Глава 12. Школьник с варварской планеты Земля

Рассказ ведётся от лица Фёдора Кнышева следуя скану памяти, полученному сразу после описанных событий, с собственного разрешения и одобрения Фёдора. Скан воспроизведён и интерпретирован словесно специально для включения в данную книгу по просьбе Фёдора, пожелавшего достичь максимально возможной точности при описании этих событий.

… Я лежал на чём-то мягком, и в теле было чувство лёгкости, как бывает, когда лежишь в воде. Я открыл глаза, и с удивлением уставился в тёмно-фиолетовое небо, на котором висело ярко-красное, цвета спелого помидора, огромное солнце. Света оно давало немного и даже не слепило глаза, хотя висело градусах в 60 над горизонтом. Из-за темноты и тусклости освещения казалось, что на планете был глубокий вечер. Было тепло, но не жарко, по тёмно-фиолетовому небу плыли маленькие коричневато-пурпурные облачка, вид которых был очень красив.

Только что я находился в своей квартире и беседовал с лиловым шаром, и меня должны были перенести на варварскую планету— вспомнил я. Когда я привычно поднял руку, чтобы пригладить чуб, она вдруг подлетела вверх, как будто всплывая. Так, здесь пониженная гравитация, сообразил я. Ну, это лучше, чем повышенная, и воздух, кажется, вполне пригоден для дыхания. Я поднялся, сел и огляделся вокруг. Из-за гравитации движение получилось слишком резким, координация движений здесь требовалась совсем не такая, как на Земле, я даже почувствовал головокружение, которое, впрочем, вскоре прошло.

Я был на лесной поляне, с травой чёрного цвета, вокруг стояли деревья с чёрными листьями и серо-коричневыми стволами и ветками. Насекомых не было, вокруг суетились какие-то едва видимые в траве маленькие зверьки, размером с мышей, но мной они не интересовались. Я вспомнил про «ходячую катастрофу» и встрепенулся— а вдруг воздух только что стал таким, в связи с моим прибытием? Но подумав про зверьков, я понял, что с воздухом и самой планетой пока ничего особенного не случилось.

А вообще, происходит ли тут нечто особенное? Действует ли тут моя обещанная «мегаудача»? Я посмотрел вокруг ещё раз, повнимательнее, и метрах в пяти от себя увидел зверька побольше, с короткой шерстью, по виду и размеру очень похожего на домашнюю кошку, мне удалось разглядеть даже загнутые когти, ярко белевшие на передних лапах. Зверёк оторвался от охоты на мелочь, скалил пасть и, очевидно, хотел атаковать меня, что в условиях пониженной гравитации было более чем реально, несмотря на расстояние. Зверь плотно поджал задние лапы к животу, весь сжался, как пружина, явно готовясь к решительному прыжку. Я ничего не имел против зверя, но мне явно не хотелось быть покусанным в первую же минуту пребывания на чужой планете. Я на всякий случай выставил руку вперёд, не очень полагаясь на рассказ лилового шара о предположениях их учёных, помня, что Высшие уже не раз терпели неудачи, опираясь на свои неполные знания о первоматерии.Я любовался на изящного зверька, готовясь мягко отразить его атаку рукой так, как поступил бы, если бы на меня нападал земной заигравшийся котёнок.

Зверь прыгнул, но упал на поверхность почвы, не долетев до меня метра полтора. Смешно мотнув головой, зверь встал и недоумённо уставился на меня, видя, как я встаю на ноги. Когда я поднялся в полный рост, зверь, странно мекнув, сгинул. Я подошёл к тому месту, откуда прыгал зверь, и увидел две большие борозды, пропаханные по грунту его задними лапами, с чёткими следами когтей, зверь явно поскользнулся, и поэтому и не допрыгнул до меня. Я потрогал борозды— они были очень твёрдыми и совершенно не скользкими. Так, и впрямь началось— сказал я себе. Мгновенно размокающий и твердеющий грунт я увидел воочию, а поведение зверя сказало мне, что он удивлён не меньше моего. Здесь и впрямь надо быть очень осторожным! Тут я вспомнил, что где-то рядом должен быть отец. Он действительно лежал в паре метров от меня, и тоже уже просыпался.

— Доброе утро— машинально сказал я.

Отец тоже поднялся, сел на траву и огляделся.

— Прибыли.

— Смотри, пап, а тут по-своему красиво. Мне нравится!

Я не успел поговорить с отцом перед нашей транспортировкой, и спросил:

— Пап, а ты знаешь, что я тут теперь ходячая катастрофа? — И я рассказал про «кошку», поскользнувшуюся на твёрдом сухом грунте.

— Знаю, как и было обещано, мне показали весь твой разговор с высшим. Нам нужно быть поаккуратнее, по крайней мере, мне, а то наша протохреновня может решить, что из меня получится хороший щит для отравленных стрел, выпущенных варварами в тебя.

