Глава 8

Чего хочет эта женщина?

Она пришла со стороны поселка Фаала и не понравилась сразу. Едва только Морио увидел, как она суетливо поднимается по склону и косится на тучу вдалеке, едва заметил хищно поднятые плечи и бегающий взгляд, решил — слишком уж она похожа на Цепкого Рао. Она вроде бы искала пристанище, чтобы переждать подступающую непогоду, но упрямо казалось, что это — сбежавший с Первого Воспитатель, которого ветра и молнии переходов изменили до неузнаваемости, и теперь он пришел сюда, чтобы совать длинный нос в дела бывшего ученика.

Сначала она долго топталась вокруг домика, заглядывая в каждое окно. Морио, сидевший в центре комнаты у очага, каждый раз, когда видел в окне ее растрепанную голову, смотрел в упор — пусть не думает, что ее не замечают. Но не поднимался и наружу не выходил. А женщина, казалось, находила свое удовольствие в таких заглядываниях.

Из предгорья непогодный домик было почти не разглядеть: маленькое строение с деревянными стенами, почерневшими от сырости и ветров. В трех стенах располагались небольшие окна. Света они пропускали мало, но позволяли осматривать местность и следить за погодой. Задняя стена, обращенная к горе, была глухой, снаружи ее до ската пологой крыши засыпали камни…

Когда гроза приблизилась, когда потемнело и накатило очередное эхо грома, женщина пролезла в дверь.

— Ты — Морио, я знаю, — заявила она с порога. — Ты с Первого. Ты из города. Ты жил у Фаала, теперь тут живешь.

Морио кивнул, но со своего места не встал. Он видел, что рюкзак оттягивает женщине плечо, что его лямка глубоко вдавилась в куртку, сшитую из разномастных кусочков кожи и потертого меха. Но женщина так показательно вцепилась в свой рюкзак, что мысль проявить гостеприимство убежала: еще сочтут за покушение на имущество.

— А я — Берге́на. Красивое имя?

Ерунда! Такие имена нигде не в ходу!

Морио глянул на нее исподлобья.

— Красивое, я знаю. Сама придумала. Ни у кого такого нет, а у меня есть!

Довольно посмеиваясь, женщина порывистыми шагами дважды обошла домик, позаглядывала в углы. Ходила-ходила, поскрипывая досками пола. Потыкала обугленной палкой в очаг, утопленный в полу, — предсказуемо ничего не обнаружила, кроме золы. Притянула к себе подвешенный к потолку длинный крюк с чугунным чайником и заглянула в него.

Стойкое чувство, что она не осматривается, а высматривает, тянулось за ней, как волны за лодкой.

— Воды маловато.

Он указал на синий иуратовый бак у стены. Бергена сунула туда нос и, взяв кружку с полки, зачерпнула из бака.

— Знаю я этот ручей, — сказала она, напившись и облизываясь. — Что-то далеко ты за водой ходишь. А ведь есть еще ручьи рядом с этим домиком — правда, выше…

И посмотрела на него с прищуром, похожим на тот, с каким смотрела на него Имай, давным-давно, в кабинете Проводника Эара. Похожим, но не таким, слишком грубо подделанным. И потому от нее повеяло ложью, как болотом.

Морио вздохнул. Эта женщина не пробыла с ним под одной крышей и пяти десятков вдохов, а он уже от нее устал.

Ну чего она хочет? Зачем рыскает?

Он накормил ее половиной своего ужина, уступил одеяло. При этом готов был поспорить, что еда, чашка и теплое одеяло у нее в рюкзаке есть, только она предпочитает брать чужое, а не использовать свое. А в непогодном домике нет хозяина, чтобы ухаживать за гостями.

Когда она заныла, что нагревательный элемент в полу надо включить, не так уж много заряда перчатки это снимет, он подкинул в очаг несколько поленьев. Дело было не в цене за тепло. Элемент уже не работал, когда Морио вселился сюда. Можно было всю перчатку по волокнам запихать в старенький терминал, пол это не нагрело бы. Морио, зная о приближении дождей и прохлады, понемногу запасался дровами в предгорных рощицах, но на визитера с требованиями «больше, больше тепла» не рассчитывал.

Он слушал ее, хотя не верил и половине слов. Лучше бы она молчала, чем несла околесицу; всем было бы приятней в этот дождь, в эту ночь. Делать вид, будто веришь наигранным словам — все равно, что речную тину ложками есть.

Но он терпел.

По крыше стучали крупные капли, ветер плескал в маленькие окна горсти дождя. В темноте снаружи гулко и протяжно грохотало, намекая, что эта женщина еще долго будет прятаться здесь от непогоды и говорить, говорить...

— Я такая старая, что помню еще простые времена. Вот одно, вот другое, третьего нет. Вот растянувшийся город. Вот кольцо поселков вокруг горы. Вот равнины, реки, вот холмы Колодца. А теперь… Кроме чая ничего не найдется?

