Одноклассники

ОДНОКЛАССНИКИ

*******

Не знаю и не помню, как я оказался с ней за одной партой. Учителя рокировали нас против нашей воле.

«Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», и каждый знает, как из лучших соображений педагогика издевается над несмышлёнышами.

А я тогда ещё пребывал в незрелом возрасте и пренебрежительно относился к девчонкам. Педагогическая наука это не учла, и между нами вскоре пробежала черная кошка.

…………………

Учитель математики весело смотрел на класс...

Ни одной поднятой руки.

Желающих идти к доске не нашлось.

И тогда его выбор пал на мою соседку по парте.

Она встала во весь рост и, не трогаясь с места, покатила на меня бочку:

— Я, конечно, могу… но лучше… если Тимохин отличится. А то мне стало неудобно сидеть с ним за одной партой.

Учитель слегка приподнял брови.

— Нет, не в том смысле, что он мальчик, а я девочка. Я к этому отношусь по-современному. Неудобства я испытываю от того, что он сует нос в мою тетрадь… Конечно, я понимаю, что такое классная солидарность, но он отвлекает меня, мешает мне соображать. А получается наоборот, вроде бы я мешаю ему блеснуть собственной сообразительностью… Вот у меня и появилось что-то вроде угрызений совести...

Учитель понимающе кивнул:

— Ну что ж, Тимохин, сам погибай, а подругу выручай!..

Я не шелохнулся.

— Тимохин!

— Я-я!

— Я — последняя буква в алфавите. Иди подругу выручать.

……………………………….

У доски я делал отчаянную попытку хоть чем-то блеснуть.

Я что-то мазал на ней белым мелом и сырой тряпкой, зачем-то мял тряпку и мел в руках, для чего-то безрадостно мялся, при этом что-то мямлил и нараспев произносил э…бе…ме...

Класс с удовольствием наблюдал за мной.

А я нервничал. Уж так мне не хотелось именно в этот раз, именно из-за этой воображалы, разодетой под глуповатую Мальвину, уходить на место с заслуженной двойкой.

Наконец учитель сжалился надо мной:

— Садись, Тимохин!

— А что, не сходится с ответом? — жалобно простонал я.

— Увы!..

— Надо же так оплошать. А что в итоге будет?

— За арифметику — тройку, за родную речь — единицу. И в итоге будет среднее арифметическое.

Я завозражал:

— Ну, зачем одну четвёрку делить на двоих? Я ведь без амбиций и согласен на четыре для одного себя. А она ещё будет отличницей.

Класс рухнул на парты, содрагаясь от смеха.

— Ну, что смешного я сказал?

Математик спокойно пояснил:

— Главное в математике — не терять чувство юмора… Будет тебе, Тимохин, четверка на одного.

Класс взорвался аплодисментами...

А Мальвину такой мой успех разочаровал. И, чтобы разочарование у нее было полным, я взял свой портфель и повернулся к учителю:

— Можно я пересяду на другое место?

— Ну, если тебе так будет удобнее — пересаживайся.

— Зануда! — шепнул я Мальвине и ушёл на другую парту.

А она вдогонку мне громко крикнула:

— Сам дурак!

— А вот это ты лишнее сказала, — заметил ей учитель.

— А вы слышали, что он мне сказал? Он меня обозвал гораздо хуже.

— И как же? Скажи нам, пожалуйста.

— Я это не могу повторить.

— Неприличное слово?

— Слово вполне приличное, но оно понравится всему классу.

— Значит я — в самую точку попал!

— Двойки, тройки и колы — все приятели твои! — заволновалась Мальвина. — Тебе, с твоей успеваемостью, невозможно проникнуть в мою суть. Ты-ты… я забыла это слово, но мама говорит: люди делятся на четыре категории, так ты вот одна из этих категорий — самая плохая.

— У тебя мама — кто? — спросил учитель.

— Психолог, и она всё о человеках знает.

— Скажи своей маме, раз она у тебя такая всезнайка, пусть не сталкивает лбами одноклассников. А люди делятся на разные категории, смотря по какому признаку их делить. Если по уму, то тут всего две категории: умные и дураки.

— И ещё прослойка — интеллигенция!

