7. Пеленгас

Пеленгас подошёл как обычно: очень тихо, почти бесшумно.

Он вообще умел ходить так, что его не было слышно, заметно, видно. Охотник, бабушку его…

Танк лежал на дощатом полу своего вольера. Грыз вчерашнюю кость, которая на жаре успела нагулять душок. Грыз аппетитно, самозабвенно. Он всё делал с усердием, аппетитом и самозабвением. И сейчас сильные, не пожелтевшие от времени резцы снимали слои вонючего мяса с кости и с хрустом отгрызали куски хрящевой мягкой ткани с того места, что когда-то было коровьим суставом. Кость он держал передними лапами и грыз, зажмурившись от удовольствия. Любил он, как и многие собаки, мясо не свежее, а дурно, по человеческим меркам, пахнущее. Да, случались от такого мяса расстройства желудка, но он ничего не мог противопоставить многовековым инстинктам предков. Подумаешь, инстинкт – поедать дурнопахнущее мясо. Оно же становится мягче и вкуснее, и ничего тут не поделаешь.

Хотя в вольере стояло довольно сильное амбрэ, запах полудикого кота Пеленгаса он почуял издалека. Хотя тот шёл на мягких лапах, Танк знал, что котяра подошёл близко к сетке вольера, но не стал отвлекаться от самого любимого своего (пищевик он пищевик и есть, ничего с этим не поделаешь) занятия и тем более удостаивать не очень-то уважаемого жителя заставы поворотом головы.

Пеленгас – непонятной породы большой кот (таких здесь, в общем-то, не водится. А может и водится, просто Танку не попадались) – появился однажды с воплями и криками, убегая от шоблы местных полудиких собак. Что и где он с ними не поделил, история этих краёв умалчивает, но само по себе явление было необычным. Очень необычным. К заставе живность не подходила. Точнее, не подходила последние несколько лет. Видимо, не зря. Танк очень старательно метил территорию. Да и не один Танк. На заставе ещё шесть собак. И большинство их них нрава далеко не мягкого. С местными псами из не очень близкого селения отношения выяснены давно. И, в общем-то, никто на территорию заставы покуситься не смел. Диких собак в этих краях было мало. Не жили они подолгу. Условия тяжёлые, зимой или от голода погибали, или волки с барсами добавляли их в свой рацион. Выживали маленькие, плотно сколоченные группы, в основном инбредные. Стычка с такой группой не могла принести ничего хорошего. Дикие – они и есть дикие. Особая мерзость этих животных в том, что поодиночке они обычно раболепны и заискивающи, но крепко сколоченной шоблой безжалостны и очень жестоки. Им перегрызть связки на голени даже такому громиле как Танк – проще простого. А уж на обездвиженного навалятся сворой и порвут в клочья. Временами кто-то из одиночек пытался прижиться вблизи заставы, привлечённый возможностью что-то урвать и сожрать. Кого-то из ненаглых пускали поклянчить чего-нибудь, но особенного им от людей ничего не перепадало, так что исчезали они быстро. Именно поэтому Танк, будучи тогда в свободном выгуле, даже опешил слегка, когда на горизонте появился орущий Пеленгас, бегущий прямо на него, на Танка! За котом полным ходом ломилась свора диких псов. Он вообще не очень-то любил, когда происходило что-то, выходящее за рамки сложившегося распорядка и устава внутренней службы. А тут такое… Кот промчался мимо него в нескольких метрах (не побоялся, гад), и Танк оказался между котом и шоблой диких. Пауза ничего хорошего не предвещала. Морально Танк готов к драке всегда. Не нужно ему на драку настраиваться. Как и большинство ротвейлеров, он не предупреждает о том, что будет сейчас р в а т ь. Не брешет никогда, так как не его это дело – пустой шум создавать и пугать кого-то. Обычно берёт сразу жёстко и по месту. Излюбленная тактика его – прикусить по месту и изо всех сил сжать челюсти. Поскольку голова крупная (значит, мышцы длинные), а морда короткая (значит, рычаг короткий), челюсти у Танка такие, что любую кость у человека раскусит, не то что у собаки. Бой с несколькими противниками он тоже вести умеет: научился здесь, на заставе, когда по молодости завоевывал свой статус.

Дикие тоже не целоваться с котом бежали так усердно. Поэтому когда на их пути появился исполин по местным меркам – чёрный, немолодой и матёрый, возникла пауза, прямо-таки театральная. Танк стоял чётко на границе выгула. Отходить и пропускать в свои владения он не собирался никого. Вообще никого. За ним был его вольер, его холодильник, из которого Хохол доставал и отрезал кусочек сала, его Хозяин, его член стаи Зелёный, благоразумно намотавший поводок с тяжелым карабином на руку (так что получился кистень), и его Территория, меченная-перемеченная… А тут шобла диких… Как же их пропустить? Пропустить нельзя. Даже если они (вроде как и дальние, но всё же родственники) догоняют существо, которое, по собачьим меркам, жить вовсе не достойно. Всё равно нельзя, потому что главный здесь он, а если будут ходить и бегать всякие, то он перестанет быть главным.

