Глава 4

Часть вторая

Он сидел на холме, на самой границе редкого лесочка, возле зарослей крапивы. Малая звезда недавно скрылась за краем осколка, завершив день, пронизанный палящим зноем. До заката Большой еще оставалось время.

Воздух над пестрым лугом, раскинувшимся от лесистых холмов до самого края, медленно остывал. Было душно. Надрывались сверчки, раздражая своим стрекотом даже крапиву — вон как встопорщилась! Ползет ее тень по траве, будто рука тянется, хочет прихлопнуть особо громких певцов.

Морио вздохнул и лег в траву. Если бы он был Основателем, приглушил бы слух — и стрекота как не бывало. Был бы он Мастером, запустил бы легкий ветерок, чтобы остудить вспотевший лоб — и от свежести прояснилось бы в голове. А так — мутно, трава колет шею, все давит и словно отторгает его, чужого здесь.

Можно спуститься с холма, пересечь шумный, цветущий, полный дурманящих ароматов луг. Неспешно, экономя силы, пройти вдоль края шестьдесят тысяч шагов и наконец встать на углу. Приблизиться — переход откроет свои красно-синие круги, велит войти: «Не нравится? Так проваливай отсюда!»

Но шагнуть в переход Подмастерью одному — означает не жить.

Пятнадцать поворотов назад его привели на Миллионный. После выхода Имай дернула его, напуганного путешествием сквозь молнии и ветры, сжавшегося от урагана незнакомых ощущений, и засмеялась: «Глаз-за раз-зуй!».

Пришли они глубокой ночью. От угла брели неторопливо, молча. Имай, шедшая первой и чуть справа, казалось, дремала на ходу. Порой даже глаза ее закрывались, но она продолжала шагать уверенно и ровно.

Двин шла сзади, фонариком освещая дорогу себе и ему. Из-за такого освещения ему казалось, будто он догоняет собственную тень, чтобы растоптать ее.

Он был полон дразнящего предвкушения чего-то невероятного, большого и очень ответственного. Его пугала возможность не справиться, провалиться… Погруженный в ожидание встречи с жителями города, он почти не обращал внимания на местность, через которую они шли. Запомнил лишь этот холм, да и то потому, что в темноте оступился здесь, потерял равновесие и, рухнув в заросли крапивы, скатился в небольшой овраг. От испуга и боли не сразу понял, куда выбираться, и долго ворочался в колючих кустах. Лицо и руки горели огнем. Казалось, злые листья нарочно бьют его, прогоняя прочь.

Неподалеку смеялась Имай. На ее смех он и выбрался, едва не забыв свалившийся с плеч рюкзак. От крапивы кожа зудела потом до утра, а чесался он еще два поворота.

Было уже светло, когда они втроем поднялись с равнины на каменистый склон и вошли в город, растянувшийся по краю осколка на добрую треть грани.

Это был первый город, который видел Морио. Его родной осколок почти целиком занимало огромное озеро с песчаными берегами. В его поселке вдоль берега тянулись низенькие домики, от бесконечных ветров вжавшиеся в землю по самые окна. Напротив каждого домика покачивалось несколько лодок. Лишь в скалистых местах на озере бурлили сложной обменной жизнью три порта — пристанища для тяжелых кораблей, которые отваживались ходить через озеро напрямик…

Окраинная улица была пуста. Серые и бежевые дома свысока смотрели застекленными окнами в одинаковых красных рамах. Дома стояли сплоченно, громоздились друг над другом по склону. Лишь иногда на узкой полоске земли между ними ютилась чахлая яблоня или куст сирени.

Город медленно просыпался. Из некоторых окон доносились голоса, тянулись запахи готовящейся еды, слышалось звяканье.

Первого жителя — угрюмого бородача с большим свитком подмышкой — они увидели, лишь когда уже устали подниматься по крутой улице, выложенной плоскими камнями. Имай громко его окликнула, он остановился, но сам не подошел. На вопрос «Где н-найти вашего главного?» долго рассматривал всех троих и лишь потом рассказал, как добраться до городского управления.

Полдня они тащились туда по нагревающимся мостовым, через шумную толчею перекрестков и площадей, где Имай с нескрываемым удовольствием покрикивала на прохожих и работала локтями. Ей делали замечания почтенные женщины, одетые в цветастые балахоны с капюшонами; хохотливая молодежь свистела ей вслед, высовываясь из похожих на летучки машин, с тарахтением плывущих низко над камнями улиц.

