Фомальгаут Мария - Жердяй

Стучит в окна тощая ветла, мокнет под осенним дождем.

Или нет. То не ветла, то Жердяй ходит.

Жердяй не от слова жирный, а от слова жердь.

Худой значит.

Вот ходит Жердяй, заглядывает в окна, стучится в стекла.

Нечего делать Жердяю, никому-то не нужен Жердяй, даже в мире нечистой силы не нашлось ему подходящего дела, вот и мается он, неприкаянный, ищет себе занятие, не находит.

Люди от Жердяя святой водой оберегаются, занавески задёргивают, ворота на закат и на полночь не ставят, а кто ворота на полночь поставит, того Жердяй из дома выживет.

Так-то.

Люди-то все при деле, люди-то все день-деньской работают, землю пашут, а кто на охоте, а кто на рыбалке, а кто телегу мастерит, а кто еще что. Собираются люди вечером по домам, сидят у очага, поют веселые песни.

Одному Жердяю дела нет, не нашлось ему занятия, ходит, бродит по свету Жердяй, завидует людям Жердяй, только и радости ему, что изловить человека, напугать до смерти.

То-то же.

Алексей спрашивает:

— Сколько это будет стоить?

— Ну… около шести миллиардов.

Алексей откашливается.

— Миллионов, вы хотели сказать?

Человек за столом качает головой.

— Миллиардов.

— И за что такие деньги?

— А как вы хотели? Оцифровка сознания, перенос на жесткий носитель, разработка моделей поведения…

Алексей капитулирующе поднимает руки.

— Ладно, ладно, уговорили… без ножа режете, шесть миллиардов…

— Дело того стоит.

— Нет, это ясное дело, что дело того стоит… — Алексей поднимает высохшую немощную руку, тут же роняет её, — тело-то уже на ладан дышит…

Тюнька пугается.

— Пап, а там чи-во?

— Чего такое?

Тюнька показывает за окно, где померещилось что-то длинное, тонкое, призрачное…

— А-а, Жердяй ходит.

— Чи-во?

— Жердяй. Жердина такая. Делать ему нечего, вот и ходит, шляется неприкаянный.

— А сюда не придет?

— Не боись, не явится.

Тюнька не боится. Раз отец сказал — не боись, значит, и правда не страшно.

Женщина падает в ноги Алексею, тот шарахается в сторону, как бы не сумасшедшая какая-нибудь, как бы еще кислотой какой в лицо не плеснула, или еще чего не сделала…

— Умоляю вас… помогите… помогите… пожалуйста…

— В чем дело?

— Мне сказали… к вам обратиться… сказали… вы поможете…

— В чем дело?

— Сашка умирает… Сашка…

— Очень сочувствую.

— Там семь миллионов надо…

Алексей кривит губы. Хочет сказать, что он не благотворительная организация. Не говорит.

— Ну, хорошо. Координаты мне свои оставьте… я с вами свяжусь…

Алексей подмигивает Иришке.

— Ну что… радостная новость у меня.

— А что такое, на работе повысили, что ли?

— На какой работе, про работу теперь вообще забудь! Ты посмотри чего, бабки в Росэнерго вложил? Вложил. Там такие проценты теперь накапают, закачаешься…

— И чего?

— Чего-чего, того. Теперь вообще можно не работать, на проценты жить, сечешь?

— И насколько этих процентов хватит?

Алексей хочет сказать, что Иришка как была дурой, так дурой и осталась. Не говорит.

— Навсегда и хватит.

У Иришки загораются глаза.

— Это что теперь… все? Свобода, да?

— А ты как думала, свободнее некуда.

Иришка прыгает, давненько так не прыгала, с тех пор, как на Бали ездили…

Люди поднимают головы.

Разгибаются.

Трудно разогнуться, ты попробуй, землю-то попаши день-деньской.

Ну, ничего, разгибаются.

Смотрят, как притормаживает у остановки машина, такие машины раньше только на картинках видели. И Тюнька смотрит.

Тюнька маленький ещё, ему ещё землю пахать не дают, только говорят, вот вырастешь, будешь отцу помогать.

Тюнька пальчики загибает, три, четыре, пять, шесть, семь годков, а в семь, глядишь, и к работе какой приставят, не век же Тюньке без дела-то слоняться, скучно же без дела-то.