Преувеличивает насчет возраста, подумал Морио. Он отрицательно помотал головой и подвинул к ней жестяную банку с сушеным разнотравьем.

Бергена вгрызлась крупными зубами в кусок горячей колбасы и продолжила, изредка бросаясь пронзительными взглядами:

— В городе неразбериха. Есть дома, разрушенные до подвалов — так часто плюхи падали именно в них. Кто-то считает, что просто домам не повезло, а кто-то высчитывает закономерность падений в одно место. Теории строят, думают… Поговаривают, что гравитаторы можно сделать, чтобы плюхи отбивать… А хлеб у тебя есть?

Нашелся и хлеб.

Если бы он мог говорить, то сказал бы одно слово — чушь. Все эти поговаривания происходят не более чем от раздутой гордости, с которой он уже сталкивался. Как они собираются делать гравитаторы снаружи, на поверхности осколка, если среди них нет Мастера, способного вскрыть эту поверхность, и нет Основателя, способного заглянуть внутрь, в подложку, чтобы посмотреть, что именно там сломалось?

— На равнинах тоже ни общего закона, ни единого мнения, — продолжала Бергена, поочередно откусывая от колбасы в левой руке и от хлеба в правой. — Хотя когда равнины имели что-то общее? Это лишь городу кажется, что равнинные все заодно! А приблизишься — так в каждом дворе каждая собака сама за себя, отдельно от хозяина живет, своим собачьим умом. Велик ли тот ум, неизвестно, но чтобы отдельно жить, хватает.

Заметив, что ее носки и ботинки просохли у очага, Морио снял их с подпорок и переставил поближе к владелице. Не поблагодарив, Бергена быстро вытерла руки о плотные штаны, натянула на ноги теплые носки и бросила:

— На единственную гору зайдешь, и тут отстраненность. Ты почему откололся и сидишь тут один-одинешенек?

Морио неспешно опустился на свое место у очага и накинул на плечи куртку, которую дал ему Фаал в преддверии похолодания.

Она знала, как его зовут и какой путь по Миллионному он проделал. Значит, задавала этот вопрос нарочно, из побуждений, очень ему не понравившихся.

— Все порознь, верно?

Он развел руками.

— Даже странно, что все так далеко друг от друга разбежались на таком маленьком осколке, — покивала Бергена. Тон ее неожиданно потеплел, как будто Цепкий Рао ослабил хватку. Уткнувшись в кружку, она продолжала: — Одни жмутся там, другие топчутся здесь… А куда дальше?

Кому?

— Сколько живу, сколько хожу, сколько слушаю — вижу, что надо искать то, что всех объединит. Но что это? — спрашивала она уже у потолка, улегшись на пол у очага. — Кто-то решит, что любовь… Да, было бы романтично, если бы влюбились и поженились городской с равнинной. Тогда все стали бы родственниками и перестали драть с соседа по две шкуры… Но нет… Другие скажут, что объединить, сплотить всех могла бы вера. Но тогда она должна быть новая, невиданная, чтобы, как все невиданное, увлечь и захватить нас. Однако мы крепко держимся за точные знания о мире. Новая вера в них не пролезет.

Морио скривился. Вера в то, что Основатели — это строгие и недоброжелательные руководящие всем сущности, на Миллионный все-таки пролезла и встречалась ему через шаг, хотя к точным знаниям об Основателях она имеет весьма опосредованное отношение. Так что пыль — цена этим ее рассуждениям в потолок.

Зевнув, Бергена продолжала:

— Вот и выходит, что единственное общее для всех — это информация. А те, кто все объединит, — это те, кто несет информацию, кто ее распространяет. Лишь они проложат мосты между городом, равнинами и поселками.

Провал.

Морио покачал головой, встретился с Бергеной взглядом и покачал головой еще раз, показательно. Грома-адный такой провал. Кто такие эти ваши распространители информации? Вы, что ли, рыскающие и любопытные? Есть ли у вас общие правила? Договоренности? Вы объединены или каждый сам по себе, так же, как город, как равнины, как дворы и отдельные собаки?.. Нет, строя домыслы о чем-то общем для разрозненных, вы, сами разрозненные и не знающие общего в себе, сильно ошибаетесь. Или я ничего не знаю об ошибках.

А уж он-то об ошибках знает. В его ботинках до сих пор песок с улицы, на которой умерла Ллил.

Если бы он мог говорить! Он непременно высказал бы этой женщине, как излишне она мелочна для того, кто претендует на обширные знания. Он ведь слышит ложь в ее голосе. Она прячет вещи, даже крошкой своего не поделилась — не может она быть распространителем информации, даже если ей нравится эта роль. Распространять — это собирать и отдавать. Бергена же полностью занята тем, что собирает и поглощает.

Зачем она пришла сюда? Вещать об общности ему, отколовшемуся?