Вторую половину дня они просидели на верхнем этаже управления, где неприятно пахло свежей известкой и пылью. По этажу все время разносился глухой стук — на крыше что-то прибивали.

От жаркого дневного города, от обилия тяжелых духов на потеющих жителях, от пылких споров Имай и Городского (как называли главного в городе) у Морио гудела голова. Иногда назойливая пыль щекотала нос, он не сдерживался и чихал. Тогда спор обрывался. Городской — толстый старик в сером мятом пиджаке — смотрел на Подмастерье неодобрительно. Имай подмигивала и с новыми силами принималась гнуть свое. Большой зал опять наполнялся голосами, перебивающими друг друга.

Поначалу Городской обрадовался их появлению: значит, на Первом были в курсе их проблемы, сами заметили, сами пришли… Было видно, как гордость светится на его круглом лице. Но вскоре стало ясно, что ждал он помощи гораздо большей, чем недоучившийся Подмастерье. Городской приуныл, в его тяжелой фигуре появилась недоброжелательность. Несколько раз он спрашивал о двух парнях, кого они отсылали учиться на Первый. Спрашивал, получал ответ, что все с ними в порядке, в дальнейшие расспросы не пускался. Но было очевидно, что если бы сюда прислали кого-то из соотечественников, реакция Городского была бы мягче, а лицо — приветливее.

Имай быстро его раскусила. Она твердила, что если город не примет посланца с Первого, то покажет, будто вообще в помощи не нуждается, а значит, никогда ее не получит. Городской от таких слов наливался грозовой тучей и спрашивал низким голосом, за какую плату Основатель с Мастером согласятся сами остаться на Миллионном. Иногда он перебивал Имай возмущенными вопросами: за кого жителей осколка принимают на Первом? почему считают, будто они не в состоянии сами следить за своим здоровьем? Имай отмахивалась, показывая, что ей эти вопросы не более, чем просто шум.

Морио и Двин сидели за длинным столом и ждали. Перед ними стояли кувшин с водой и ваза с подвявшими яблоками. Двин не вмешивалась в спор, но от скуки короткими движениями указательного пальца гоняла воду из кувшина в яблоки и обратно. Яблоки то наливались так, что чуть не лопались, то усыхали, и кожица их сморщивалась.

У Морио не было и такого занятия. Ему казалось, что от светлого плиточного пола веет леденящим холодом, а стул под ним прямо сейчас развалится, чтобы выставить его никчемным дураком. Он сидел, как проволокой обмотанный, и прислушивался к разговору о своей судьбе, с каждым осуждающим взглядом Городского цепенея все больше.

Изредка в высокие белые двери зала заглядывал встревоженный помощник Городского — и тут же исчезал.

Наконец Городской сдался. Раздраженно стукнув по одной из кнопок на своем столе, он вызвал помощника, поручил разместить гостя поудобнее.

Помощник очень спешил закончить дело, задерживающее начальство вот уже полдня. Он выдал Морио сетчатую перчатку без пальцев на правую руку и наскоро объяснил, что это — энергетический идентификатор личности, позволяет действовать согласно выданным личности правам.

Двин, глядя на перчатку, надорванную между указательным и средним пальцем, поинтересовалась, какие права имеются в виду. Резко вздохнув от досады, помощник выпалил, что гость имеет право жить в домах от ста помещений и больше, но не выше, чем с двадцатой крышей, может водить миасы, подключаться к Малому Колодцу один раз в поворот, а также имеет право на посещение двух развлекательных мероприятий в десять поворотов.

Подмастерье едва не затошнило от просыпанной на него хаотичной информации. Он с трудом сглотнул.

Наклонившись, Двин участливо прошептала:

— Разберешься?

— Разберусь, — эхом откликнулся он…

Тринадцать поворотов назад Имай и Двин ушли, оставив на Миллионном его и полупустой рюкзак с безвкусными брикетами. Напоследок Двин с теплой улыбкой сказала: «Сейчас это — твой участок жизни. Позаботься о нем. Увидимся, Морио». Имай выдала дружеский подзатыльник, засмеялась — и они покинули осколок, а он должен был разбираться.

Он разобрался.

За тринадцать миновавших поворотов он разобрался с перчаткой, с миасами, с подключением к Малому Колодцу.

