов не видел».

Он вяло пошевелился, осматриваясь. На стенах угадывались длинные панели старого типа: на каждой сенсорные полосы и кнопки управления шли крестом в центре, индикаторы и экраны рассыпались по краям. Индикаторы не подсвечивались, экраны были как дыры, черные и глухие. Пахло растревоженной пылью.

Он — на койке в середине комнаты. Тусклый свет от двух крошечных псевдо-светляков, которым место не в закрытых помещениях, а над тропинками аллей, чтобы какой-нибудь парочке прогуливаться незамеченными, но не спотыкаться. На тумбе по правую руку — диагност с размотанными общеукрепляющими лентами и голограммой, безнадежно чернеющей.

Пусто.

И еще голос.

— Ты так резко помирать собрался, — говорил неподалеку Боон и чем-то шуршал, — что пришлось всё наспех. И Шэри, как назло, зарядник перепутал. Сейчас принесет новый, подключим тебя — и тогда помоги нам всем Малая!

«Они что-то затеяли вдвоем, — Эар закрыл глаза. — Интересно, Иса в деле?.. Хотя нет, неинтересно».

— Рассказывай, — с трудом шепнул он.

Боон посопел слева, потом обошел койку и встал за головой. Лучшего места, чтобы быть невидимым для почти парализованного старика, не найти.

— Не утруждай себя, старый друг, догадками, где мы. Не давай себе устать. Твои силы на исходе… Мы в ученическом корпусе, на последнем этаже. Это — старая хосиниальная лаборатория. Ею не пользовались… никто даже не вспомнил, как давно! В архивах я нашел по ней кое-что: перечень оборудования, жалобы на несогласованные запуски лаборатории и отчеты о нарушениях в энергообеспечении всего корпуса… Здешние Мастера, когда работали с потоками наших энерго-зарядов, немало жизни попортили соседям по зданию!

«Ты болван, не знающий прошлого. Хо́син — это не управление энерго-зарядами. Это создание в крови телец-ограничителей, впрыск личных кандалов», — хотел сказать Эар. Но сил хватило лишь открыть рот и с невнятным стоном пошевелить сухим языком.

Ни слова не вырвалось.

— Недавно, когда Мастера уходили отсюда, — продолжал Боон, — оказалось, что из этой комнаты ничего забирать не хотят, даже самого завалящего ю́хта. Я решил присмотреться. Как-то ведь получилось, что лаборатория есть, а что в ней и зачем, никто не знает.

«Не только с лабораторией у тебя так получилось. Хоть бы у меня спрашивать научился».

И снова ни шепота, ни звука. Немота.

Нестерпимо захотелось прокашляться, но в горле давило, воздух застрял пробкой. Эар распахнул рот, услышал собственный хрип — и тут же горячая лента упала поперек его шеи.

Спазм исчез. Эар с облегчением вдохнул, осторожно прочистил горло — в него будто смолы налили. Огромных усилий стоило продышаться, прокряхтеться и прошептать:

— В пыль эти хо́сины, юхты… Чего ты хочешь?

— Я сожалею о Мэги, — сказал Боон. — И Экре был мне как сын… Неприятно это говорить, но тебе недолго осталось. И вдвойне неприятно признать, что ты — последний из Проводников. Равных тебе по силе нет.

— Я — полумертвая немощь.

— Не перебивай, береги силы.

— Заладил: силы, силы, — проворчал Эар.

И вдруг догадался.

Старая лаборатория, суть которой позабыли. Боон с Шэри, засевшие среди потухших стен и решившие, будто они разгадали, чему служат направляющие установки за крестообразными панелями и что они направляют. Он, умирающий Проводник, которого приволокли сюда через все Жилые Кольца, с самого края осколка. Рисковали ведь, могли не доволочь.

Значит, что-то в нем нужно Боону, и тот не хочет упустить свой шанс.

— Силы? — спросил Эар и попробовал посмотреть на Боона, но голову было не повернуть.

— Ты всегда любил точные формулировки, старина, — ответил тот, — и сейчас скажу: твой последний выдох станет первым вдохом жизни в мой замысел. Я начинаю новый проект, благодаря которому о слабостях не будет и речи. Я хочу всю нашу силу навечно закрепить на Первом.