— Ну, судя по виду травы и деревьев, их яды могут быть для нас и не ядовиты. Хотя агрессивности, судя по «кошке», им не занимать! А щит я из себя для тебя сделаю намного лучше, непробиваемый и неуничтожимый! Самому мне, похоже, и впрямь вообще нечего опасаться. Их «кошка», как мне кажется, осталась жива потому, что понравилась мне, а могла бы, наверное, и в грунте утонуть, и в воздухе сгореть.

— Атмосфера вполне нам подходит, и насчёт ядов я бы не был столь оптимистичен. Хотя цвет травы и говорит о том, что вместо хлорофилла у них что-то еще. Видишь, какое солнце тусклое и красное? Земной и альтаирский хлорофилл тут бы точно не справился. И вообще, геройство тут ни к чему. Ещё неизвестно, спасло ли «кошку» именно то, что она тебе приглянулась, может, что-то другое подействовало.

— А куда нам идти?

— Это я у тебя должен спросить, тут же ждут не меня.

Я осмотрелся вокруг в третий раз, и наконец увидел столб чёрного дыма, рваные клубы которого неторопливо поднимались в небо на стороне, противоположной от солнца. Тёмно-фиолетовое небо, чёрные деревья и вообще полумрак помещали мне заметить это раньше.

— По-моему, нам туда— сказал я, указывая рукой на дым. Судя по тому, какой этот дым чёрный, как неровно клубится и как неторопливо поднимается, похоже, что этот лесной пожар возник совсем недавно и ещё не успел как следует разгореться. Видимо, он возник как раз от падения нашего протоуродца.

Мы пошли в сторону дыма, но меня при каждом шаге так и подмывало свернуть влево. То камень из-под ноги выкатится, то я поскользнусь на ровном месте— и всё вело к тому, что я шагал всё левее.

— Ты чего это ходишь, как пьяный?

— Не знаю, пап! — это, наверное, его зов!

— Давай проверим.

Я выбрал в качестве более точного ориентира огромное дерево, росшее на самом краю полянки, прямо за которым в небо неторопливо поднимался дымовой столб, и пошел, выдерживая направление прямо на дерево, хотя меня всё сильнее тянуло влево. Ощущение было такое, будто я шел не по ровной лужайке, а вдоль по склону очень крутого холма, причём уклон становился всё круче, и мне всё время казалось, что сейчас я сорвусь и покачусь влево и вниз, хотя никакого «низа» слева не было, поляна была совершенно ровной.

— Пап, смотри что я придумал! Хочешь немного побыть в моей шкуре? Возьми меня на плечи, и пройди немного.

Так как гравитация была примерно вполовину земной, выполнить мою просьбу не составило отцу никакого труда. Теперь отец сам то и дело спотыкался и шел нетвёрдо.

Когда мы уже почти подошли к мысленно отмеченному мною дереву, раздался рёв, который становился всё громче, а на горизонте показалось приближающееся облако в виде чёрной воронки, с длинным изгибающимся хоботом, протянувшимся почти до самой земли.

— Это смерч! — сказал отец. Ложись!

— Зачем, пресловутая мегаудача же со мной! — хладнокровно возразил я. Меня охватил боевой азарт, и мысль вдруг заработала холодно, быстро и чётко. Только держись за меня покрепче, и всё будет так, как надо.

Пока мы стояли, крепко обняв друг друга, хобот смерча опустился в первый раз до почвы, выкопал большую глубокую яму метрах в 100 слева от «моего» дерева, потом поднялся, снова приблизился, опустился сверху на дерево— ориентир, бережно оторвал и поднял его вместе с корнями и огромным комом земли, аккуратно перенёс и посадил в вырытую яму так, как будто оно всегда там и росло. Затем смерч стал быстро терять мощь и бесследно растворился в воздухе, оставив вокруг старого места, где стояло дерево, жуткое и сплошное нагромождение-переплетение из стволов близрастущих деревьев. Всё действо заняло буквально пару минут. Удивительно, но «моё» дерево при такой «пересадке» нисколько не пострадало, на нём даже не сломалось ни единой веточки. Смерч, перенесший дерево, которое я выбрал в качестве ориентира— это, видимо, только начало— подумал я.

— Ни фига себе, сказал отец. Ты можешь объяснить хоть что-то из того, что за хрень тут происходит?

— Мне кажется, что кое что— могу. Я, когда шёл на дым, думал об этом дереве, как об ориентире.

— Да уж, яснее и не скажешь!

Идти в прежнем направлении через оставленную смерчём плотную засеку из поваленных деревьев не было ни желания, ни возможности, несмотря на пониженную гравитацию, и мы, на всякий случай покрепче взяв друг друга за руку, бодро потопали к «моему» дереву, благо идти туда совершенно ничто не мешало. Дерево воткнулось прямо в середину дороги, которую мы в полумраке сразу не заметили, потому что «дорогой» назвать это мог бы лишь человек из средневековья, перед нами простёрлась ровная утоптанная— укатанная полоса с низкой, стелющейся и примятой травой. Справа от дерева было то, в чём мы угадали небольшую речку, протекавшую по дну неглубокого русла с пологими берегами. Там, в темноте, в воде, кишмя кишели какие-то твари, это хорошо было видно даже в полумраке. Дорога пересекала реку по мосту, сделанному из неотёсанных, грубо срубленных брёвен, связанных между собой чем-то, по виду напоминающему кожаные ремни.

