путевые наречия

Подавали поезд; свистел гудок

закипающим чайником;

к вокзалу приехали частником;

не оказалось размена —

лучше бы взяли жёлтое городское такси.

Позднее лето прогорело почти дотла.

Старуха с польской фамилией

дремала, подложив под голову две сухие

ладони, а под язык сухой ледок

валидола — авось да и продерёт;

но спала неровно, ворочалась-вспоминала;

на перроне кто-то тащил мешки

в почтовый вагон, и ещё метла,

как помазок американского джентльмена,

ходила по станции взад-вперёд,

разгоняя пыль, билетные корешки

и две-три купюры неизвестного номинала.

Мы глядели, как контролёр заходит в купе без стука,

отрывает Kontrollabschnitt и сверяет числа,

когда услышали, как мальчик-билингв, зверь о двух языках,

порождает чудовищ, лишённых смысла,

перебирая слова, как мишени в тире.

Мы столкнулись с родным языком лицом

к лицу, услышав в толпе такое,

что неподвластно нашему новому органу,

приспособленному к слову Kontrollabschnitt,

бережно взращённому на бретцелях и шварцбире.

Мы столкнулись с родным языком, пока

стояли в толпе растерянные, не ожидая встречи,

и за осенними мухами русской речи

тянулся след с запахом тёплого капустного пирожка.

На перроне гул стоял как в морском порту.

Я сидел и смотрел, как старуха напротив дремлет.

Тут невольно подумаешь: что ей такого снит

северный ветер,

что она ему так предельно внемлет,

так тревожно жуёт губами,

сжимая свою таблетку,

как безличный глагол, во рту.