Он устало потер лицо ладонями с ускользающим запахом колбасы и улегся спать у очага, плюнув на гостеприимство, на то, что надо бы дослушать гостью, что надо предложить ей еще кружку горячего чая — на все плюнув.

Ночью Бергена ворочалась, охала, ругалась и время от времени взывала к Морио: «Как ты тут спишь?!» Он улыбался под курткой...

Первые муравьи из тех, которым он укрепил экзоскелет, встретились ему спустя три десятка поворотов от переселения на гору. Распознал он их по ощущению укоризненного взгляда — ну что? бросил нас? сбежал?

Постепенно в непогодном домике собрались все сто сорок семь муравьев. Своего создателя они не трогали, в еду не лезли, ночью не пробирались под одеяло. Жили себе спокойно под полом, один раз в поворот выходили всей толпой в угол комнаты, куда Морио наливал лужицу сладкого сиропа. Что было у этих муравьев в головах и почему они пришли сюда, он не понимал и не мог придумать ни одной реалистичной догадки. Но пришли, поселились. А сегодня он даже был им благодарен. Беспокойный сон пронырливой Бергены — явно их проделки!..

Утром Морио проснулся от сквозняка, трогавшего его спину. Приоткрытая дверь поскрипывала на петлях, гоняя туда-сюда сырой воздух. Бергена ушла, не разбудив его. Осталось противное ощущение, что она приходила не из-за непогоды, а чтобы на него посмотреть.

Вставать не хотелось, аппетита не было. Все-таки он заставил себя подняться, умыться холодной водой, позавтракать и взяться за бытовые дела. Он вышел наружу в прохладный воздух, скользнул взглядом по блестящему сырому склону. Прислушался — где-то пронзительно кричал сурнак. Похоже, ему опять пригрезилось, будто кто-то лезет в его нору. Беспокойное соседство…

Морио потянулся, ощущая тяжесть в суставах, и начал прибираться на склоне. Опять вымыло немного земли из-под дома, и надо было напихать в боковые пустоты камней. Поправил крышу, сорванную в одном углу порывом ветра. В очередной раз решил было укрепить, но тогда ведь не оторвет в этом углу никогда. А так после следующей грозы у него еще найдется дело.

Когда Малая встала в зенит, как делала каждые десять поворотов, на горе наступило то, что он называл «швырок». Вверх потянуло его самого, валяющиеся камни, потоки песка, балку-крыльцо. Дугой выгнулись сушильные веревки между двумя воткнутыми в землю палками, в домике стукнулся о потолок чугунный чайник. Поднимало-поднимало, словно кто-то ленивый медленно подкидывал их в огромной ладони.

Наконец замерло.

В животе знакомо заворочалась тошнота. Зависнув рядом с крышей, Морио задышал носом и закрыл глаза. Он уже знал, что всего несколько вдохов — и притяжение вернется в норму. Ох, неправы были те, кто говорил, что нарушения в гравитации бродят по периферии, а на центральной горе — порядок! Тут свои поломки.

На двенадцатом вдохе тело ожидаемо налилось тяжестью. Потащило вниз. Он ухватился за край крыши, чтобы подвинуться, подтянуться и встать носком ботинка на балку над окном, но не рассчитал всего миг — рвануло к земле раньше.

Рухнул, сорвался, больно приложился спиной о землю. Сверху обсыпало камешками со склона. В доме чайник бухнул обо что-то, и оно разбилось.

Сговорились, что ли?

Морио лежал, тяжело дыша. Голова сильно кружилась, правая нога ныла, обещая большой синяк на голени, под лопаткой горела ссадина. Он чувствовал себя так, будто раскололся на мелкие кусочки. Каким из осколков был он сам, единственный и настоящий, не определишь, хоть лежи тут до следующего швырка.

Но как-то его части все сразу решили, что нечего валяться на мокрой земле. Надо вставать и поворачиваться к миру, узнавать, что принесет новый день.

Одна частичка Морио заметила вдалеке назойливую Бергену: та успела спуститься со склона, но задержалась в предгорье. Возле груды больших валунов в начале тропинки ее поймал Фаал, приехавший, как обычно, с мешком заказов. Они о чем-то бурно спорили. Их крики вместе с грохотом так и не починенного миаса сотрясали склон.

Другая частичка откликнулась теплом: Морио всегда был рад видеть «старого пескаря». И пусть Фаал наверняка забыл привезти сенсор для терминала, который Морио давно заказал в городе, все равно от его визитов становилось теплее на душе.

Третья часть длинным покровительственным движением потянулась к цепочке из тридцати шести муравьев, семенящих прочь от балки-крыльца — эй, ребята, впереди большая лужа, держите левее!.. Муравьи остановились, будто уловили совет, потом собрались кучей, явно что-то обсуждая.

Вскоре Морио перестал следить за ними — сами разберутся, куда им идти. Да и Фаал уже поднимался по тропинке, миновав предпоследний ее изгиб и поскользнувшись на грязи. Бергена, словно мышь в траве, проворно мелькала вдали, меж редких каменных обломков, разбросанных на подступах к горе. Морио смотрел ей вслед и думал, что все эти суетливые петляния очень ей идут.