А тут вот все смотрят.

И Тюнька смотрит, спешит к машине, никогда такой не видел. А то, может, потрогать дадут, а может, за рулем посидеть дадут, как дядя Митяй, он на Запорожце своем приедет, и Тюньку за руль посадит, а ну, племяш, подуди…

Может, и там подудеть дадут…

Распахивается дверца. Выходит человек. Тюнька спешит к человеку, Тюньку любят все, вот так шофер на трассе тормознет камазище свой сигареты у киоска купить, Тюньку увидит, а ты чей, соколик, будешь, и Тюньке конфет даст, или железяку какую, ни у кого из пацанов такой нет…

Так-то.

Тюнтька смотрит на человека.

Смотрит….

…Бежит назад. Со всех ног. Бежит, спотыкается, а не то вот догонит, вот схватит…

Бежит Тюнька к отцу.

— Чего ты, соколик?

Тюнька еле выговаривает:

— Жердяй… Жердяй…

Отец прикладывает руку к глазам, смотрит, щурится.

— Глянь-ко, и правда Жердяй… ишь чего…

Тюнька смотрит, как Жердяй, длинный, страшный, идет к киоску, покупает что-то, снова забирается в машину. Хлопает дверцей. Уезжает.

Тюнька спрашивает осторожно.

— Это Жердяй?

— Жердяй.

— А он ночью в дом не придет?

— Что ты, малой… не пустим…

Алексей жмет на газ, неприятно поеживается. Почему пацаненок так шарахнулся от него, чего испугался, назад побежал, будто черти за ним гнались, не меньше…

Ладно.

Не до того сейчас.

На встречу бы сейчас успеть, еще бы понять, что говорить на этой встрече, а то Алексей сам себя не узнает, сказал бы ему кто год назад, что Алексей в такое дело полезет, он бы только пальцем у виска покрутил…

Алексей нажимает кнопку звонка.

— Входите, входите, не заперто…

Алексей спрашивает:

— Сколько это будет стоить?

— Ну… около шести милилардов.

Алексей откашливается.

— Миллионов, вы хотели сказать?

Человек за столом качает головой.

— Миллиардов.

Стучит ветла в окно, моросит дождь.

Тюнька поднимается в кроватке.

— А там Жердяй, да?

Отец кивает.

— Жердяй, Жердяй.

— А сюда не придет?

— Что ты, что ты, не бойся…

Мать всплескивает руками.

— Да чего ты ребенка-то пугаешь, выдумали Жердяя какого-то…

— Э-э, Наташка, кто ж выдумал-то, есть Жердяй… Вот скажи, Тюнь, видели мы сегодня Жердяя?

— Ага, видели, а страшный… а он на машине ездит…

Алексей подмахивает контракт, морщится.

— Без ножа режете. Ну да ладно… вечная жизнь того стоит, так?

Иришка врывается в комнату, колотит Алексея по лицу, охренела, что ли…

— Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!

— Ты чего, а?

— Чего-чего, скотина чертова, на себя все деньги потратил, на себя!

Алексей не теряется, годы работы каторжной научили не теряться.

— А ты думаешь, будешь с Илюхиным путаться, а я тебя содержать должен? Обоих вас содержать, а?

— Да наврали тебе все про Илюхина! Куда деньги все дел, скотина чертова?

— Куда-куда, на Кудыкину гору. Тело-то уже на ладан дышит… Вот те, блин, и безбедная старость… работать не надо… А что не надо, когда сил нет…

Иришка всхлипывает.

— Договор подписал? На вечную жизнь?

— Ну а то.

— А я… как же?

— А это ты у Илюхина своего спрашивай ненаглядного, любименького.

— Да не было у меня ничего с Илюхиным!

Хлопает дверь в сенях, закрыть забыли, вот и хлопает от ветра.

— Тюнь, поди, закрой.

Это отец. Отец сапог чинит, некогда отцу, и мать тоже чего-то делает, некогда матери.

Так-то.

А Тюньке страшно. Потому что стемнело уже, а когда стемнело, на улицу выходить нельзя, страшно на улице, Жердяй ходит.