Заказ на получение миаса — грохочущей низколетящей машины — можно было оформить в своем доме. Для этого руку в перчатке надо было засунуть в узкое отверстие терминала на первом этаже. Если у личности было право на вождение, а у перчатки хватало энергетического заряда, то во дворе можно было взять миас, запустить его и кататься по городу, пока не надоест, что Морио и делал первые три поворота. Он изъездил большой, вытянутый вдоль края город вдоль и поперек.

Если у личности права на управление миасом не было, то терминал сжимал руку в перчатке, ловя нарушителя, словно в капкан. Это Морио видел неоднократно. В основном в терминалы-капканы попадалась нетерпеливая молодежь. Каким образом они освобождались, Морио не успел понять: он старался как можно меньше оставаться на одном месте и ни разу не дожидался, когда к пойманным кто-то подъезжал или когда их отпускал сам терминал.

Его старания быть мобильным, чтобы скорее поймать случай и увидеть плюху в действии, не получили вознаграждения. За тринадцать поворотов он ни разу не стал свидетелем падения гравитационного узла, и не было ни одного обращения. Плюхи падали — это он знал точно. Только в домах его квартала треснуло четыре крыши, двоих прохожих свалило на ближайшей площади, из них один, старик, не очнулся до сих пор.

Его, Подмастерье, присланного помочь, на помощь не звали. Более того — не подпускали. В него не поверили с первого шага по этой земле. Сегодня опять не пустили к лежащему без чувств. Тогда этого старика увезли прямо с улицы перед десятиэтажным домом, где разместился Морио — он просто не успел спуститься, а когда выскочил на улицу, уперся в синий мундир Домового, и тот строгим и пустым голосом сообщил: «Не надо вам тут. Районный не велел беспокоить».

Он догадывался, что толстый Городской, не желающий связываться с сомнительным посланцем, пустил какое-то распоряжение по управленческим связям… Морио не прогоняли, ему дали право черпать энергию из Малого Колодца, откуда питался весь город, дали свободу передвижений и обычные права личности. Вот только все управленцы, вплоть до Этажного, получили команду — пусть живет, ходит, ест, дышит, но носа в их дела пусть не сует.

Что это? Недовольство, что получили меньше, чем заслуживали?

Похоже.

Единственное занятие, которое у Морио оставалось, — это ждать. Пятый вечер он идет во двор, садится в миас, спускается со склона по узким улочкам, виляет между домами, надеясь застать плюху в действии… Устав кататься, выезжает из города и бросает миас перед лесочком. Выходит на сторону холма, обращенную к углу с переходом. Садится и ждет тех, кто обещал скоро вернуться. По его расчетам, они появятся через два десятка поворотов: семнадцать до Большого Перевода и три про запас — мало ли что.

Как случилось, что в один узел завязались гипер— и микрогравитация, Морио не интересовало. Он крутился в бесконечных догадках, что происходит в теле жертвы плюхи. Размышлял, прикидывал… Но все решила бы практика, а к жертвам не подпускали.

Метания ума, невыносимые от невозможности приложить руки — тошно. Стыд от воображения, как будет отчитываться, какими словами объяснять, почему нет результатов — горько. Но сделать шестьдесят тысяч шагов, одному войти в переход — невозможно. И не потому, что опасно, а потому, что это — поражение.

«Лови рыбу, пока держишь удочку!», — твердила его строгая мать оборот за оборотом. После того как выяснилось, что ему дорога на Первый и что скоро он покинет их озеро, она ни разу не повторила этого совета…

Надрывались сверчки. Большая звезда шла на закат. Крапива вытянула свою тень длинно-длинно. Шею кусал кто-то недобрый.

Морио поднялся, отряхнулся, размял занемевшую спину и пошел через лесок к своему миасу. Дойдя, прижал руку в перчатке к панели управления. На овальном экране панели высветилось, что заряда осталось меньше четверти. Надо будет подключиться к Малому Колодцу, оставив перчатку в нише возле входа в комнату.

В городе по окраинному склону миас поднимался неохотно. Один раз даже нагнулся и зацепил передней частью днища уличные камни. Морио удрученно цокнул: в ремонте обещали, что проездит без проблем полный оборот. И ведь опять возьмут за починку не меньше, чем половину заряда перчатки!.. Не хочется быть растратчиком средств, достающихся даром, пусть даже сделать что-то путное не позволяет ему тот, кто выделил средства.