— спорим, что среди этих речных тварей есть для меня опасные? — спросил я. Пап, давай посмотрим, что будет, если я захочу перейти реку вброд. Нам всё равно идти в ту сторону.

— По-моему, тебе всё же лучше не делать этого.

— Для меня сейчас, на этой планете, похоже, вообще не существуют слов «опасность» и «риск», по крайней мере, до встречи с артефактом.

— Так побереги саму планету! Не стоит понапрасну геройствовать, особенно когда ты не собой рискуешь.

— Ты как всегда прав, папка! Спасибо, а то я было стал забываться. Давай, кстати, придумаем имя для нашего протокошмарика, почему-то мне кажется, что это поможет мне сладить с ним.

— А давай назовём его твоим прозвищем. Будем звать его— Кныш.

Для меня было сюрпризом, что отец в курсе моего школьного прозвища, и я спросил:

— Пап, а откуда ты узнал моё прозвище?

— Ну это было совсем не трудно. Разве у меня в школе могло быть какое-то другое? — и он хитро улыбнулся.

Тут раздался тихий короткий свист, и в дерево с характерным звуком вонзилась стрела. Мы увидели, что по дороге, вьющейся по обе стороны моста, что-то приближается с нашей стороны реки. Если бы мы были на Земле в рыцарские времена, я бы сказал, что это отряд всадников, но про здешних варваров мы пока ничего не знали, кроме того, что у них есть что-то наподобие луков или арбалетов, чтобы выпускать стрелы. Видимо, их привлёк дым, значит, они недавно выехали по тревоге из ближайшего населённого пункта, увидели «магическую» пересадку дерева и нас вблизи него, и, испугавшись, напали первыми.

— Пап, быстро прячься за мою спину! Отступаем к мосту!

И так как отец колебался, я сказал— Быстро! Я тебя прикрою, а меня защитит сам Кныш! — и я пошёл к мосту, пятясь назад, расставив руки и ноги так широко, как только мог, а впереди— за моей спиной— пятился отец, согнувшись и с трудом пытаясь скрыться за мною. Наверное, это со-стороны выглядело очень комично, но мне было совсем не до смеха.

Когда у меня под ногами заскользили брёвна моста, я сосредоточился только на одной мысли— как бы не упасть. Но так как в лежачем виде я представлял собой куда более трудную мишень для стрел, я понял, что сейчас сделает Кныш независимо от моего желания, и только успел крикнуть отцу— ложись, как тут же поскользнулся, действительно очень удачно, и мягко свалился сверху спиной на его спину.

У, гад— послал я бесполезное мысленное проклятье Кнышу, быстро перевернулся на живот, чтобы легче было ногами прикрыть отца сзади, и сказал— ползи быстро на тот берег, там что-нибудь придумаем! В условиях пониженной гравитации ползти отцу было легко, даже со мной на спине, и несколько секунд спустя мы уже были на другом берегу. Как бы теперь разрушить мост— подумал я, но тут варвары невольно сами пришли мне на помощь, пытаясь атаковать нас на каком-то подобии боевой колесницы, запряженной двумя неведомыми зверюгами. В двух шагах на нашем берегу продолжался лес, рассечённый руслом реки, и я сказал отцу, указывая на деревья— прячься!

— А ты? — спросил отец

— Немедленно прячься, я знаю что делать, — быстро пробормотал я, вставая за дерево рядом с мостом.

В тот момент, когда неприятельская колесница, не сбавляя хода, въезжала на мост, я выпрыгнул из-за укрытия, как чёртик из табакерки, и плюхнулся враскоряку прямо поперёк дороги на съезде с моста, так, чтобы наверняка оказаться под копытами и колёсами. Мой расчёт оправдался, у Кныша остался только один приемлемый выход— и мост рухнул, колесница почти полностью утонула, воины в тяжелых металлических доспехах, по виду похожих на рыцарские, и звери, очень похожие на наших лошадей, принялись яростно отбиваться от кого-то в воде. Водных тварей было так много, что результат трапезы каких-то местных мегапираний был предрешён.

Я присоединился к отцу, и сказал— ну вот, минут пять передышки у нас точно есть. Отец, который внимательно следил за происходящим, укоризненно покачал головой:

— А если бы что-то пошло не так?

— Пап, пойми, подставляя свою голову, рискую я кем и чем угодно, но только не собой! Без тебя было бы сейчас легче, я пошёл бы прямо к Кнышу, и мне было бы плевать на всё воинство варваров.

— Да, а на всей планете сразу мог бы пойти, например, дождик из серной кислоты, чтоб у всех варваров сразу не только растворились доспехи, но и голов с задницами не осталось! А так, учитывая, что в твоих мыслях постоянно вертится, что тебе надо защищать меня, ты хоть будешь поаккуратнее также с планетой и её обитателями! И я всё же полагаю, что в решающий момент моё присутствие здесь окупится сторицей. Кстати, я очень рад участвовать с тобой в настоящем мужском деле, и начинаю чувствовать себя, благодаря твоей находчивости, как за каменной стеной!