Во, где я блеснул своими знаниями. Даже учитель заулыбался. А ведь я сказал это в его адрес.

Дискуссия о человеках приобрела совсем другое направление, далёкое от нас с Мальвиной, и вскоре все забыли, с чего в классе разгорелся сыр-бор.

……………………………

А вместе учиться нам еще оставалось без малого… сразу тут и не сосчитаешь. Да и давно это было. Уже и считать нет смысла. Да и так ли оно было? Теперь уже и это трудно утверждать. Может быть, в диалогах где-то и вышла ошибка.

……………………………

Прошло пять лет. И вот мы уже в десятом классе. И уже совсем не те, что были. Сами себя не узнаем. Друг на друга по-новому смотрим. Да так оно и должно быть: девочки стали девушками, да ещё расцвели, одна другой краше. Ну а мальчики стали юношами...

Ах, как много в нас и в наших взглядах изменило одно только лето!

О, время и времена года!

И вот уже дожди смыли, а ветры сдули красоты осени первоначальной. Унылая пора...

Я стоял в школьном коридоре возле окна, когда ко мне подошли две красавицы.

Одна из них была Мальвина, другая из параллельного нам класса, и та, которую я вообще-то и не знал толком, сказала:

— Мы хотим пригласить тебя на день рождения.

— Приглашайте, если хотите, а я, если захочу, приду. Приходить-то как: с утра пораньше или к обеду?

— Ну, ты вообще, — сказала подруга Мальвины. — Разве ты не знаешь, что дни рождения празднуют ночью?

— Я свой день вообще не праздную, а кто его празднует по ночам, так я думаю, что они родились с боем курантов. Вот ты когда родилась: ночью или днём?

Она изобразила на лице глубокомысленное мысленное напряжение ума и, слегка вильнув задницей, созналась:

— Не знаю. Но я уточню у мамы. Приходи, уж раз так тебе это интересно.

Мне это было более чем интересно. От этого приглашения дурно попахивало. Я уже не сомневался, что Мальвина хочет «подарить» меня своей подруге в день её рождения.

«Вот сволочь, — размышлял я. — Нашла на ком экономить. Неужели на простенькую книжку у неё денег нет? Или она не знает: книга — лучший подарок для нищих?»

И неприязнь к этой ухоженной девице, а она уже была такой, теперь стала давить на мою психику.

Я пришёл, на ночь глядя, в назначенное время.

Самолюбие-самолюбием, но истина дороже.

В глаза бросилась сервировка стола.

Кроме бутылки водки на нём стояли ещё посудины с вином, и всё это, оценил я про себя, стоило не меньше пятнадцати рублей.

Из гостей, когда я уже ообразил, что к чему, нас было трое. Именниница и её подруга в счёт не шли.

А двое из троих мужеского пола, судя по их физиономиям, которые раньще не попадались мне на глаза, были братья — близнецы, ну а я среди этих трёх троих был вроде бы третьим лишним.

Я мгновенно оценил всю эту ситуцию и честно сказал ребятам:

— Две зрелых тёлки и три неуверенных в себе кавалера. Давайте, парни, определимся, кто третий лишний.

— Мы не хотим иметь дело с милицией! — дружно ответили братья.

— Тогда обойдёмся без мордобоя. Я предлагаю разыграть в «очко» лишнего. Три карты, три карты, и у кого меньше очков — до свидание.

— Мы не играеи в азартные игры! — дружно ответили братья.

— Тогда другое предложение. Давайте пить, и кто первый свалится, мы его выбросим отсюда во двор под осенний дождь. Пусть протрезвляется.

— Мы вообще не пьём! — дружно заверили всех присутствующих братья.

— Ну, если вы такие правильные, зачем тогда такой стол?

— Это мы приготовили для тебя.

— Я не то, чтобы не пью, и за здоровье именинницы я был бы не прочь и выпить, но я — человек брезгливый, и это как раз тот случай, когда она, эта самая моя брезгливость, не то, что выпить, но не позволит мне даже прикоснуться здесь к чему-либо. Так что уж не обессудьте, ухожу, как третий лишний.

………………………………

В понедельник, на большой перемене, она села за парту рядом со мной.

— А ты знаешь, — сказала она, — я тебя не осуждаю. Это был не мой день рождения и гости были её.