— Дурная баба, — выдохнул Фаал вместо приветствия и, обернувшись к пустому склону, где недавно разговаривал с Бергеной, крикнул: — Попадись мне еще! Руки с ногами поменяю!

Морио повел головой — что происходит?

— Кружку она у меня сперла, — бросил Фаал и поставил большой мешок на плоский камень у крыльца, прямо в скопившуюся лужицу. — Два поворота назад попросилась на ночлег. Отказать нельзя, насчет Слушек строго… Наберут жулья, а нам впускай… Баба — дрянь, это у нее с кончика носа сочится. Всю ночь шуршала, рыскала по дому. Наутро смотрю, ее нет и полка над столом пустая. Та, где ты свою кружку держал. Думала, небось, мы с ней больше не увидимся, или надеялась, что не замечу пропажи. Вот только я-то ее поймал. Спросил, как водится, где моя кружка?

Морио улыбнулся.

— Да верно, не докажешь ничего, — Фаал с досадой махнул рукой. — Обыскать я ее не могу. Слушек прижать — все равно, что Городскому щелбан отвесить. Неприятностей больше, чем удовольствия.

Показывая на склон, Морио развел руками — что за Слушки такие? не понимаю. Но Фаал не смотрел в его сторону, увлеченно ворча, и потому не увидел немого вопроса.

— Как горло? — спросил он, роясь в мешке. — Массировал, как я велел?.. Я тебе еще настойку принес. Полощи ею по утрам. Должно помочь.

Морио принял из его рук заляпанную узкую бутылку и вытащил пробку. В нос бросился резкий запах спирта и кислятины. Похоже, Фаал сам сделал эту настойку. Признаться, Морио не рискнул бы его творением даже закопченный чайник над очагом протереть, не то что горло полоскать. Но взял.

Потом забрал мешок, сильно оттянувший руку, наскоро оглядел содержимое. Крупы, хлеб, соль, коробка мелко наструганного сушеного мяса — заказы из фермерских поселков вокруг горы. Рыбы не было. Рыбы Фаал не привозил уже четвертый визит, лишь обещал каждый раз «побаловать» вне оплаты и заказов. Морио не так сильно хотел той рыбы (за детство наелся), но старик каждый раз с восторженным упоением рассказывал, что именно он привезет — и невольно зародилось трепетное ожидание обещанного.

Морио подобрал узкий камешек и на земле вывел: «Что-то с Корном?».

Фаал помрачнел:

— Это Слушка тебе наболтала? Вот дурная баба...

Он вошел в домик первым, долго рылся в очаге палкой, делая вид, что проверяет, все ли дрова прогорели до золы. Потом, как въедливая родственница, потряс одеялом, сообщил, что все отсырело, и поволок одеяло на свежий воздух, который снаружи был не намного суше, чем в доме.

Морио отошел в уголок и принялся выкладывать продукты из мешка на полку, заменяющую ему стол.

— На Ллил многое держалось, — послышался наконец тихий голос с порога. — Похоже, Корн жил только ею. Не знаю… Вроде оплакали, отгоревали. Мать ее из дома уже выходит. Глянешь на них, понимаешь: жизнь ушла, но жизнь возвращается… Ну ходил Корн понурый, вот только ходил же!.. А потом вдруг стал на руки жаловаться: то удочку не удержит, то весло не вставит. Меня попросил как-то с ним на рыбалку сходить. Я даже обрадовался — эх, молодость вспомню! Хоть бы еще какую страшенную дрянь поймать!.. Но вижу, он сеть больше запутывает, чем ставит.

Морио взял палку из очага и вывел в золе: «Он немолод». На это Фаал лишь отмахнулся:

— До старости Корну далеко, как мне ползком до города. Здесь что-то иное…

Разметав надпись в золе, Морио подумал и медленно написал: «Отчаяние».

Старик ощетинился и уставился на это слово, как на врага. Видно было, что он хотел бы найти объяснение, почему болеет его друг, но это желание сражалось с гордостью — то, что способно сломить его товарища, просто не ищется! Его руки сжались в кулаки, лицо напряглось, затряслись усы-ниточки.

Морио стер надпись концом палки — на больное надавил, не надо было. У равнинных гордости не меньше, чем у городских. Просто она в другом.

Нужно было сменить разговор. «Слушки», — вывел Морио и поставил два остроугольных знака вопроса.

Фаал расслабился, плечи его опустились.

— Дурные они. В основном бабы… — с облегчением заворчал он, и стало как-то свободнее, словно в тесном помещении открыли дверь. — Их город собрал, да только нас не спросили.

Старик прошелся по комнате и уселся по другую сторону очага:

— Как у вас на Первом узнают, кто чем живет?

Морио непонимающе пожал плечами.