— Спасибо, папка— сказал я и поцеловал его.

Дорога была извилистой, прорубленной в сплошном лесу, который стеной стоял по обе стороны дороги и казался непроходимым. Кныш будто толкал меня, подгоняя, отец шёл рядом, держа меня за руку. Вскоре, пройдя очередной поворот дороги, мы совсем близко, прямо перед собой увидели столб дыма, уже посветлевший, фонтаном бьющий в небо, а лёгкий порыв ветра донёс до нас запах пожарища. Всё это свидетельствовало, что лесной пожар уже разгорается вовсю, пахло чем-то очень похожим на дым земного костра, но примешивались и какие-то незнакомые ароматы. На следующем крутом повороте дороги Кныш заставил меня свернуть с неё в дремучий лес, прямо на столб дыма, для этого прохладный, очень сильный и очень свежий поток воздуха подул мне в спину так, что я даже вынужден был отклониться назад, чтобы не упасть. Этот поток услужливо разгонял дым, раздвигал и даже иногда ломал ветки огромных деревьев, всё так же толкая меня вперёд, отец шёл рядом и немного позади меня, сразу сообразив, что меня несёт ветер. Просека, проложенная, а вернее говоря, продутая этим явно неестественным ветром, следом за нами сразу же смыкалась, так что лес позади нас выглядел девственным и непроходимым. Если варвары и нашли уже способ переправиться через опасную реку, сомкнувшийся лес и всё более сгущающийся дым надёжно укрыли нас от любых преследователей.

Вскоре впереди, в просветах стволов деревьев, показалось пламя, лес впереди нас горел, стволы и ветви то там, то тут лизали языки ярко-малинового цвета, мы почувствовали жар и услышали треск горящих ветвей. Я почувствовал облегчение от того, что варвары отстали, и вдруг вообразил, что я— посол Земли на этой варварской планете, а то, то происходит— торжественная встреча на аэродроме, с ковровой дорожкой, разложенной прямо на лётном поле. Я внутренне ухмыльнулся этим мыслям.

Вдруг, прямо с ясного неба, на котором не было ничего, кроме всё тех же маленьких коричнево-пурпурных облачков, полил проливной дождь, настолько сильный, что всё, кроме нас и небольшой круглой площадки под нашими ногами, промокло насквозь буквально за пару секунд. Огонь стал на наших глазах быстро затухать, пожарище зашипело, пар и дым заполонили весь лес вокруг, но я оказался в центре невидимой сферы радиусом метра два, в которой воздух был чист, сух и холоден, и куда не попало ни капли дождя. Меня как будто укрыл зонтик, или я был в скафандре, а отец стоял поблизости. Кныш пока никуда не толкал меня, видимо, его возможности— или фантазия— всё же были как-то ограничены, а может, весь спектакль был устроен для того, чтобы окончательно отогнать от меня воинственных аборигенов.

Ливень прекратился так же внезапно, как и начался, и меня снова подтолкнуло вперёд. Кныш, по-видимому, был совсем близко, судя по тому, что вокруг начался уже полный идиотизм.

Метрах в десяти впереди меня словно бы бесшумно двигался громадный невидимый бульдозер, это что-то невидимое с корнями выворачивало огромные деревья, и укладывало их слева и справа от прямого, как стрела, продолжения моего пути. Из-под выворачиваемых деревьев разбегались какие-то испуганные зверушки, мирно жившие до того в многочисленных норках под корнями, а за «бульдозером» оставалась перекопанная просека, шириной метра два, с громадными ямами на местах, где стояли деревья.

Метрах в пяти впереди меня двигался какой-то гигантский невидимый «каток», идеально разравнивающий взрыхлённую корнями вывороченных деревьев почву, укладывающий и утрамбовывающий разрыхлённый грунт и оставляющий за собой абсолютно плоскую, но мокрую ленту на глазах возникающей дороги. «Каток» настигал и безжалостно втрамбовывал в грунт, давил тех немногих зверушек, которые успели убежать от «бульдозера».

Ещё ближе, в полутора метрах передо мной, через эту твёрдую укатанную полосу дорогу неведомо как прорастала трава, росла она прямо у меня на глазах, и я шёл уже по ровному и мягкому густому ковру из чёрной травы. Смачное чавканье, раздававшееся при каждом шаге, лишь подчёркивало нереальность ситуации, вода от ливня, выдавленная «катком» наверх укатанной дорожки, всё еще была тут, но дорога была совершенно твёрдой, мягкая травка росла будто из камня.

Нереальность картины усиливалась тем, что деревья выворачивались и укладывались совершенно бесшумно, без единого скрипа или треска, словно были нарисованными, так же бесшумно разравнивал и укатывал просеку каток-невидимка, зато душераздирающе визжали, кричали и ревели терзаемые невидимой дорожной техникой Кныша лесные твари всех видов и размеров.