— Пригласить меня — твоя была инициатива?… Ну, что ты менжуешься, как последняя стерва? Зачем тебе это надо было?

— Но только уж не за тем, как ты думаешь.

— Откуда ты знаешь, как я думаю?

— Я знаю, что ты обо мне ничего хорошего не думаешь.

Она ушла с высоко поднятой головой.

Так и окончила десять классов, не глядя в мою сторону.

И на последнем вечере её не было. Аттестат получала её мама. А сама она, сдав досрочно последние два экзамена, улетела в Америку, в Кембриджиский университет.

Только я не знаю, на самом ли деле он — в Америке. Но даже если это не так, то суть это не меняет. С глаз долой — из сердца вон, и о людях уехавших навсегда, мы всегда говорим, как о покойниках, в третьем лице.

***************

Времена года и годы сменяли друг друга, и в памяти всё меьше оставалось места для неё.

Да, она уже забывалась, когда я вдруг получил от неё открытку.

Так вот она опять в родных пенатах и опять приглашает меня на день рождения!

Какой же это у неё день?

Юбилей.

А мой ум совсем не занимали годы. Они так быстро летели мимо меня, что я даже не успевал считать их.

А нам исполняется по двадцать пять.

Ещё пару лет, и её никто замуж не возьмёт, а я наоборот, в самом соку. Красавец— мужчина.

Я злорадно улыбнулся: так тебе и надо! Кому ты тепрь хочешь меня подарить: своей фирме или какой-нибудь замызганной гламурной шлюхе?

Но если так, ты должна была бы вспомнить, что человек я — брезгливый.

Какое хитрое коварство! Какая заманиха! Она в очередной раз хочет подставить меня. Ну уж дудки!...

И вот тут я задумался над самым простым, что раньше мне и в голову не приходило: почему она до сих пор не замужем?

И сразу возник другой вопрос, который я никогда не задавал себе: «Почему до сих пор я не женат?»

А когда меня спрашивали об этом, я всегда бодро отвечал: «Успеется! Хомут надеть на шею никогда не поздно».

И при этом не уточнял — на чью шею.

А тут вдруг она, моя родная, вроде бы и некомфортно себя почувствовала.

Я засунул открытку подальше в ящик стола, чтобы она как можно реже попадалась мне на глаза. Выбросить — рука не поднялась. Все-таки… одноклассники.

…………………………

Прошло, наверное, ещё года два, когда я застрял в Сибири.

Власть переменилась, и я, как конферансье и юморист, у новой власти был фигурой востребованной, хотя ничем и никогда её не восхвалял.

Естественно, никто так не любит посмеяться над своими предшественниками, как те, которые их переплюнули.

Весь мой юмор был о прошлом. А с этой властью не только мне, но многим нам было не до смеха, и анекдот, как жанр, сразу окачурился.

Назад себя я не плевал, но, видимо, в моём прошлом было много такого, что с позиций нынешних моих современников всерьёз не воспринималось, и казалось им смешным.

Я на несколько лет вперёд заключил контракты по всей Сибири, и богатеть не богател, но и безбедное будущее мне было обеспечено.

И вот в очередной раз я сидел в баре ресторана за Полярным кругом гостиницы не ахти какой.

Но такой был городок. Гостиница в нём была одна, как и церковь, которую, можно сказать, построили к моему приезду. Но если гостиницу строили не спеша, и она когда-то была долгостроем, то со строительством церкви спешили, ну не то, чтобы насмешили, но она тоже получилась не ахти какой.

И вот в этом, богом забытом месте, я сидел за стойкой бара и скучно рассматривал бутылки на полках.

Хозяин, наоборот, весело поглядывал на меня и не упускал момент подлить в мою стопку сибирской пятидесяти градусной.

Обычная менделеевская за Полярным кругом замерзает, и бутылки трескаются.

Я поделился с ним этой свежей мыслью, а он пропустил её мимо ушей и неожиданно спросил:

— Её зовут Татьяна?

— С чего это вы взяли?

— Сегодня Татьянин день, а в прошлый раз вы так не пили.