Эар кашлянул удивленно.

— Мы провожаем души умерших, и они уходят. Уходят куда-то их свет и сила. Так вот, я больше не хочу выбрасывать в небо нашу энергию, не хочу, чтобы наша сила развеивалась с нашей смертью. Она должна передаваться от одного к другому, оставаясь в поколениях!

«Разве только руки не воздел, любитель пафосных речей».

— Выбрасывать свет в небо? — медленно переспросил Эар. — В прощальном ритуале нашел идею?

От Боона полыхнуло обидой:

— Идеи хороши, когда еще нет знаний. А я все узнал точно! Опыты по передаче сил уже проводили. И именно в этой лаборатории!

— Основатель в тебе поленился присмотреться. Не лаборатория это вовсе, — Эар вздохнул; болезненно царапались связки, но уже получалось говорить, лента на горле делала свое жгучее жизнетворное дело.

Он еще раз попытался рассказать о том, что здесь было и как работало. Перебив его вдох, с шипением капризного механизма отодвинулась дверь, слева в лицо Эара ударил яркий голубой свет.

— Я принес зарядник, но подходящий нашелся только в двадцатом архиве, а там… — послышался осторожный голос.

— Хватит оправдываться, Шэри. Давай… Нет, не мне в руки, а вставь в выемку слева… Выше. Нажми на панель… Смелее!

Что-то упало, небольшое, но тяжелое. Потом зашуршал жесткий мундир Советника — это Шэри наклонился, чтобы поднять. Короткое царапанье, сопение, щелчок — и с низким гудением пошла волна по стенам. По периметру потолка загорелась цепочка светильников, неохотно, словно дождливым утром по приказу раскрывались цветы.

Он глянул себе в ноги и увидел Боона и Шэри, стоящих у темной стены. Они ждали, но стена не просыпалась.

Незадачка.

Боон ударил кулаком по вытянутой панели управления — безотказное средство для любых технологий любых времен и назначений.

Слева вспыхнул и пополз вверх столбик светящихся полосок. Правый нижний сектор наполнился сине-голубым светом до половины и остановился, пульсируя. Заряда явно не хватало.

В панель, по примеру тестя, ударил Шэри.

— Хватит! — прикрикнул на него Боон. — Разломаешь тут все, что само не развалилось.

«Собрали старье вокруг старья и надеются создать новое», — с огорчением подумал Эар. Если бы он был в состоянии, если бы не эти цепкие ленты, он поднял бы руку, отгораживаясь.

— Может, я поищу другой зарядник? В двадцать первом архиве? — заикнулся Шэри.

Боон повернулся к диагносту:

— У нас нет на это времени. Где девочка?

— Внизу. Только что привели.

— Ей сообщили про мать?

— Я… я не смог. Попросил Ису, и, может быть, сейчас…

— «Не смог», «может быть»… Вечно ты мямлишь.

Застучали сердитые шаги, и к койке приблизился Боон. Склонился, вглядываясь.

Выглядел он скверно. Вертикальные морщины на бугристом лбу выдавали напряженную озабоченность. Некогда густые тяжелые волосы выпали на макушке, сейчас обрамленной мочалкой седых путаных прядей. Над вспотевшим лбом, почти у темени, замер отблеск индикатора со стены — зеленый, как световой камешек для наполнения ваз.

Эар натянуло улыбнуться:

— Ты полысел.

— Не о том думаешь. Сосредоточься. Сейчас самое важное — чтобы ты сконцентрировался, чтобы не терял сознания. Любой миг может стать последним. Хосин-каналы ведут на этаж ниже. Я проследил все коммуникации, и по схемам, и вживую. Утечек, рассеивания или потерь не будет. И все рассчитал. Долго искал кандидатуру на роль преемника, но все решили чертежи и описания. С максимальной сохранностью сила передается только кровным родичам. От поколения к поколению, только быстро. Твоя правнучка прямо под этой комнатой. Я попросил, чтобы ее погрузили в дремоту. Она у тебя своенравная, а нельзя, чтобы она вскочила и куда-нибудь метнулась. Она лежит прямо под тобой. Видит хорошие сны, не знает еще про Мэги… Я действительно сожалею… — его голос просел, но быстро вернулись хваткие интонации. — Твое тело не успеет остыть, а для девочки все уже переменится. Подумай о том, сколько ты сделаешь для последней в вашем роду! Ты отдашь ей всю свою мощь, поднимешь ее показатели, откроешь ей путь в высшее общество. На нее перестанут коситься, ее будущее станет надежным. Я сам позабочусь о ее будущем, поверь! Она будет уверенно ходить по любому Жилому Кольцу, жить в каком захочет… Но надо, чтобы ты сосредоточился. Датчики старые, накопительные каналы в ужасном состоянии, в управлении кнопки работают через одну. Едва почувствуешь, что дышать больше нет сил, собери себя, будто в горсть, и направь всю…