Меня мягко, но сильно толкало в спину неизвестно что, я сопротивлялся, как мог, и всё же шёл очень быстрым шагом. Мне было бы легче уже бежать, но я опасался, что тогда Кныш не позволит мне хоть чуть замедлиться, а если отец вдруг споткнётся и не успеет за мной, то с ним может произойти что-то нехорошее в этом идиотском, взбесившемся лесу.

И тут до меня дошло, что это я сам, только что, своей недавней мыслью о том, что я какой-то там высокопоставленный посол, породил весь этот сюрреализм. Мне стало стыдно за своё нечаянное высокомерие, стоившее жизни ни в чём не повинным зверюшкам, я как-то очень сосредоточенно подумал об этом, резко остановился— и всё тут же замерло.

Отец, шедший рядом, тоже остановился, и спросил:

— Этот бедлам— твоя работа?

— Увы, только что понял, что моя — сказал я — только, пап, я это же не нарочно! Чуть позволил себе расслабиться, помечтать— и начался этот кошмар.

— А остановил— тоже сам?

— Да.

— Молодец! Пошли дальше?

— Погоди, пап, дай осмыслить происшедшее. Тут получается, что только ангел, совсем без изъянов в душе, может хоть на что-то рассчитывать. Любую паршивую мыслишку эта хрень многократно усиливает, до кромешного ада!

— Ну, так скажи ему, при скорой уже личной встрече, что в ад попадают вместе. Пусть научится думать, что и зачем делает, для этого ему и нужна личность!

— Но до того вся ответственность — на мне!

— Раз ты уже понял, какая это ответственность, я верю, что ты справишься. Пошли дальше.

— Сейчас, только помечтаю о ком-нибудь попроще «полномочного посла». А то зверушек жалко!

Я закрыл глаза, и вообразил, что я убираю ковёр, стягиваю и сворачиваю его, потому что я обыкновенный уборщик, а важные шишки только что сошли с самолёта и удалились. Я открыл глаза. Меня снова что-то подтолкнуло в спину, но «бульдозер» был отозван, деревья перестали быть немыми движущимися декорациями дурацкого фильма ужасов и неподвижно стояли, как положено приличным деревьям в приличном лесу, а дорожка-ковёр, в свою очередь, стала прихотливо виться между ними, всё такая же ровная, твёрдая и чавкающая.

Я шёл по дорожке, и думал, что происходящее вокруг было лишь слабым отзвуком того, что может произойти с миром в результате моей встречи с Кнышем. Если сейчас, когда Кныш спит, и его, можно сказать, храп, вбирая в себя мои мимолётные мысли, сотрясает лес с силой могучего бульдозера, то что же будет, когда он проснётся? Как всё же хорошо, что отец рядом и верит в меня!

Вскоре мы вошли в ту зону леса, где всего несколько минут назад неистовствовало сплошное малиновое пламя пожара. Чернота пожарища не так сильно бросалась в глаза, потому что листва и трава в этом лесу и без того были чёрными, перед нами стояли обгоревшие чёрные пни высотой в несколько метров. Звуки погибающих обитателей леса, недавно всё ещё доносящиеся с того места, где «слуги» выворачивали деревья, убирая их с прямого пути много возомнившего о себе «почётного гостя», стихли, неожиданно стало вообще очень тихо, совершенно безветренно. мне стало как-то даже безмятежно и спокойно. Откуда-то сверху, с мокрых веток, капали последние капли воды от дождя, кое-где краснели дотлевающие угли и виднелись вялые столбики дыма, которые поднимались вертикально вверх, расширялись мутными воронками и рассеивались. Под ногами всё также чавкала вода и стелилась трава, и травяная дорожка вела нас, ещё более прихотливо виляя и стелясь вверх и вниз между неподвижно стоящими пнями. Видимо, Кныш стелил мне безопасный путь в обход ядовитого дыма и дотлевающих жаровен.

Хотя было ясно, что встреча вот-вот произойдет, всё же Кныш застал меня врасплох. Сначала я увидел что-то промелькнувшее, светлеющее на дне глубокой рытвины, которая совершенно не была похоже на воронку от падения. Я только глянул на это что-то, оказавшееся ослепительно белым на фоне окружающей черноты пожарища — и тут же узнал свою голову. Я едва успел крикнуть отцу— стой, пап, оно тут! — и на меня накатило. Я перестал что-либо видеть, слышать, ощущать, кроме всепоглощающего чувства пустоты, одиночества и беспомощности, как это бывает в сновидениях. Мне сразу же стало понятно, что охватывавшие меня чувства идут от Кныша, точнее говоря, это и есть сам Кныш в нашей общей голове, и я мгновенно, пока ещё эти чувства не поглотили меня целиком, привычно уже отделил от себя вымуштрованного мной бдительного «сторожа», чтобы наблюдать происходящее в себе «со стороны», как уже неоднократно делал ранее. Вот когда наука Александра пригодилась, и я с благодарностью вспомнил Александра и все его уроки дезомбирования, одновременно утверждая «сторожа» в правах. Я очень чётко помню, что затем произошло, помню каждую деталь и оттенок того, что я-мы тогда мыслили и чувствовали, но слова тут бессильны и смогут передать лишь бледную тень истины.

