Погляди, старик, наступает осень: вот снежноягодник, вот крушина...

Погляди, старик, наступает осень: вот снежноягодник, вот крушина.

Ледяная ночь, и лиловые сосны её дружина.

Белый туман наползает клочьями, как невычесанная псина.

Утром выходишь: думаешь — холодно. Но — красиво.

Розовый дым поднимается из котелен,

Каждое дерево иггдрасиль, каждый день потерян.

С брюха сизого облака поутру свисают чёрные перья.

Духи поднялись в лес, и в низинах темно от пенья.

Странные существа выползают наружу, невидимы-невредимы.

В подземелье течёт река, редкая птица долетает до середины.

Комель каждой берёзы гонит вверх её сок. К сентябрю каждый лист, как губка, пропитан ядом

(и поэтому кажется, что все ушедшие где-то рядом).

К осени в ней начинается паводок. В каждой луже немного её воды.

Потому снаружи

так холодно. Каждой осенью время Стикса

наступает внезапно: но что не вспомнится, то простится.

Как тебе дышится там, по ту сторону памяти: неужели тем же гнильём и прелью,

Тем же кристальным утренним холодом, не чета апрелю,

Той же узкоколейкой, где двести лет ни поезда, ни дрезины,

Тем же нездешним воздухом, что поднимается из низины?

Те, кто живёт в тумане, берут своё: не катаньем, так терпеньем.

Лес полон тленьем и умираньем,

но — пеньем, пеньем.