Дикие границу пересекать не спешили. Остановились, ситуацию оценивая. Для пущей наглядности своих намерений Танк встал на кончики пальцев, поднял шерсть на холке, уши сдвинул до предела вперёд (нельзя их поджимать в такой ситуации. Чего-чего, а уважения он проявлять не собирался). И отвёл голову назад. Эту позу Кузьмич называл «бычка». Угрозная поза, одним словом. После таких манипуляций с внешностью он зримо становился ещё крупнее и ещё страшнее. Так делают все собаки. Например, афганские овчарки (видел здесь парочку таких местных) взбивают свою длинную шерсть и становятся похожими на воздушный шарик. А у него, ротвейлера, шерсть короткая, поднять несложно, вот и поднимает он её от холки до хвоста отрезанного. Ситуацию оценил и почувствовал свой же подленький запах страха. Принюхался. Нет не запах, скорее запашок, далеко не разлетелся, при нём остался. Танк – пёс упёртый, но не отмороженный, бояться умеет и иногда пахнет страхом, за что, в общем-то, себя уважать не перестаёт. Не рычал, просто ждал. Ждал неверного, нервного или азартного движения одного из гостей вперёд, за ту черту, где начинаются ЕГО владения. Тогда у него будут все права устроить им взбучку, очень качественную взбучку. Вытянул вперёд шею, принюхался. Шобла пахла злостью, тупой злостью, смешанной со страхом. Их страх долетел до Танка и стало всё понятно: злая она, эта свора, и даже духовитая, но не пойдёт она в лобовую. Напугал их большой чёрный пёс.

В общем, тогда драки не было. Не состоялась драка. Не пошли пришлые на него, а Танк не пошёл на них. Нет, не потому, что их было много. Конечно, нет. Просто они стояли не на его, Танка, территории, а значит, биться с ними было не за что. Зелёный очень благоразумно не вмешался, окликать не стал и между ними не влез. Постояли. Танк для пущей наглядности поурчал и повернулся чуток, чтобы его в профиль оценили. Дикие оценили. И ушли на высотку. Они там потом два дня кота караулили, только он, сволочь хитрая, выходить за Танка метки не стал. Так и остался на заставе. В общем-то, вёл себя грамотно. На рожон не лез. Всё больше по крышам передвигался. Зато крыс распугал всех, поэтому к нему на заставе даже с симпатией отнеслись: поставили миску на перила курилки и подкладывали туда иногда мяса кусок или ещё чего, Танк не заглядывал и не проверял, хотя если на задние лапы встать, то дотянулся бы. Дали кличку коту – Пеленгас. Так хитрый гад и остался жить на заставе.

Он подошёл, потянулся так, как умеют потягиваться только кошки, и улёгся удобно, с видом углубившегося в думы философа. В общем, пофигистично выглядел.

Странная тварь этот Пеленгас (кстати, почему его так прозвали, никто не помнит или не знает. Прицепилось просто: Пеленгас да Пеленгас), ведь лежит недалеко и смотрит нагло. Танк не обернулся и не посмотрел в ответ, всё равно был уверен, что, скорее всего, по меркам Танковым, собачьим, смотрел этот, из рода кошачьих, нагло, призажмуривши глаза и сложивши лапы. Ну точно как сам Танк, смакующий душистую косточку. И, в общем-то, несмотря на то, что немолод Танк уже, прыти в его натренированном теле хватило бы, чтобы в один прекрасный день рывком догнать наглеца, стукнуть по темечку клыком. Да стукнуть вдумчиво, в район уха, так, чтобы отлетела независимая и никчёмная душонка в кошачий рай. Но, странное дело, не сделал этого Танк до сих пор, хоть и напрашивалась на неприятности эта тварюка наглая хвостатая чуть не каждый день. Наверное, не сделал потому, что в этом мире всё сбалансировано должно быть. Да, да, да, с б а л а н с и р о в а н о. Об этом Танк подумал как-то раз, когда грыз косточку и наслаждался жизнью. Вообще-то, по меркам человеческим, не может собака думать. Но неведомо людям (наверное, потому, что собаки не могут разговаривать), что в головах собак кроме инстинктов и рефлексов еще бывают мысли, и мысли даже философские. Впрочем, некоторые из людей, однажды заглянувших в глаза собаке, которая размышляла в это время о чём-то своём, ловили себя на мысли, что в этом взгляде есть ещё что-то кроме инстинктов и рефлексов, и даже кроме чувств и ощущений. И вроде бы знает собака что-то такое, что ей знать не положено… Только человек устроен так, что никогда не признает того, что он не единственный на этой земле, кто умеет думать. А собакам признание и не нужно, да и мысли у них не меркантильные, поэтому никто никому ничего не доказывает. Мысли у них вообще не такие, как у человека. Не думают они о материальном, о том, что конкретно сейчас нужно сделать, чтобы обеспечить себе пропитание, успех или славу. О том, что завтра опять нужно идти и служить. Или о том, что послезавтра в холодильнике у Хохла закончится сало, которое ему, Танку, причитается после комитета по торжественной встрече. Или о том, что он из очередного комитета может просто не вернуться. Нет, не думают они так конкретно. Непонятно они вообще думают. Но то, что они думать могут, это уж точно. Вот тогда однажды Танк и подумал, что этот кот нужен на земле для того, чтобы просто быть. Быть в противовес Танку, для равновесия. Живёт он вовсе не тем, чем Танк, а совсем другим. И хозяин ему не нужен. И радость он выражает, когда хвост свечкой поднимает, а не как все собаки, вилянием. И вообще, радуется ли он когда-нибудь, непонятно. И жизнь свою прожигает в ничегонеделании, в то время как Танк – один из самых счастливых псов, и состоит при хозяине достойном, при службе серьёзной, весь обычно в делах и заботах по охране территории и в походах всяких непростых. Наверное, каждому псу, серьёзному как он, положено иметь в жизни такого антипода. Просто чтобы был. Чтобы всё уравновешено было и по распорядку, чётко и понятно. Наверное, что-то подобное подумалось ему тогда, когда за котярой местные собаки гнались, и Пеленгаса именно поэтому потянуло к Танку, ведь не побоялся же мимо промчаться. И сейчас всё ближе крутится. Может, и не дразнится он вовсе, а наоборот, место безопасное ищет, и нужен ему Танк для равновесия и уюта, просто потому, что так задумано природой? Ведь не просто так противоположности притягиваются… А ещё они от котов отличаются тем, что не могут жить в одиночку. Нужно служить кому-то. Нужно, чтобы рядом был кто-то, достойный того, чтобы ему служить.