— Ну здравствуй— как бы сказал мой «сторож» своей и не своей тоске— и потерпи немного, мы и так уже наворотили дел. Чувство пустоты сменилось чувством удивления, но чувство тоски осталось. Вдруг я понял, что теряюсь и тону в удивлении, оно не просто охватывает меня, а поглощает, пожирает, становясь куда больше, чем я могу одолеть. Я, насколько мог, ярко и образно представил себя — в виде маленького хитрого чего-то, со множеством мелких едва различимых деталек, и его-своё удивление-в виде большого шара, который рос и трепыхался, весь покрытый шевелящимися ложноножками, как амёба. Я вообразил картинку, как большая амёба хватает шевелящимися выростами, поглощает и растворяет в себе малое, и приправил картинку усилением чувства одиночества. Потом вообразил другое— как большое растёт, дотрагивается до малого, останавливается.

Картина в моём мозгу зажила своей жизнью— большое начало поглощать малое, по одной как бы детальке или частичке, сделав ложноножки крохотными и острыми, похожими на иглы ежа. Я в ответ вообразил, как маленькое, лишившись одной своей частички, сразу исчезает, рассыпается детальками-частями и растворяется, и опять усилил чувство одиночества. Потом показал, как на некоторой плоскости эти двое— большое шевелящееся удивление и маленький хитренький я— строят песчаный городок-крепость, с башенками и другими сложными детальками, причем каждый вкладывает часть из себя, и возбудил чувство дружеского тепла. Хотя я сейчас описываю всё, как диалог, тогда это было больше похоже на моё собственное сновидение. Тем временем мысленный поединок-диалог-монолог продолжался.

Я почувствовал, что удивление немного отступило, став как бы вопросом.

Я нарисовал в мозгу картину, в котором маленькое поворачивается к большому, и выращивает из себя крохотную иголочку, которая протыкает большое. Ответом был… страх. Я, как сумел, слепил из страха воздушный шарик и выпустил из него воздух, уменьшил его, как мог, потом нарисовал другую картину— большое и маленькое выпустили каждый длинную иголочку, которые соединились на «нейтральной территории», и попробовал сделать страх ещё меньше, возбудив любопытство. Без моей инициативы активировалась моя память, а затем моё «я» начало отделяться от «мы». Ну вот, и познакомились— сказал я Кнышу с тёплым чувством.

— Почему всё не так? Почему всё так сложно? Что случилось со мной? Почему Вселенная уже есть? — закрутились в моей голове бессловесные вопросы-образы Кныша.

Я как мог попытался изобразить спокойствие и ответил словами, говоря их очень громко внутри себя, вкладывая в них силу любви-приказа: НИЧЕГО НЕ ТРОГАЙ, ПОКА НЕ ПРОЧТЕШЬ И НЕ ПОЙМЁШЬ ВСЮ МОЮ ПАМЯТЬ — и снова изобразил-ощутил очень тёплое, дружеское чувство. И тут на меня навалились разные желания, сразу все, видимо, читая мою память, Кныш сначала сделал упор не на факты, а на мои желания, они были ему ближе и понятнее, как бы были для него основным, а факты к ним лишь прилагались. В один миг я пожелал сразу всего, чего только может пожелать человек и нечеловек, и в уме вертелась уйма фантастических правил— законов природы, понял я — которые бы подстроили Вселенную под все мои желания, вдруг ставшие и его желаниями тоже. Желания были противоречивы, и законов получалось много, и были они один причудливее другого. Я испугался, усиливал страх и сопротивлялся как мог, но поток желаний всё лился и лился. Я начал настойчиво вспоминать отца, себя, Александра, высших, Землю, свои приключения на этой планете и всё, что мне было дорого.

— Ты пришёл поздно, ты опоздал! — мысленно кричал я Кнышу, Вселенная уже огромна и стабильна, остановись, пока не поздно! Ты уничтожаешь сам себя! — и меня охватил жуткий, огромный страх. Наконец, поток мыслей о вселенских кошмарах прекратился, видимо, что-то всё же дошло до Кныша, и он сказал— моим голосом в моей голове:

— Так тут не всё твои фантазии, есть и правда?

— Да, да, да— мысленно кричал я — давай думать, как всем уцелеть!

— У тебя мало информации— сказал тот же голос, но я всё же понял, что кроме тебя, есть и другие вместилища разума, где знания побольше, и буду теперь очень осторожен. У меня как будто связаны руки, я могу и хочу всё— и ничего не могу, потому что— катастрофа.

Я как мог успокоил наше общее сознание и мысленно сказал:

— Наверное, не всё так уж плохо. Как-то вышло, что ты опоздал к рождению Вселенной, но тут ещё очень много работы, а у тебя такая огромная мощь!