Шатающиеся кресла в миасе Морио укрепил сам.

Улочка вильнула влево. Он проехал по двору, заставленному соседскими миасами, притормозил, разглядывая окна в красных рамах. В окне третьего этажа торчал черноусый Этажный. Когда их взгляды встретились, Этажный закрыл окно. Хорошо еще, неторопливо и без хлопка с дребезжанием стекол. Морио уже не огорчался: в основном соседи смотрели на него равнодушно, а его Этажный, представитель власти, хмурился и отворачивался.

Ранним утром его разбудил шум: внизу кто-то ругался, грохотало железо, тарахтели сразу не меньше десяти миасов.

Первым порывом было — броситься вниз, разузнать, расспросить!

На «расспросить» он и сломался. А когда сломался, облокотился о подоконник и стал смотреть. Оказалось, ночное падение плюхи обошлось без жертв — в это время двор был пуст. Два поврежденных миаса волоком утащили в ремонт: у одного продавило и вывернуло из креплений дверь и кресла, второй отделался вмятиной на корпусе.

А ведь Мастер Двин говорила, что плюха не больше шага, так как же она ухватила сразу два миаса?..

Морио решил позавтракать и подумать. Именно в такой последовательности.

В первый вечер соседка на душной лестнице загрузила его бытовыми проблемами. Из ее сердитых жалоб он узнал, что много оборотов назад доставку еды переделали в мусоропровод, из общей столовой на этаже все запахи тянутся к ней в комнаты, что совершенно невыносимо, а Этажный ничего не делает. Морио слушал внимательно, чем расположил к себе ворчливую женщину; для себя же он вывел, что в общей столовой предстоит общаться с соседями. Он едва не бросил все и не ушел к себе, чтобы перекусить брикетом. Но говорливая соседка увлекла благодарного слушателя на ужин, где он понаблюдал за ней и за остальными жильцами. Оказалось все незатейливо: чтобы получить поднос с ужином, достаточно было пару раз коснуться перчаткой меню в большом терминале…

Сегодня в столовой было пусто — время раннее, зеваки во дворе еще не наговорились о плюхе.

Морио выставил на поднос тарелки, заправил в терминал, выбрал «Завтрак № 5». Из «дополнительного» нажал на строку с непонятным словом «Б’тва». Решил, что это должен быть салат.

В пятый завтрак входили три куска разноцветного хлеба, холодный брикет масла с зеленью и тяжелая гроздь фиолетового винограда в бумажной коробке. Б’тва оказалась черной пластиковой бутылкой с какой-то жидкостью.

Сидя в тишине светлой столовой, он ощущал себя в покое, но предчувствовал беспокойство, которое настанет непременно, стоит лишь кому-то войти и разрушить его теплое одиночество. С дерганым страхом он ждал, когда раздадутся шаги по извилистому коридору, когда же, когда...

Его напряженное ожидание вскоре окончилось: прискакала стайка детей из комнат напротив его. Прискакала и не выбрала лучшего места, чем за соседним столиком. Будто мало столов!

Морио поспешно доел виноград. Повертев в руках черную бутылку, осторожно крутанул крышку. Из бутылки угрожающе зашипело. Дети захихикали, глядя на его удивление.

Он сделал небольшой глоток. Пузырьки закололи язык, защипало в носу, защекотало вечно сдавленное горло. Но было удивительно вкусно — ненавязчивая освежающая кислинка заставляла пить и пить.

Несколько вдохов — и щекотка в горле заметалась, уплотнилась, рванула вверх, ударила в нос. Морио чихнул и кашлянул одновременно, глаза его наполнились слезами.

Соседские дети засмеялись, двое младших помчались наперегонки к терминалу с криками: «Я себе карамельную возьму! — А я мятную!».

Прочистив горло от неожиданной отрыжки, Морио глянул на детей за столиком и сказал:

— Извините. Случайно.

Старшая девочка понимающе кивнула.

Он закрыл бутылку и хотел было отправить ее в мусоропровод вместе с подносом и тарелками, но, положив похолодевшую ладонь на горло, застыл.

Понимание кралось на цыпочках, несмело, но упрямо: отрыжка от шипучей воды убрала тягостную неспособность нормально разговаривать.

Морио схватил бутылку и быстро пошел к выходу. Теперь он мог добраться до старика, который из-за плюхи лежал без сознания. Мог прийти к нему. Не мяться больше перед Домовыми и Этажными, а объяснить им, убедить, потребовать! Его пустят — он будет говорить уверенно и смело!