— У Пушкина она звалась Татьяной. А я к некрасивым бабам пренебрежительно отношусь. В женщине — главное стать и личико, а в человеке должно быть всё прекрасно. И Татьяна мой ум никогда не занимала. Бедный Онегин, так купился на макияж и остался страдальцем за рамками стихотворного романа.

— Вы даже в баре оправдываете свой имидж, и у нас все любят вас. Не сочтите мои слова за лесть. Только факты. Прошлый раз зал тосковал по зрителям, а в этот… утром радио дало объявление, а к вечеру все билеты уже раскупили. Может пора отдохнуть? Завтра вечером быстро вас наверняка не отпустят.

Я кивнул и попытался подняться.

Но меня качнуло.

— Маруся, — крикнул он в зал ресторана. — Помоги гостю удалиться на отдых. Да не перепутай номера, а то выгоню!

— Она у нас такая, — пояснил он мне свои строгости. — Без мужика, секс разбоем занимается. Но девка, краше и не пожелаешь.

В своих оценках он не ошибся. Она мне сразу приглянулась.

Я обнял девку за плечи, но не повис на ней. И мы пошли по длинному гостиничному коридору.

Пока мы шли, другой рукой, свободной от объятий, я помял её сиськи, пощекотал передок.

Никакой реакции с её стороны. Вроде бы чурка какая-то. Но баба — хороша во всех отношениях: тело сильное, груди упругие, как у девственницы, и стройна, и высока, как раз под рост мне годится.

— Почему ты не замужем?

— «Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, Отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!»

Это ваш коронный номер.

— В этой программе его уже не будет. Я не повторяюсь. А ты всё-таки не ответила. Ну так как, если без лирики?

— Суженного не встретила. А, может быть, его и нет. Бывает и так.

— За меня пошла бы?

— Нет.

— Почему? У меня — честные деньги.

— У вас — другая на уме.

— Ну откуда все это знают?! Особенно те, которые оказываются со мной в одной постели. Ну, не взыщи! Не в моих правилах навязывать себя.

Я поцеловал её в щеку, и исчез в своём номере.

………………………

Вечером я увидел ее в зале. Да нет, не эту, о которой только что писал, а ту, которую я уже почти забыл.

И если она как-то ещё была в моём уме, когда я пил, то эта пьянка больше походила на поминки любви, которой никогда и не было, а были всего лишь фантазии.

Да, любовь без взаимности не бывает. И тут, если кто-то сомневется в чём-то, то пусть он лопнет от перенапряжения, по-другому и быть не может.

Всякая нестыковка в любви — это уже просто хроническая болезнь, и от неё надо лечиться с помощью таблеток, без запоя, как лечат от обычных умственных расстройств, когда поехала крыша.

Но в тот вечер я не удержался, повторил ту сценку, которую когда-то так правильно оценил учитель математики.

Все смеялись, а у нее было слишком серьезное для такого концертного зала лицо.

Хуже того, на ее щеках блестели слезы… И это были слезы расскаяния, как я их понял.

Тогда я решил разыграть маленькую пантомиму.

Я протиснулся к ней между рядами и стал вытирать слезы на ее лице так, как это обычно делает клоун.

Она не протестовала.

Она сидела неподвижно и только смущенно улыбалась, а слез стало еще больше.

И теперь это были слезы любви.

Да, теперь это были слёзы любви!

Теперь я стал вытирать их совсем не так, как это обычно делает клоун.

Постепенно я изменял своей профессии шута и юмориста...

И вдруг земля не выдержала таких перегрузок, ушла из-под моих ног, и чтобы не провалиться куда-нибудь с треском, как я только что провалил свой номер, я прильнул к ее губам...

А когда распрямился, она оказалась на моих руках...

Люди какие-то бестолковые. Не понимаю, чему они радовались. Зал точно взбесился. Я никогда в жизни не слышал таких аплодисментов, переходящих в овации. А ведь мне предстояло жениться!

— Господи! — сказала она. — Они-то думают, что я — подсадная утка… Давай скажем им правду.

— Ты обалдела! — возмутился я. — Правда сразу загубит шоу. Пусть уж лучше будет так, как есть.

— Пусть, — согласилась она и прильнула к моим губам.

Я мотнул головой.

— Подожди! Дай сказать последнее слово!

И я крикнул в ликующий зал:

— Занавес!

*********************