— Так оказывается, Вселенная уже давно как есть, законы созданы, и тут очень много вместилищ разума! Благодаря тебе я это знаю и, конечно, не стану теперь рушить, ты же мне передал теперь и своё понимание хорошего и плохого. Ты меня научил, как надо правильно думать-действовать в вашей— теперь нашей— Вселенной. Правильно ли я понял, что мне надо самому принять её законы, подчиниться им, чтобы мыслить правильно, не разрушиться самому и ничего не порушить вокруг себя? Хотя кое-что я уже порушил… И по законам этой Вселенной я ничего не могу уже исправить! Как жаль!

— Не расстраивайся, наша встреча удачна более, чем всё, что удавалось до сих пор. Прими, что в нашей вселенной существует равновесие законов, и нам с тобой вместе удалось пробудить твой поистине могучий разум, заплатив за это, по меркам этих законов, просто мизерную цену! А может, когда ты вступишь в контакт с другими разумными, ты и сам еще сможешь кое-что поправить, но даже сейчас всё уже куда лучше, чем могло бы быть, ты теперь— не я, это уже здорово. А то, что ты уже понял и принял разум, сам стал разумным, и сам не хочешь уже всё подряд менять и рушить— это вообще замечательно!

Моя радость стала нашей общей, и тут меня обожгла тревога— а что происходит во внешнем мире, как там мой отец?

Только тут мы окончательно разделились, это была та последняя капля, что наполнила чашу общей победы до самых краёв. Первоматерия достроила себе подобие человеческого тела, по моему образцу, Кныш совсем покинул мой разум и мы втроём стояли теперь рядом— я, Кныш и мой отец.

Папка! Закричал я, подпрыгнув метра на полтора от радости — я совсем забыл про пониженное тяготение. — Всё получилось! Знакомься— наш новый друг джинн Кныш, только что окончательно родившийся — пробудившийся из первоматерии джинн-созидатель.

Кныш сказал— Я принимаю данное мне имя. Вы теперь мои родители, и я благодарен вам.

Рядом выплыл знакомый мне лиловый шар, и сказал:

— Прими благодарность и поздравления от меня и бессчётного числа миров. Никогда еще не была так низка цена попытки пробуждения разума первоматерии, а результат до сих пор был всегда только неудачен!

— Так вы всё-таки были здесь?

— Нет, и мы, и руководство Альтаира честно выполнили все твои условия. Я тут единственный, это я готовил тебя. Я посчитал, что моё присутствие не нарушит данное тебе слово, потому что кому-то из нас всё равно нужно было прибыть сюда и обеспечить ваш возврат домой в случае успеха. Но познакомившись лично с тобой и твоим отцом, я не смог преодолеть своего желания подстраховать вас и оказаться здесь заранее. Ты простишь меня?

— Так ты с огромным риском для себя всё время подстраховывал моего отца? А я не мог подстраховать тебя, не зная, что ты здесь, даже если бы хотел! Спасибо тебе огромное! В моей душе пробудилось тёплое чувство к лиловому шару.

— Моя помощь не понадобилась, с защитой отца ты сам отлично справился без меня, пару раз я даже не успел понять, что ты делаешь, но твои действия оказались хорошо продуманными, смелыми и эффективными. Это было просто великолепно, мои поздравления! Побыстрее бы Земля преодолела варварство, Галактике позарез нужны такие смелые и находчивые расы, для людей найдётся очень много работы, отличных трудных задач, возвышающих разум. А ваша планета просто поразительно богата, у вас есть буквально всё для стремительного рывка. Но что-либо еще для вас сделать мы не можем, у вас и так самые лучшие учителя. Александр тебе этого не говорил, но из всех рас, принявших учительскую миссию, только Альтаирцы полностью самостоятельно преодолевали своё варварство.

В разговор вмешался Кныш и сказал:

Теперь у меня тоже есть работа. Остатки первоматерии уже наделали много бед. Пока есть дикая первоматерия, весь наш мир в опасности! Надо разыскать всю оставшуюся первоматерию, и тоже пробудить в ней разумное созидательное семя этого мира. Хватит уже этих вселенских кошмаров-катастроф! Голубой шар испустил уже знакомую мне волну невыразимого сердечного тепла и сказал:

— Федь, тебе удалось, наконец, исполнить заветную мечту всех тех, кто погиб, пытаясь разбудить сознание оставшейся Первоматерии. Благодаря тебе вся первоматерия очень скоро превратится из опасной мегавзрывчатки в созидающую расу Галактики с огромными, фантастичскими возможностями! Только твоя личная заслуга в том, что эта раса сразу, скачком преодолела варварство, ты, получается, стал еще и её учителем разума. Это была именно та опасность, о которой я намекал, что в результате вашего контакта могут быть куда большие разрушения. Если бы Первоматерия родилась как раса, но застряла бы на варварской воинственной стадии, последствия были бы непредсказуемо ужасными. Эта вероятность, по нашим оценкам, была не столь уж и ничтожна, но ты и тут справился на отлично!