Он сможет говорить…

…пока спазм не вернется и все не скатится обратно к повторению эхом чужих слов.

Он остановился.

Нет, этот шанс надо использовать для чего-то более важного, более долговременного. Например, для разговора не с Домовым, а сразу с Районным — чтобы его пускали во все дома. Чтобы сломалась эта глупая преграда, мешающая ему работать!

А то и для большего!

В голове, щелкая, складывался большой план, куда входило и здоровье жителей, и снижение риска попасть под плюху. В груди загорелось от смелости.

Выводя миас с опустевшего двора, Морио трепещущей рукой проложил на пульте кратчайший маршрут до районного управления. Добрался, чудом избежав двух столкновений, — оба были бы по его вине.

Задержавшись перед входом с прозрачными дверьми из голубоватого пластика, он попробовал сказать вслух: «Здравствуйте, мне срочно надо видеть Районного». Не получилось. Слова, как и прежде, застревали в горле.

От страха защемило в животе. Морио слабеющими пальцами вцепился в черную бутылку и сделал глоток. Другой.

Мало.

Он выпил не меньше половины, прежде чем еще одна отрыжка что-то переломила внутри.

— Здравствуйте, мне срочно… — начал он и, чтобы не терять времени, бросился через холл к длинной стойке, за которой суетилось несколько девушек в голубой форме.

У Районного было совещание, но в перчатке Морио было отмечено право обращаться к городским управленцам в любое время. Право коварное и плохо исполнимое, но оно было.

Девушка из-за стойки махнула рукой, подзывая охранника. Тот без большой охоты с холодной вежливостью проводил взволнованного Морио на десятый этаж пятнадцатиэтажного здания и открыл перед ним двери большого кабинета.

«Это шанс. Это мой шанс», — повторял Морио, входя в кабинет, заставленный по периметру стеллажами. В центре кабинета оставалось место для стола и стульев, сейчас занятых собравшимися.

— Прат не хочет ссориться с равнинными, и я его понимаю, — донеслось спереди.

— Он вообще ни с кем ссориться не хочет. Но мы не для того выбирали его Городским, чтобы теперь он пытался угодить всем и вся. Чьи интересы он блюдет, обещая равнинам нашу органику?

— Как высоко сказано! «Наша органика»! Ты забыл, что ли, что речь идет об объедках и гнилье? Отдадим — у нас же будет чище. Он и наши интересы блюдет, и равнинных не ущемляет. Чем ты недоволен?

— Равнинные жадны. Сколько им ни дай, они потребуют больше! Вот мы им сейчас отдадим нашу ор… наш мусор. А знаешь, что они завтра попросят?.. Сначала камень на строительство станции по переработке этого мусора, а потом увеличение доли в Малом Колодце на эту же переработку. И нам придется от себя отрывать…

— Не придется, Джас, не нагнетай. Если они заберут часть нашего мусора, то снимут нагрузку с Краевых Конвейеров. Мы будем поднимать на край меньшие объемы, а значит, этой долей в Колодце с ними и поделимся. Без ущерба для себя.

Эти два голоса Морио узнал. К одному из Квартальных он приходил с просьбой, чтобы его пустили к пострадавшему старику; второй, Джас, руководил кварталом Морио.

Еще два шага — он выступил из-за стеллажей и оказался перед собранием: Районный, дюжина Квартальных...

Очень много.

И сразу жарко. Сразу душно.

— И вообще, Джас, не о том ты думаешь, — махнул рукой Районный. — У нас указание: предложить способ разделения отходов и посчитать, сколько наш район может дать органического мусора за десяток поворотов. Указания обсуждать решения Городского у нас нет.

В этот момент он заметил гостя, нахмурился и сказал неприветливо:

— Доброе утро, юноша. Я выдал вам право обращаться ко мне и к любому из здесь присутствующих, — он обвел собрание широкой ладонью с пальцами, удивительно короткими для потомка Мастеров, — но права врываться и мешать нам работать я не давал.

У Морио сдавило горло, и ослабели ноги. Он готов уже был ссутулиться, попятиться и скрыться от строгих взглядов, но едва опустил глаза, как увидел в своей руке черную бутылку.