— Полысел, — повторил Эар со смешком.

И закашлялся. Хрипло, надсадно, со жгучей болью, рвущейся из самого сердца.

Нет, не время для шуток. Все последнее придется говорить всерьез.

Лицо и блестящий лоб Боона пошли возмущенными пятнами.

— Не трать силы на насмешки. Соберись! Что же ты!

— Позаботишься о ее будущем? — прохрипел Эар, едва только ощутил, что опять может говорить. — Возьмешь мой последний выдох в свои руки?..

Дыхание снова перехватило, словно кто-то жестокий стиснул руку в металлической перчатке на горле — молчи, старик! не мешай своими вопросами!

На глаза опустилась пелена, и будто по-настоящему встала перед прадедом маленькая девочка, последняя в его роду. Недлинные волосы, связанные в хвост по традиции Основателей, но растрепанные по личному шалопайству. Темные глаза, словно сделанные из камня; как стена, за которой что еще дремлет? Привычка вечно так усесться, чтобы всех слышать, но никого не видеть…

За ее фигуркой из пелены выступила еще одна. Вытянутая, с озадаченным длинным лицом.

Мэги.

И еще один силуэт стекся туманными лохмотьями, уплотнился — и отодвинул, заставил поблекнуть мерцающие панели, ждущие последнего вздоха. Силуэт молчаливый и печальный.

Экре.

И Боон в стороне, навис надо всей цепью семьи, согнулся, замер, жадный кнут-хищник, готовый упасть и схватить.

Но зачем ему их силы? Чтобы что?

— Она еще ребенок. Не думает своей головой, — вымолвил Эар, боясь, что говорит слишком тихо, чтобы быть услышанным. — Ты хочешь ее направлять. Вести, куда захочешь. Моя сила не для нее. Для тебя…

Боон поджал тонкие губы и втянул лысо-лохматую голову в сутулые плечи. Услышал.

— Скажи, зачем тебе чужое? Честно скажи.

Когда призывают говорить честно, то словно бы хлопают собеседника и подмигивают — эй, приятель, ты же до этого лгал, верно? настало время откровенности! готов? сможешь напрямик?

Это даже не призыв. Это — вызов. Некрасивый. Но до красоты ли, когда собравшиеся вокруг ждут твоей смерти?

Боон принял вызов:

— Ты — отец сильного сына, — сказал он. — Экре был великолепным Творцом. Захотел бы, стал величайшим. А моей дочерью я не гордился, даже когда она подарила мне внуков. Что это? Всего лишь природа. Зачатие, рождение, забота о потомстве. Ничего масштабного. Я хочу быть настоящим Отцом. Отцом сильных детей, ярких личностей. Такими для меня стали все, кто живет на Первом — долго я размышлял, прежде чем понял это в себе, долго. И вот я вижу, что с ними что-то не то: уже не такие прыткие, не такие активные. Понурые, даже вялые, словно простудились. Это на Первом-то! Из ученического корпуса поступают отчеты: «Устают от заданий». Устают! Ученики, а уже устают!..

Он медленно покачал головой, бросая на Эара короткие внимательные взгляды: мол, ты видишь, видишь, как я удручен?

— Мастер во мне говорит: это лечится, достаточно пробудить внутренний механизм, убивающий «простуду». Но на это нужна сила, нужна энергия. Основатель во мне нашел, где эту энергию взять. Все просто — просто не надо ее рассеивать.

«Не просто. Ты же хочешь взять».

На панелях нетерпеливо мерцали огоньки. Гудели стены, над диагностом чернел голографический шар, сообщающий редкими бордовыми прожилками, что еще несколько вдохов, еще несколько ударов сердца, еще несколько слов будет дано.