— А страшно…

— А не боись. Такой парень большой, и боится.

— А Жердяй…

— А ты ему в лоб дай, он и убежит.

Тюнька идет на улицу, Тюнька боится. Отец велел не бояться, а Тюнька все равно боится. И вроде надо быстро-быстро дверь захлопнуть, и назад бежать, а нет, не удержался Тюнька, выглянул на улицу.

Да так и замер.

Жердяй стоит. Вот он, длинный, тонкий, да не стоит, — покачивается в пустоте, парит в воздухе, полупрозрачный…

Тюнька мчится назад, вопит, а-а-а-аа…

— Ты чего?

Это отец.

— Жердяй… Жердяй там…

Мать ворчит.

— Вот, довел мальчонку со своим Жердяем, он теперь вон пуганый какой…

— Ну-ка, дай гляну, ух я этого Жердяя счас…

Отец идет бить Жердяя, выглядывает из сеней на улицу.

Замирает.

Не верит себе, быть того не может, вот те на, вот те накликали…

И какое там — в лоб дать, и какое там прогнать, еле шепчет дрожащими губами.

— Пшел вон… пшел…

Захлопывает дверь.

Возвращается в дом.

— Ну, все, сына… прогнал я его… чего ты в самом деле, забоялся…

Мать хочет сказать чего-то, не успевает, замирает, смотрит в окно, где поднимается со двора что-то легкое, бестелесное, прозрачное, улетает…

Жердяй.

Алексей поднимается над землей.

Ни с чем не сравнимое чувство. Когда нет тела, тело в сырой земле осталось, а здесь душа, оцифрованная, легкая, воздушная, бестелесная, парит над землей.

Мужика какого-то напугал с пацаненком, ну ясное дело, здесь про такие технологии еще не слышали, невесть что подумали, деревня она деревня и есть…

Люди сено косят, страда самая.

И Тюнька помогает.

Маленький, а помогает.

Тюнька у отца спрашивает:

— Па, а Сашка где?

Отец отмахивается.

— А уехал. Далеко уехал.

— А вернется?

— М-м-м… ну, не скоро.

— А вылечат его тама?

— Вылечат… как не вылечить.

И глаза отводит.

Тюнька все понимает. Сердится.

— Ну чего ты врешь, он же…

И слезами заходится. Отец Тюньку по голове гладит, молчит.

Светает.

Алексей поднимается над землей, смотрит на луг, где люди сено косят, страда самая…

Алексей смотрит на людей, на страду, смотрит, сам не знает, почему…

— Ну, вы понимаете… мне ничего не хочется.

— Хотите сказать, депрессия? — уточняет врач.

— Да, что-то в этом роде. Понимаете, все есть, счастья нет.

— Понимаю, понимаю… а перемену мест не пробовали?

— Да только и делаю, что по свету мотаюсь, надоело уже.

— Гхм… еще иногда шопинг помогает…

— Не пробовал.

— А вы попробуйте. Еще у нас тренинги есть, должны помочь…

Алексеев спохватывается. Спрашивает:

— А может это быть связано с тем… что у меня сознание оцифровано?

— М-м-м… возможно. Видите ли, я с оцифрованным сознанием первый раз сталкиваюсь. Но вы не беспокойтесь, мы вам обязательно поможем, вот телефончик клиники есть…

— Сдурел, что ли, ворота переставлять?

Наташка смотрит на мужа, и то правда, похоже, выпил-таки лишнего, пусть не врет про всего-одну-рюмочку, ишь чего выдумал, ворота переставлять.

— А ты как хотела, хочешь, чтобы опять нечистый тут шлялся? Жердяй который?

Наташка вздрагивает, зачем муж про нечистого напомнил…

— А ворота при чем?

— А сама посмотри, ворота где стоят?

— Где всегда, там и теперь.

— На запад стоят. Где это видано, чтобы в русском доме ворота на запад стояли?

— Да ну тебя с суевериями с твоими…

— А Жердяй тоже, что ли, суеверие? Сама, что ли, не видела, а?

Наташка вздрагивает, зачем про Жердяя напомнил…

— То-то же… наши предки-то поумнее нас были, знали, что как делать…

— Ты что мне нахимичил там, а?