Он приободрился и открыл бутылку. В висящей тишине резко и коротко зашипело. Он поспешно допил б’тву до конца, закрутил крышку. Через два вдоха пузырьки весело защекотали горло и ударили в нос.

— Сегодня ночью упала плюха, — сказал он медленно, боясь испортить нервозностью свою удачу. — Во дворе моего дома.

Квартальный Джас дернул плечом — эка невидаль!

— Покорежило два миаса.

— Вы пришли, чтобы сообщить нам это? — спросил Районный.

— Я пришел сообщить… сила плюх увеличивается. В соседнем районе в трех домах расселили последние этажи. Сегодня сплющило миасы… — он поднес кулак ко рту и удержал очередную отрыжку. — Вы ко мне никого не пускаете. И меня тоже ни к кому…. Пусть так. Тогда дайте право — я поработаю с крышами, сделаю навесы прочнее. Где открыто — дворы, улицы — натяну ленты. Укреплю, что смогу. Это защитит.

Говоря, он с опаской поглядывал на Джаса. Тот, едва услышав про миасы, нажал на столе перед собой несколько кнопок. В центре столешницы засветилось изображение, которое Морио не мог разглядеть.

— Это защитит, — повторил он.

Джас щелкнул еще одной кнопкой. Изображение поднялось голограммой над столом: ремонтная мастерская, два миаса, небритая щека мастера, держащего камеру…

Районный наклонился вперед и, водя пальцем по краю стола, покрутил изображение:

— Я думал, урон больше. — Он повернулся к Морио: — Что же вы нас, юноша, в заблуждение вводите? Врываетесь, панику устраиваете. А между тем мы прекрасно видим, что поводов считать, будто плюхи усиливаются, нет. Или вы думаете, что наши лучшие головы соображают хуже, чем ваша, юная и неопытная?

— Дайте мне право, — Морио протянул руку в перчатке.

Районный посмотрел на его руку, как на что-то грязное, и не ответил. Квартальный Джас откинулся на стуле и закатил глаза к потолку с подчеркнутой усталостью: как же он мне надоел!

Обида резанула по всем чувствам сразу.

— Почему вы злитесь на меня? Почему раздражаетесь? От гордости? — не выдержал Морио. — Она мешает вам увидеть правду — о себе, обо мне, о городе и жителях. Вы считаете себя выше меня. Ваша гордость не хочет оказаться в долгу у моей неопытности. Вы у гордости в тюрьме! Из-за нее вы не даете мне работать, не даете помочь. Пусть так… Но пока вы тешите свою гордость, становится опаснее. С Первого придут не завтра, а до того надо как-то защи…

— Вот когда придут, — сурово бросил Районный, — тогда и поговорим.

В животе у Морио все сжалось, челюсти затряслись. Он хотел возразить, хотел сказать, что, когда придут с Первого, им нужен будет материал для работы, описания, наблюдения…

— Вы не понимаете, — выдавил он, — вы не хотите видеть…

— Видеть — это задача Основателей, а их здесь нет, — Районный тягуче поднялся, выпрямился во весь рост. — Мы не просили помощи у Первого, но нам прислали вас, юноша. Прислали недоучившегося Подмастерье, решив, будто мы не справляемся. Это унизительно, и я рад, что вы это понимаете. Тогда поймете и нашу просьбу — успокойтесь и прекратите навязываться. Мы не со вчерашнего поворота тут живем, доживем и до завтрашнего. Пока не пришел сильный Основатель, здесь решать будем мы, Мастеровые.

Морио поперхнулся. Мастеровые? Не Мастера, а Мастеровые?!

Его не смутила грубость, но это искажение всего одного слова потрясло и напугало до глубины души.

Он попробовал исправить:

— Вы — Масте… Масте…

Но в горле застрял колючий комок, дыхание перехватило. Пол под ногами дрогнул, наклонился. Послышалось ускользающее: «Кто-нибудь! Дайте стул этому обморочному…»

Он пришел в себя и обнаружил, что сидит на стуле, грудь упирается в острый край столешницы, перед глазами зависла неподвижная голограмма с вывернутыми креслами миаса и ремонтником.

Морио отлепил щеку от стола и с трудом поднял гудящую голову.

— Очнулся, — сказал где-то вдалеке едкий Джас.

— Хоть одна хорошая новость, — приблизился тяжелый голос Районного. — Надеюсь, вы не думаете, будто на вас плюха свалилась, пробив пять этажей?.. Если рветесь что-нибудь укрепить, юноша, укрепите свое здоровье. Падаете на ровном месте, а нам потом отвечать.