— И теперь я готов силу своих детей удерживать всеми силами!

Боон ждал ответа на свою честность. Ноздри его волнительно подергивались, рот сжался в щель. На него, сгорбившегося над последним Проводником, бросались разноцветные пульсирующие тени.

«Всеми чужими силами готов».

Эар вдохнул так глубоко, как позволяла боль и беспомощность, и тоже бросился, понимая, что это последний рывок:

— Дети? Кто эти дети? Основатели? Мастера?.. Наши народы слишком взрослые, чтобы быть детьми. Тебе тем более. Ты убираешь из их памяти Странников. Даришь иллюзию, что нет длинной истории, что все очень молоды, что им хватит маленького мирка. Врешь. Слушаешь свою гордыню и потому врешь. Себе. Им. Всему миру… И вдруг говоришь, что я должен доверить тебе будущее своей крови. Я. Тебе. Доверить.

Справа засопели взволнованно, и Эар перевел непослушный взгляд на Шэри, замершего в сторонке. Тот был как пугливый зверек, который ждет, пнет его большой сильный хозяин или погладит, и не знает, подбежать ли ему или убежать. Собрание нерешительности, ставшее Советником и сидящее во главе собраний. Один раз Эар видел, как Шэри делал заказ в доставке еды. Пугливая мышь была бы смелее в этом деле.

— И тебе, Шэри, он тоже врет, — проговорил Эар; язык немел и плохо слушался. — Он поставил на молодежь и сам же ее ослабляет, из древнего народа делая юный… Я умираю. Боон полысел, он не вечен. Ты останешься с его гордыней-врунишкой. Будете здесь сидеть. Черпать ресурсы из-под ног. Потом съедите весь осколок. Большой мир вы вычеркнули из своего настоящего. В его будущем вам нет места. Вы — пленники Первого. Сами себя заточили. Второй раз, в том же месте. Вот мировая ирония!..

Он закашлялся, во рту стало кисло.

— Боон, старина… Я понял, почему не мог указывать тебе, куда идти. Ты уже пришел. Ты на своем месте. Знаешь, что на Первом было? Зна-аешь… Догадывался. Ты подходишь этому месту, Боон. Жить в тюрьме, работать на тюрьму, укреплять тюрьму, защищать интересы тюрьмы — все твое.

Советник взорвался:

— Какая тюрьма?! Какое отношение я, Мастер, имею к тюрьме?!.. Послушай себя! Что ты за бред несешь? Ты, Основатель, вечный заложник внутренней стороны мировой сферы. Твой народ не видел космоса, не знает простора! У вас была только одна звезда. Да и та Ма-ла-я!

— Да, я из народа внутренней стороны, но потому о свободе знаю больше. И сейчас лишь я свободен. Свободен в выборе. Плевал я на твои уговоры. Ничего тебе не отдам — ни выдоха, ни силы, ни капли крови. Большой мир отнял у меня сына, невестку, внучка не вернулась. Но я доверяю ему — пусть заберет меня и направит куда захочет. Ни ты, ни я не будем решать. Тебе не доверяю, себе тоже. Ни ты… Ни я… Пусть мир сам… пусть сам…

С левой руки сорвалась лента, резанув краем кожу на запястье; диагност потерял одно из своих целебных щупалец и затрещал, сообщая об угрозе подключенной к нему жизни. Стены налились шумом, запели низкими голосами, как возмущенный двигатель перегруженной летучки — что-о это вы, что-о, что-о. Напряглись кресты на панелях, нацелились.

Что бы Боон там ни подкрутил по чертежам и описаниям, ему ничего не достанется!

Из щелей между панелями выползла смерть, просочилась, обошла Шэри сбоку, разве что не подвинула. Гул от стен сдавил сознание — выходи! оставь тело!

«Я делал все, что мог. Пусть делал не то, но все, что мог», — сказал Эар смерти прямо в бездонное лицо.

— Мэги. Ты говорила… Тропы как струны, — прошептал он вслух. — Мир играет музыку. Слушайте ее. Слушайте.

Последнее слово вырвалось вместе с последним выдохом.

И Боон отстранился, уступая дорогу рванувшему прочь вихрю свободной силы.