— Вашему руководству начхать, что думают в народе? — возмутился Фаал.

Растерявшись, Морио ткнул палку в золу, но так и не нашелся, что написать. Фаал, видимо, нашел в его молчании что-то свое, приятное ему, как жителю гордого Миллионного. Подкрутив усы, он пустился в объяснения:

— Слушки ищут слухи и события, чем помогают городу понять, что творится вокруг. Собирают новости, мнения, факты — в этом они подчиняются городу. Но они независимы, у них свои интересы, а эти интересы город не контролирует. Из своих интересов они не только ищут слухи, но и распространяют их. Например, эта Слушка принесла мне давеча новость — якобы гравитаторы начали делать в одном из поселков.

Морио вздрогнул и быстро закивал.

— И тебе она то же принесла?

Он покачал ладонью, показывая, что не совсем, но около того.

— Ну, может, и правда, Хотя, скорее всего, так, обнадежить… — Фаал пожевал губами. — Но это не главное. Главное, что она приходила в поселок по мое нутро. Городской давно хочет с меня получить согласие на овощные льготы. Вот и присылает разведчиков: нет ли чего новенького, на что он смог бы надавить. А кружку она прихватила из жадности.

Морио вздохнул. Шпионы, значит. Но не только собирают знания, а и раздают их — такие, какие выгодны для них лично. Правильно ему сразу не понравилась эта женщина с выдуманным именем. Хотя надо отдать ей должное — она честно с ним говорила о своей роли на осколке, об информации, о ее распространении…

Честный шпион. Укравший предмет и потом пришедший посмотреть на его владельца.

Это выглядело нелепостью, на грани глупости. Но Морио догадывался, что не всегда нелепости можно объяснить отсутствием разума. Тут-то явный расчет, с умом. Слушки на Миллионном, по-видимому, эдакая имитация Основателей. Они очень стараются походить на оригинал, умеющий видеть суть вещей и явлений и смотреть в будущее. Их действия нельзя списать на бездумность. Слушка Бергена украла именно ту кружку, которую он случайно укрепил вместе с куском дома Фаала. Как-то она это распознала, как-то раскусила уникальность той кружки. А потом пришла вынюхивать, что он собой представляет.

Вот ведь пылища звездная! Бергена еще проявит себя в его жизни! Но он совершенно не властен над этим проявлением. Он вообще не властен над случайностями, которые породил.

— …чем ей тарелки не понравились? Там рядом стояла целая стопка, я их давно хотел выкинуть. Если ей нужна была посуда, почему не взяла тарелки?

Морио устало потер руками лицо. Ладони были прохладными и пахли мокрой землей и деревом…

Конечно, он покивал на просьбу Фаала массировать сорванное горло, полоскать его настойкой дважды в день (вылить и не вспоминать отраву). Конечно, он, как мог, передал свой поклон Корну и его жене. Улыбнулся на очередное обещание привезти рыбы — вкусной-вкусной.

Он поужинал кашей с плохо разварившимся мясом и отметил, что к лужице сладкого сиропа сегодня вышло только шесть муравьев. Остальные не показывались. Они словно бы сторонились его — и от этого стало тревожно. Морио выбрался наружу, чтобы не пялиться в пустой угол, не чувствовать одиночества.

Над равниной опять собирался дождь.

Он сидел на балке-крыльце, глядя на затянутое низкими тучами небо, и думал, что если срочно не найдет себе какого-нибудь крупного дела, то еще через десяток-другой поворотов у него что-нибудь откажет, как руки у Корна. Безделье губительно для Мастеров, скука и рутина ослабляет Основателей, отчаяние разрушает людей на осколках. И его, Подмастерье, наваливающаяся тоска тоже скоро захватит, скрутит в узел. Не развяжешь потом.

Но где найти занятие? В городе Морио был, не пригодился. На равнине тоже оказался бесполезен. На горе этой торчит понапрасну, разве что Слушке на потеху.

Кстати, почему все здесь так безлико?

Он поерзал на пошатывающейся балке, осматривая склон, сумрачную равнину, размытые отсветы вдали, небеса, провожающие день. Все безымянно. Из мест, где он побывал, название носили только остатки старого мира — Холмы Малого Колодца.

Если бы в нем было больше творческих способностей, он, наверное, тоже мог бы создавать имена, как Бергена придумала себе свое. Например, городскую линию назвал бы Серым Краем — там вечерами на закате Большой звезды небо окрашивается сочно-серым. А поселок по ту сторону горы можно было бы назвать Тень — там на склоне торчит скала, да так причудливо, что хоть один дом из десятка всегда оказывается в тени, при любой звезде, в любое время.

Холодянка — это имя он даст небольшой узкой реке, выбегающей на поверхность у подножья горы. Тихая Долина — так пусть называется впадина между тремя холмами, мимо которой пролегает путь к поселку Фаала. Который, кстати, тоже безымянный.

А чем ветер не шутит — Фааловы У́сы!