Морио хотел возразить, хотел сказать, что ответит и за себя, и за их губительную, непробиваемую гордость… Открыл рот.

Не смог произнести ни звука.

Пустая бутылка из-под б’твы, давшей удивительный, но недолгий эффект, валялась около стеллажа.

Морио готов был провалиться на первый этаж и дальше, зарыться в породу, выгрызть пещеру под городом и не высовываться оттуда, пока обжигающий стыд не отпустит его. Неудача терзала, колола сердце, свербела в висках.

Он кое-как поднялся на непослушные ноги. Пренебрежительные взгляды, устремленные на него, пугали сильнее сотни вопросов Цепкого Рао.

Вместо извинений Морио развел вялыми руками и побрел к выходу. В спину подталкивала тишина. Он подобрал свою бутылку, прошел мимо стеллажей и уже закрывал дверь, когда сзади донеслось приглушенное:

— Да уж… Ладно. Давайте вернемся к настоящим проблемам. А именно, как организовать сортировку…

Дверь закрылась, оставив начальственные головы с их мусором, а Морио — в пустой комнате перед коридором, ведущим к лестнице. Тонкое покрытие на полу издевательски поскрипывало при каждом его шаге — позор, позор… Он еле добрел до первого этажа и выхода через толчею в коридорах. Ему казалось, что каждый встречный готов сбить его с ног, наступить, перешагнуть, что его никто не замечает, такого никчемного, слабого и глупого.

До самого вечера он бесцельно таскался по улицам, не обращая внимания на то, куда несут спотыкающиеся ноги. Почтенная дама, на миас которой он едва не упал, перегнулась через дверцу и попробовала стукнуть безответственного пешехода сумочкой на длинном ремешке.

Когда стемнело, он обнаружил себя в незнакомом районе, среди плотно стоящих высоких домов. У ближайшего дома при свете из окон первого этажа под громкую ритмичную музыку плясала молодежь. Девушка с тремя длинными косами, смеясь и что-то крича, схватила Морио за плечи и попробовала заставить танцевать. Он замер. Почувствовав его уныние, девушка бросила: «Увалень дурацкий!»

— Увалень, — эхом повторил Морио и побрел дальше по улицам, заполненным любителями шумного вечернего отдыха.

На одном из перекрестков его внимание привлекла трепещущая на ветру красная афиша с нарисованным длинным шарфом и надписью наискосок: «Смеюсь над несмешным. Молл». Он остановился под дрожащим, зазывным… Что-то такое билось в памяти. Что-то недавнее. Что-то нестыдное. Что-то, вышедшее против стыда и победившее его.

Он окинул улицу мутным взглядом — цепочка афиш убегала прочь, помечая своими следами дома через один. Он бездумно пошел вверх по улочке. Его обгоняли хохочущие дети, люди, спешащие по своим делам…

Площадь открылась внезапно — словно обрезали дома. Пахнуло пряными ароматами закусочных. В наступающих сумерках поблекла цветастая одежда горожан. Было шумно. Из открытого окна ближайшего дома черноволосая женщина кричала кому-то на площади, чтобы он возвращался, иначе она выбросит его барахло.

Морио побрел к зданию, украшенному яркими желтыми гирляндами. У высоких деревянных дверей толстуха в разных сапогах приветливо пожимала руки входящим, а заодно списывала энергетическую оплату с их перчаток на свою.

Он остановился в нескольких шагах от входа и замялся, не чувствуя ни желания уйти, ни желания остаться.

— Молодой человек! — звонко воскликнула толстуха. — Если не знаете, куда идти, идите на мое выступление!

— На выступление?

— Вы такой грустный. Зря не пользуетесь правом на развлекательные мероприятия… Давайте, не робейте. Будет интересно. Согласны?

— Согласен, — откликнулся Морио и сделал шаг вперед.

В первый миг ему показалось, что на него наступили. Неодолимая сила вжала голову в плечи. Он попробовал вывернуться из-под нарастающего давления — не смог пошевелиться, в мышцы будто налили металла. Грудь сжалась, желудок потянуло вниз. В глазах потемнело, по ногам прошла судорога, он пошатнулся, чувствуя, что не в силах устоять.