А вообще, если бы Танк уподобился этому котяре и ушёл бы на хлеба вольные, без хозяина… С его-то выучкой и силушкой… Как кот, который живёт сам по себе и ничего его не держит и ничто не привязывает, команд никто не даёт и никто над ним не управствует… Катался бы как сыр в масле. И территория была бы своя (в чём сомневаться не приходится), и самка была бы (а может и несколько), стая была бы, в которой стал бы он вожаком мудрым, сильным и авторитетным. Местных красных волков потеснили бы, да и барсов (которых немного, но всё же есть) тоже подвинули бы… Так ведь нет, сидит Танк в клетке, которую называют вольером, и думать не думает о хлебах вольных и жизни самостоятельной… Нужен ему Кузьмич, не может он без него. Важно ему себя чувствовать частью человека, понимать, что есть у него Вожак, сильный и достойный, который и решение мудрое принять может, и повести туда, куда идти правильно, понимать, что Вожак о нём думает и заботится, и не просто так важничает, а на самом деле стоит того, чтобы быть главным. Нужно ему понимать, что он важную роль в чьей-то жизни играет и что готов он ради этой нужности голову в ошейник засовывать и ходить по комитетам и слушать напевы Кузьмича в свои усы про то, что «И пусть удача за нас, мы уберём их на раз…», и при этом лапы разбивать о камни, за чужими гнаться, а иногда, от выстрела зигзагом уходя, атаковать жёстко и страшно… А главное, закрывать подход к Кузьмичу «с урэза». Чтобы ни одна тварь не подошла неудобно сзади, когда Кузьмич делает ВАЖНОЕ, важное для него. Тогда, когда он так же, как и Танк, защищает спину кого-то. Кого-то другого, возможно и не знакомого ему парня. Главное – это, и делает он это и делать будет всегда. Потому что не может он без этого человека, хоть и упрямится иногда по мелочам, и даже ворчит, когда понимает, что поворчать можно, что это не мешает тому делу, которое они делают вместе, без которого не может он, Танк, жить, да и Вожак его тоже не может. Счастлив оттого, что у них это дело есть, и этим делом они оба сильны, потому что на диванах расслабленно не валяются. Нужно ему, чтобы Кузьмич напевал свою песенку «Остались только мы на растерзание-Е-Е-Е … Парочка простых и молодых ребят…», когда проходит группа, а они с Кузьмичом лежат с винтовкой на чужой земле и ждут своей очереди, чтобы тоже уйти. Нет для собаки ничего страшнее, чем оказаться ненужной никому. Наверное, и Кузьмичу тоже невозможно оказаться ненужным, а то давно бы уехал пчёл разводить, о чём не раз в сердцах говорил.

Видимо, правильно кто-то сказал: «Когда древний человек надел на древнюю собаку ошейник, он сделал её несвободной, но счастливой». Потому что в противном случае собака собакой не будет. Будет кем-то или чем-то другим, но уже не собакой. А тем более умница и труженик самостоятельный ротвейлер не будет им, умничкой-ротвейлером. Будет он зверюгой лютой и страшной, а это для умнички-ротвейлера уже не жизнь…