Он разошелся, чувствуя, как пылает в груди вдохновение и азарт, как дрожит и царапает горло, не способное издать ни звука. Если бы мог говорить, если бы не сорвал тем криком горло — объявил бы все названия вслух!

Восьмой Лес — это была бы рощица, куда он последнее время ходит за дровами. А гора…

Руку пронзила острая боль — ой!

Морио затряс кистью, поднес ее к лицу, чтобы разглядеть. На запястье сидел большой черный муравей и сердито шевелил длинными усиками.

«Ты прав, выдумка названий — так себе занятие», — мысленно ответил ему Морио и ушел в дом. Там он ссадил муравья в угол со сладкой лужицей, проверил окна и лег спать…

Еще один поворот — и ветер нанес тучи пыли, осевшей и забившейся даже между зубами. Пришлось мыть домик изнутри и много раз спускаться за водой к истоку Холодянки.

Еще один поворот — и новая гроза свалила несколько крупных камней на домик. Пробило заднюю стену… Пришлось перенести муравьиную «кормушку» в другой угол, а остаток светлого дня потратить на то, чтобы сходить в Восьмой Лес и притащить молодую сосенку для починки стены, потом разобрать обшивку терминала, чтобы залатать две дыры.

Еще один поворот — и дождь запер Морио в домике, разрешив только неторопливые мысли о том, что именно надо будет заказать Фаалу на следующий визит…

Очередное утро началось с противного писка и с мысли — какого сквозняка он не может обрести тишину на необитаемом склоне необжитой горы? Почему все время здесь что-то грохочет, шумит, воет, бормочет, а теперь запищало? Неужели к снующим туда-сюда муравьям присоединились крысы?

Пищало так противно, что Морио поначалу подумал — не Бергена ли это вернулась и что-то вещает с порога. Но оказалось — терминал.

Протерев глаза, он несколько раз потянулся, прогоняя тяжелый сон из тела. Терминал продолжал надрывно пищать, хотя звуковой сигнал входящей связи Морио убрал. Он не ждал сообщений и сейчас решил, что это ошибка или сбой.

Терминал вскоре затих. Точно, сбой.

С кружкой чая и куском подсушенного над очагом хлеба Морио перебрался наружу — пока солнце мелькает в просветах между облаками, нечего сидеть под крышей.

Вдалеке по зеленому ковру равнины, уже подернутому буроватым налетом пожухлости, медленно и с упорством муравья, несущего добычу, ползла черная линия. Несколько поворотов назад Морио с зашедшимся от волнения сердцем бросился бы ей наперерез. Но сегодня он лишь следил за линией — словно художник с неба протянул карандаш и ведет по своему рисунку. Может, перечеркивает что-то непонравившееся.

Он слишком много времени провел, размышляя о плюхах, и сейчас наблюдение свернуло на привычные мысли об их загадках.

Да, он уже знал, что для борьбы с этим проклятым явлением одного Подмастерья ничтожно мало. Но что, если представить, что он сейчас один за троих? Представить, что он — на какую-то часть Основатель, способный работать с энергией, видеть свойства и связи объектов. На какую-то он — Мастер, умеющий проникать в материю, изменять свойства, изменять связи…

Что чувствует тело в переменном гравитационном поле? — спросил он у частички-Основателя, глядя на черную линию.

« — При увеличении нагруз-зки вес тела возрас-стает. Голову клонит вниз, вдавлив-вает в плечи… Зачем спрашиваешь? Забыл, каково самому пришлось на той площ-щади?»

Не забыл. Как тянуло в груди, помнил. Как ноги словно распухли, помнил. Как кровь отлила от головы, как на глаза опустилась тьма и пропало зрение, помнил. Но что увидел бы Основатель со стороны?

« — Медленный вдох, быстрый выдох. Внутренние органы смещаются вниз. Высокое давление в сосудах ниже сердца».

Это если плюха падает. А если пойдет снизу вверх?

« — Из земли, что ли, выпрыгн-нет? Навоображал тоже… Ну, тогда опять же, подумай о потоке крови — пойдет под давлением снизу в-в-верх. Жертва будет видеть красную пелену перед глазами, а Ос-снователь со стороны…»

Стоп. Выходит, жертва плюхи может по красноте или черноте в глазах определить вектор гравитационного узла и отреагировать телом по ситуации? А если донести до жителей, что они могут, пока ждут помощи Первого, сами уменьшить себе урон? Каждый сам для себя?

« — Хорошо, — возник другой голос, более спокойный, — допустим, алгоритм реакций ты им объяснишь, и они начнут ориентироваться на цвет пелены перед глазами. Но как они будут отрабатывать этот алгоритм? Например, заставит ли Фаал свои сосуды откликаться на изменение давления? Сумеет ли сознательно гнать кровь к голове, если плюха упала сверху, и отводить кровь от головы, если плюха пошла снизу?»