— Я не достиг бы ничего, если бы не опирался на те немногие знания, добытые ценой жизни ваших учёных. Вот кому надо сказать спасибо! Самым сложным для меня был момент, когда мне надо было изо всех сил противостоять попыткам дикой первоматерии завладеть мной, но я не мог позволить себе думать о первоматерии, как о враге, не мог помыслить даже намёка на какие-нибудь недружеские чувства к первоматерии. Вот когда очень сильно пригодилась наука Александра! Мне ведь пришлось бороться с варваром в самом себе— и победить собственные изъяны и впрямь оказалось куда сложнее, чем обуздать неистовость первоматерии.

— Скромность — хорошо. Но именно тебе выпала честь доказать, что попытки наших учёных были не напрасны, ты сам только что стал одним из них — рискующих своей жизнью ради не только знания, но ещё и спасения жизней. Ты позволишь считать фрагмент из твоей памяти, чтобы твой уникальный опыт стал всеобщим достоянием?

— Мне странно, что вы спрашиваете у меня разрешение на это. Разве это опасно?

— Конечно, безопасно, но мы не можем иначе, не хотим и никогда не будем ничего решать ни за тебя, ни за какое-либо иное разумное существо. Мне и так пришлось отступить от принципов, когда пришлось сначала скрытно наблюдать за вами, а потом еще и потребовать твоей проверки. Ты простишь меня?

— Я понимаю, что вы не могли иначе, не стоит оправдываться перед варваром, наблюдение — это же мелочь, не более, когда речь шла о невообразимо огромной цене поражения. А мой опыт— берите, и используйте, если когда-нибудь пригодится! Я знаю, что передаю его в надёжные и, главное¸ порядочные руки.

— Так твой ответ— «Да»?

— Ну конечно, ДА! И на оба вопроса!

Я спросил у Кныша — а чем объяснить это поразительное портретное сходство между нами?

— Не знаю. И про географичку с зелёными волосами ничего не скажу, тогда я не имел сознания и не был личностью, всё происходило из-за инфополя влияния того куска первоматерии, который лишь теперь стал мною. А мне нравится Вселенная, полная таких вот нерешённых загадок! Как хорошо, что ты смог справиться с необузданной дикостью первоматерии и помог мне родиться в нашей Вселенной равновесия как разумному и уже этичному существу с преобладанием созидательного начала! Мы же какое-то время были одним разумом, и твоя память— это теперь и моя тоже, я хорошо помню, как нам трудно пришлось тогда. Но ты храбро сражался за нас двоих, как настоящий герой, принял просто сокрушительный удар хаоса и выстоял! Хаос так и не смог найти в тебе ничего, за что тебя можно было бы купить или чем прельстить, ты стоял, как монолит! Спасибо!

Лиловый шар сказал:

— Загадка головы заставляет и нас призадуматься. Видимо, где-то во вселенной или даже вне её есть разум намного, намного больше нашего. Но он ни разу себя ещё не проявлял. Но тебе, в любом случае, огромное спасибо!

Я задумался — и понял настоящую цену победы, вспомнил леденящие душу крики животных, терзаемых взбесившимся лесом, и вопли аборигенов, разрываемых на части и заживо поедаемых неведомыми водными тварями. Хотя умом я понимал куда более страшные последствия поражения, но воображение отказывалось вместить грандиозную картину гибели звёздных миров, а эти жуткие крики были живы в памяти, и это тяготило меня. Я точно знал, что эти жертвы — только на моей совести.

— За мою победу заплатили жизнью многие другие, ваши учёные, даже варвары и неведомые мне звери. Как паршиво на душе, что я при этом даже не мог рисковать сам! Вот отец мой — настоящий герой, не побоялся полезть за мной в самое пекло, а я, выходит, рисковал только другими, и на мне вина, что они погибли! А я даже их лиц так и не увидел!

— Вот теперь ты тоже понимаешь, почему мы сами все хотели быть здесь. А за варваров не тревожься так сильно. Ты рисковал гораздо большим, чем они, и знал это, не скромничай! Они во-многом сами виноваты, что сразу напали, даже не попытавшись пообщаться. Думаешь, мне легко было бездействовать, когда ты и отец сражались, по сути, за сохранение всей планеты варваров — сказал лиловый шар, и меня еще раз согрело невыразимо приятной волной тёплого чувства — Федя, наш скромный герой, чего бы ты хотел сейчас больше всего?

— Вернуться домой, немного передохнуть и учиться, чтобы поскорее вытащить нашу собственную расу из цепких объятий варварства. А весь этот вселенский кошмар забыть, как дурной сон.

— Первое и так исполнится совсем скоро, а повлиять на остальное мы не имеем никакого права. Тебе придётся продолжить кропотливую, временами даже нудную работу, при том, что ты всю жизнь по-праву будешь ощущать себя героем вселенского масштаба и черпать оттуда полученные тобой знания и опыт. Это ох как не просто! Каждодневный упорный труд— это ведь тоже героизм, только не столь яркий и заметный.

Хотя борьба происходила не на футбольном поле и не на ринге, а в моей голове, я буквально падал от усталости, и даже ощущение буйной радости от этой нелёгкой победы отошло куда-то на второй план. Я стал засыпать прямо там, на пожарище, вызванном прибытием тогда ещё непробуждённого Кныша, почувствовал, что меня куда-то уносит, и заснул.