Падая и теряя сознание, услышал женский визг…

Кто-то с силой дергал его за правую руку. Поверхность под ним ходила ходуном. Кроме безумного тарахтения, больше не было звуков в мире, в который он вернулся.

Морио заставил себя открыть глаза. Над ним качалось черное небо с яркими точками звезд и двумя силуэтами осколков с блестящими нижними пирамидами. Не сразу, но он сориентировался. Ближним был 755-ый, который удалось сбалансировать только при пустынном наборе. Уроки про почти сухой, пыльный и жаркий 755-ый Морио, жителя озерного осколка, ужасно напугали — кто может жить без воды? — и воображение рисовало ужасных чудовищ с колючками и острыми лапами. Дальним плыл два-миллиона-что-то-там, а проще «Библиотека Мастеров». Мертвый. Закрытый.

Сильно мутило. Когда опять дернули за руку, он застонал. Попробовал высвободиться — не получилось. Поверх ладони лежало что-то теплое, давящее.

Дернул посильнее.

— О! Очнулся! — послышался незнакомый голос.

Руку отпустили, покачивания прекратились. Поднимая непослушное тело и садясь, Морио различил, как затихает тарахтение остановившегося миаса и прорываются звуки равнинной ночи: шелест травы под прохладным ветром, пронзительный крик птицы, вылетевшей на охоту.

С водительского сидения ему улыбался какой-то толстяк. Его лицо снизу подсвечивал зеленоватый свет приборной доски, и из-за этой зелени он был похож на рыбака, выползшего из прибрежного ила.

— Хорошо, что ты очнулся, — сказал толстяк бодро. — Сейчас отдохнем немного, и дальше ты поведешь. У моей перчатки заряд кончился, а твоей рукой управлять неудобно, все равно что столом под коленкой чесать.

— Дальше? — хрипло спросил Морио, сквозь туман в глазах оглядывая равнину.

Едва различимо позади светилась линия города. Вдалеке слева, как забор из тысячи световых трубок, тянулись в небо ярко-золотые мерцающие полосы.

— Мне велено отвезти тебя к равнинным. Их уговорили принять тебя. На время, конечно.

— Велено?

— Ты долго лежал. Все ж разбежались подальше, чтобы не зацепило… Меня с миасом за площадью тормознули. Мол, сейчас с перчатки прочитаем адрес, так ты увези парнишку, плюха на него упала. Пока собирались, пока узнали… Только тебя погрузили — бежит Квартальный самолично. Командует, мол, давай его вообще прочь из города. У равнинных безопаснее, с ними сторговались, а то отвечай еще… Потом отдышался, посмотрел, как ты, бледный, на сиденье валяешься. Просил передать, когда очнешься, что идею с лентами над улицами примут и еще звуковую сигнализацию на них установят, чтобы успевали отскочить. За это, мол, спасибо.

В голове плыло и гудело, смысл слов понимался с трудом, но Морио различил главное.

— Установят, — выдохнул он; чуть отпустило напряженные плечи. — Установят… Спасибо.

— Да мне-то за что? — замялся водитель. — Ты, если в порядке, садись за управление, и поехали. Нам немало осталось. Вон, Холмы Малого Колодца еще не миновали, — он махнул рукой налево, на золотые вышки.

Морио знал про эти холмы, немного, но достаточно. Он понял, что колодец уходит глубоко под поверхность, во внутреннюю часть пирамиды. Когда мир был целым, Основатели собирали там свет звезды и делились энергией с внешней стороной. Мир разрушился. Город раскололся: большая часть оказалась на нынче закрытом осколке, а здесь осталась узкая окраина. Внутри осколка сохранился запас звездной энергии, снаружи продолжают работать вышки, доставляющие ее в город и на равнину. Крепко сидит в умах память о могущественных Основателях, которых надо лишь дождаться. Их помощь не ранит гордость тех, кто успел позабыть свое истинное имя.

Пересев за управление, Морио подтянул сползшую перчатку и дернул головой, интересуясь у круглолицего, куда двигаться.

— Оставь Холмы слева и за ними бери на центр. Только не гони: тут ям и кочек, как у девицы заморочек. К рассвету доберемся, если у тебя заряда хватит.

Он кивнул:

— Хватит, — и положил руку на пульт.

Когда вернутся Имай и Двин, они найдут его, где бы он ни находился. По его подсчетам, до их возвращения оставалось семнадцать поворотов: четырнадцать до Большого Перевода и три про запас. Мало ли что.