…или ничего не делать с сосудами, если плюха накатила сбоку, а сосредоточенно держать суставы, чтобы их не вывернуло...

« — Найдет ли силы Корн, ослабевший от горя, работать с суставами в непослушных руках?».

Нет. Не найдет. Вообще не найдется здесь Мастера, который сумеет на таком уровне работать с собственным телом. Или он, Морио, ничего не понял про Миллионный за ту прорву времени, что тут торчит.

Нет. Мало троих помощников со знанием и с объяснением. С четвертой стороны должна быть практика, динамический отклик, индивидуальная реакция каждого организма на конкретные ситуации. Но для этого нужно, чтобы сами жители загорелись силой и желанием что-то в себе менять. А они, наоборот, впустили в себя тину отчаяния.

Да-а. Безнадега.

« — Полная?» — с усмешкой поинтересовалась еще одна частичка Морио, и ее внезапный вопрос был наполнен вызовом.

Он улыбнулся, вспоминая длинный шарф, разные сапоги. Если бы в нем было больше творческих способностей… Прикрыв глаза, Морио зашевелил губами, почти беззвучным шепотом выпуская слова:

«Слухи, плюхи, невезухи…

Даже в этой заварухе

Поэтичные толстухи

Пишут бодрые стихи.

В непогодной развалюхе

Я живу назло непрухе

И пока не убедился,

Что дела совсем плохи».

« — Какой упрямый! — хохотнула Молл, поэтесса в разных сапогах. — А ведь ты сидишь здесь уже без малого оборот».

Упрямый.

Он встал и вернулся в домик. Не успел помыть кружку и убрать одеяло от очага, как терминал задрожал с нарастающим негодованием — как ты смеешь молчать, когда я к тебе по делу? Эта дрожь прорвалась через все настройки, и Морио подошел к нему. Сунул руку в перчатке во внутренности комка из проводов, болтающихся на деревянной стене. Над скопищем проводов, на одном кронштейне из трех, висел мутный экранчик. Сенсор у него работал плохо, некоторые зоны были слепы, но аппарат функционировал, да и Морио был не из капризных.

Текст письма отобразился с пропусками:

«Светлых поворотов те..,… сланник Первого!

Мое имя Ирона. Я стро.… рогу между городом и поселком, который стоит на берегу ….кой реки. Есть задача — созд… подречную переп…..

Мы увидели вашу рабо… Нам очень пригодились бы ваши навы…… оздании крепких, неруш.….онструкций. Речь иде. о …… ом тоннеле в …… де много песка и…»

О чем этот Ирона? Все, что Морио создал крепкого, — это угол дома у Фаала. Но кто бы потащился к Фаалу специально, чтобы посмотреть на угол?

Он хлопнул себя по лбу — конечно! кружка! Бергена ее унесла и теперь болтает о нем где попало и что попало, размахивая украденным! Небось еще кружку об камни кидает или молотком бьет, показывая всем невидаль.

«Работа предсто… важная, даже в чем-то ……. Мы будем благ…… ны. Прошу вас отв…… согласны ли… сотрудничать со мно.».

Ирона, Ирона… Он что, тоже Подмастерье, но его не послали учиться на Первый? Странно. И тоннель этот… Почему они не хотят построить мост над рекой? Почему идут таким сложным путем?

Он уже задавался вопросом, как вышло, что потомки Мастеров перестали пользоваться своими возможностями. Ведь куда легче и быстрее поднять тяжелый предмет жестом «точка-верх», чем возводить хитроумную систему рычагов. А потом из разговора с Фаалом понял: здесь не было Основателя, способного указать точку в пространстве, к которой можно приложить этот жест. И жест забыли, и к силе, стоящей за ним, перестали обращаться.

У этого Ироны нет Основателя, который объяснил бы, как надо строить переправу через широкую реку. Кто есть, к тому Ирона и пришел. Но Морио ведь неравная замена. Он вообще не замена — не умеет он ничего строить.

Морио замер. Ему не стоит ввязываться в это дело. Он не настолько опытен, как про него решили. Укрепить отдельный предмет — это ему легко дается. А вот часть большой конструкции… Он непременно сцепит намертво что-нибудь нужное с чем-нибудь случайным, с какими-нибудь вспомогательными деталями или с чем-то, что просто прислонили-поставили. И что потом? Отступать и рыть тоннель в новом месте, в обход навечно застывших балок и подпорок?.. Нет, он лишь навредит строительству.

Резко выдохнув, Морио нажал «Нет».

Экран терминала мигнул, принимая ответ, — и снова открыл строку «Прошу вас отв…… согласны ли… сотрудничать со мно.».

Что-то сломалось? Отсырело в контактах?

Он нажал еще раз «Нет». Мигнуло — и снова строка с вопросом…

Нет. Нет. Нет. Закрыть. Нет. Выключить. Где этот провод?.. вот так, выдернул. Вставил, нажал. Включился?.. Опять это письмо?!.. Нет! Да нет же, я сказал! Хватит! Нет! В пыль все! — эта женщина, этот Фаал, этот Ирона… Надоели вместе со всем миром! Вот что всё и всех объединяет: на-до-е-ли!..