Человек за столом холодно смотрит на Алексея.

— Что-то не устраивает?

Ты мне эмоции обещал или нет?

— Я сделал эмоции, как вы просили.

— Что-то я их не чувствую.

— Что же, попробуем провести сканирование вашей ментальной оболочки…

— Ты мне русским языком скажи, ты эмоции мне сделал или нет?

— Сделал, сделал, можете не беспокоиться, — человек за столом перебирает данные в ноутбуке…

Отец птицу-Оберегу на дверь вешает.

Тюнька смотрит.

Хочет поиграть с птицей, отец не велит. Правда, отец обещал еще одну такую оберегу сделать. Уже для Тюньки.

А это от Жердяя Оберега.

Чтобы не шастал тут Жердяй.

А то ишь, повадился.

НЕ УДАЕТСЯ НАЙТИ ПУТЬ К СЕРВЕРУ, ВОЗМОЖНО, СЕРВЕР БЫЛ ПЕРЕМЕЩЕН ИЛИ УНИЧТОЖЕН

Алексей не понимает.

Алексей снова и снова пытается зайти на свой сервер, не может.

Алексей поднимается над городом, несется в контору, с которой все началось. Кто-то щелкает Алексея на камеру, кто-то показывает пальцем, прикладывает руку козырьком к ладони. Тонкий человек, нет, не человек — тень человека — врывается в кабинет.

— Что у вас там случилось-то?

Человек за столом смотрит в монитор.

— Мне очень жаль…

— А что такое?

— Скачок напряжения на сервере… все данные сгорели…

Тень человека не понимает.

— А я как тогда живой?

— Слушайте, уникальный случай… разрешите вас обсле…

Тонкий человек не разрешает, ускользает в окно, поднимается над городом, летит. Тут радоваться надо, когда летишь, сколько мечтал летать, в детстве грезил, как над землей поднимается, крылья расправляет.

Только не мечтается уже.

Не радуется.

Ну полетал-полетал, а толку-то?

— Чего, умаялся? — спрашивает отец.

— Ага, — кивает Тюнька.

— Ничего, лиха беда начало… Айда домой ужинать будем… у-ух, спать нынче будешь как убитый…

Тюнька оборачивается, смотрит в темноту дороги, что-то призрачное, тонкое зависает в сумерках…

— Чего там углядел?

— А Жердяй.

— Опять этот? Да не боись, ничего он не сделает, вишь, ни плоти, ни крови нет, да хоть налетит на тебя, ничего не сделает…

Люди уходят к дому, к свету окон, к теплу очага. Алексей хочет устремиться за ними, не может, раньше ворота на запад стояли, а теперь на юг, с юга Алексей пройти не может, магнитное поле не дает.

— А я теперь что? — Алексей не понимает.

Айтишник разводит руками.

— А вы теперь так и останетесь.

— Так и останусь?

— Вы же сами хотели… бессмертия… — айтишник усмехается, — ладно, некогда мне с вами… Работать надо.

Уходит. Алексей остается один, наедине с собой, наедине с внезапно нахлынувшим бессмертием.

Хочет истерически рассмеяться.

Не может.

Стучит в окна тощая ветла, мокнет под осенним дождем.

Или нет. То не ветла, то Жердяй ходит.

Жердяй не от слова жирный, а от слова жердь.

Худой значит.

Вот ходит Жердяй, заглядывает в окна, стучится в стекла.

Нечего делать Жердяю, никому-то не нужен Жердяй, даже в мире нечистой силы не нашлось ему подходящего дела, вот и мается он, неприкаянный, ищет себе занятие, не находит.

Люди от Жердяя святой водой оберегаются, занавески задёргивают, ворота на закат и на полночь не ставят, а кто ворота на полночь поставит, того Жердяй из дома выживет.

Так-то.

Люди-то все при деле, люди-то все день-деньской работают, землю пашут, а кто на охоте, а кто на рыбалке, а кто телегу мастерит, а кто еще что. Собираются люди вечером по домам, сидят у очага, поют веселые песни.

Одному Жердяю дела нет, не нашлось ему занятия, ходит, бродит по свету Жердяй, завидует людям Жердяй, только и радости ему, что изловить человека, напугать до смерти.

То-то же.