Нет!

Рассердившись, Морио хлопнул обеими ладонями по сенсору, погнув кронштейн. Экран перекосило, изображение издевательски мигнуло — и вспыхнула новая строка: «Благодари. за… гласие».

Как так?

Он пнул стену несколько раз, вырвал пучок проводов из остатков терминала и выскочил из домика. У него уже не было сомнений в том, что это не случайная поломка, а простой суррет, который на Первом даже ребенок может создать. Плевая технология, был бы сенсор, а что экран, что голограмма — без разницы. Сам делал когда-то такой, сам посылал Исе, когда хотел получить согласие на просьбу отпустить его домой, погостить у матери. Как он сейчас-то повелся на такую банальность!

Очень просто повелся. С чего-то решил, будто люди, разрабатывающие гравитатор, не способны создать элементарное письмо-цикл. Вот тебе наука — не считай других глупцами, не то получишь по носу от их ума!

Злость сделала за него этот выбор! Он сжимал кулаки и стискивал зубы, пытаясь справиться с собой, гневающимся на свой же внезапный гнев. Его раздражали даже камни, валяющиеся перед домиком. Замахнувшись пнуть один, он потерял равновесие, промахнулся и плюхнулся на балку-крыльцо.

В розово-синем вечере на небо медленно выкатился 5698-ый. Он вращался, словно диковинный плод в руках гордого торговца, который расхваливал свой товар, показывая со всех сторон. Вот полнеба заняла черная безжизненная поверхность, вот приблизились затянутые легким туманом края, вот нацелились на Миллионный неизменно блестящие золотым шесть граней нижней пирамиды. В том, как он пер по небу, приближаясь и увеличиваясь, крутясь и сверкая пирамидой, было что-то назойливое, но все равно Морио следил за ним безотрывно.

Справа что-то копошилось и тихонько шуршало. Оказалось, что все сто сорок семь муравьев пришли посмотреть на 5698-ый вместе со своим создателем и теперь теснятся на свободном куске крыльца, давятся, лезут друг на друга — но все здесь.

А ведь он не одинок. Пусть он не может общаться с компанией муравьев, но все-таки у него компания есть. И не такой уж он неудачник. Вряд ли теперь найдется сила, способная раздавить этих муравьев. Кроме времени, конечно.

Едва он встал, как муравьи, будто вода, растеклись по балке — обратно не сядешь. Значит, он не будет садиться.

Вернувшись под крышу, Морио увидев разбитый терминал. Долго смотрел на экран с надписью-приговором «Благодари. за… гласие» и наконец нашел слова, чтобы обратиться к своему внутреннему Проводнику:

«Вы отправили меня помогать, чтобы укреплять живое. Но если я стану укреплять неживое, я тоже помогу?».

« — Когда я отправлял тебя сюда, я видел, что ты будешь здесь полезен».

«Значит, постараюсь быть здесь полезен…»

В конце концов, если он будет внимателен и осторожен со своим умением, то вместе с Ироной они попробуют построить крепкие тоннели не только под реками, но и по земле — и в них будут не страшны плюхи. Принцип тоннелей должен быть один!..

Морио поужинал готовой едой, которую не было смысла оставлять, приготовил коробку с запасом для тех, кто когда-нибудь заглянет в непогодный домик, и лег спать. Утром он проснется отдохнувшим, с легкой головой соберет свои вещи и уйдет к равнинным — чтобы построить вместе с ними тоннель под рекой, которую он назовет «Долговязая» за высоченную осоку на берегах.

Он опишет еще не один круг по Миллионному, вместе с Ироной (которая окажется молодой женщиной с насмешливыми глазами) проложит и укрепит несколько тоннелей в холмах и удачно проверит их под чередой ползущих плюх. Вырежет не один десяток табличек с надписями «Серый Край», «река Холодянка», «Фааловы У́сы». Создаст не одну сотню небьющихся предметов.

Все это сделает прежде, чем вернется в непогодный домик на склоне горы, которую назовет Кионт.

Он узнает, что отчаяние все-таки сломало рыбака Корна и убило его, и что Слушки разносят по осколку вести о новых болезнях, появляющихся среди жителей, и о новых смертях без явных причин. Еще тысячу раз он взвоет от одиночества и тоски, еще десятки тысяч мыслей и страхов будут терзать его ум. И несчетное количество раз на брошенные в небо просьбы «не оставляйте меня, возвращайтесь» он получит в ответ лишь смену дней и ночей.

Все это будет, прежде чем однажды он поймет, что уже шестой раз 36-ой осколок должен был показаться над краем (а значит, минуло уже почти полсотни оборотов), и прежде чем с ним в домике на горе вместо умерших от старости муравьев поселится осознание-заноза: «Никто. Не придет. Смирись».