ОБЕЗЬЯНИЙ СИНДРОМ

ОБЕЗЬЯНИЙ СИНДРОМ

Две непридуманные истории

История первая

Класс и квас

***

В четвёртом класе на экзаменах мы писали изложение.

В то время с четырьмя классами даже церковно-приходской школы можно было работать телеграфистом, где к азбуке Морзе особо требовалось хорошее знание русского языка, счетоводом, где надо было уметь ловко и с шиком безошибочно перебрасывать на счётах деревянные костяшки из одной стороны в другую, и машинистом паровоза, которому ни считать, ни писать не надо было, и только проезд запрещающего сигнала карался у них как преступлением перед Законом.

Естественно, тогда я в такие тонкости не вникал, но быстро сообразил, что я даже в машинисты не гожусь с моим нормальным цветным зрением, когда мне, за мою экзаменационную работу, поставили двойку.

Полная профессиональная непригодность угнетала меня меньше всего, а вот двойка за изложение начисто разрушила мои планы на лето.

Хуже того, она чётко определяла переэкзаменовку осенью.

Как раз вот с этим я и не мог смириться, прекрасно понимая, что до осени на вольных летних ветрах из головы выветрится даже то, что временно само собой отложилось в ней зимой, когда я дремал по утрам за партой, почти вплотную пристыкованной к тёплому печному стояку.

Перспектива стать второгодником, была более чем определенной, и, чтоб не маяться самому понапрасну и не огорчать маму своей непригодностью ко всякому делу и учению тоже, я решил утопиться.\

Во время войны на окраине нашего городка образовался почти настоящий бассейн. Возник он не сам по себе, а после меткого попадания нашей бомбы в немецкий состав с динамитом. Водоём так и назвали — «Динамит».

Он был более ста метров в длину и достаточно широкий, чтобы кому-то удалось перенырнуть его.

По бокам из его вечно рыжей воды торчали металлические остовы товарных вагонов. Ребята постарше ныряли с них, ну а тем, кто ещё, вроде меня, плавал по-лягушачьи, только смотреть приходилось, как другие радуются жизни в глубокой воде.

Никто не знал, какой она глубины, но даже у самого края сразу всем было «с ручками», и мнение всех сводилось к одному: в такой воде черти водятся и любой лягушатник в ней с помощью чертей пойдёт ко дну.

Лучшего места для самоутопления, чем «Динамит», и искать не надо было, и я прямо от школы прямиком направился к нему.

Дорога, по которой я побрёл в последний свой путь, оказалась безрадостной. Ноги не слушались, заплетались. Слёзы застилали глаза и крупными каплями, срываясь со щёк, бесшумно падали вниз, на притоптанную людьми молодую траву. Летняя жизнь только начиналась в нашем городке, а мне предстояло утопнуть.

От этой мысли стало ещё горше, слёзы потекли быстрее, и я попытался кулаками размазать их по щекам… и тут же увидел свою учительницу.

Это была та самая учительница, которая уже несколько лет мучила меня двойками, и вот наконец на экзамене доканала.

Сквозь слёзы я глянул на неё… Никакой жалости. Никакого сочувствия. И вид у неё был самый обыденный, словно не утопленник перед ней стоял, а самый обычный двоечник.

Я хотел проскользнуть мимо, но она остановила меня вопросом:

— Ты куда это направился такой зареванный?

— Да не реву я. Плачу молча.

— Ну, хорошо.А куда ты, молча плача, путь держишь? Дом-то твой — совсем в другой стороне.

Она знала, где я живу, — не раз приходила жаловаться на меня.

Но теперь мне представился случай досадить ей. Она должна знать, до чего своими любимыми двойками довела вверенного ей ребёнка.

Я перестал плакать и решительно заявил:

— Иду на «Динамит»!

— Купаться, что ли, со слезами на глазах?

— Да нет, топиться.

— Это как же так, «топиться»? — удивилась она.

— Запросто. Вскарабкаюсь на искарёженный остов вагона и плюхнусь в воду… Плаваю-то я по-лягушачьи. А какой там глубины вода, никто не знает. Только говорят, что в такой воде черти водятся. Уж они-то, как только я попаду к ним в лапы, завершат моё утопление.

Я тогда впервые подумал, что умею здорово правдиво сочинять, и с интересом посмотрел на учительницу.

Моя случайная мысль никак не отразилась на её лице.

Она небрежно передёрнула плечами:

— А нюни чего распустил? Ещё не утонул, а уже оплакиваешь себя…

— Да нет, не себя. Маму жалко. Расстраиваться будет.

— Ишь ты, какой сердобольный! Ну, прямо-таки любящий сын. А когда двойки домой носил, маму не жалел?

Я хмуро потупился.

— Ну, ладно. Чего уж теперь об этом. Умываешься ты, как? Холодной водой?

— Нет. От холодной воды у меня пальцы сводит. Мама говорит, это всё оттого, что я в школе у печки привык сидеть, и добавляет в умывальник горячую воду из чайника.

— Погода только наладилась. Только кончились черёмуховые холода. Большая вода ещё не прогрелась, и «Динамит» из чайника не подогреешь. Окачуришься сразу в холодной воде. Не только пальчики сведет, но и самого в бараний рог согнёт. Ты подожди с утоплением недельку-другую. Видишь, как солнышко светит, почти по-летнему. И вода скоро будет, как парное молоко. А в тёплой воде «топиться», как ты говоришь, одно удовольствие.

— Я не подумал об этом.

Она сердито воскликнула:

— Вот как о многом ты не думаешь! Это надо же было класс с одним эс написать!? Неужели ты за четыре года не мог запомнить, как это слово выглядит на двери класса?! У тебя, что, дырка в голове?

— Да нет, всё нормально с головой! Только на двери оно написано не по правилам. Вот я и думал, что наш плотник сделал ошибку. Образование-то у него — ниже начального.

Учительница выпучила на меня глаза. Молчаливый хохот стал распирать её изнутри. Худенькие плечи молодой женщины вздрагивали. Наконец смех вырвался наружу, и она засмеялась вслух.

— Чего тут смешного!? Я всё правильно написал, по правилам. Квас мы не пишем с двумя эс.

Она не сразу нашлась, что ответить. Но постепенно смех оставил её. Как бы размышляя вслух, она задумчиво произнесла:

— Квас — это квас, особенно русский. Сколько эс на хвост ему не вешай — хуже от этого он не станет. Вон посмотри, какая очередь мужиков за ним у бочки стоит, а в вино-водочный никого. Жара, и картина — идиллическая.

— Это не жара их сюда согнала. Вчера выходной был, — опохмеляются они квасом. Пиво у нас не продают.

— Ишь, какой у тебя цепкий ум!

Польщённый, я скромно улыбнулся, не поднимая глаз.

А класс — совсем не то, что квас, — продолжала она. — Его усваивают не животом, а умом. Это — пришлое слово, не из нашего языка. У него — своё право на написание, а вот почему оно до сих пор не обрусело, раз у нас осело, затрудняюсь сказать. Бессмыслица — очевидна, и тут без зубрёжки не обойтись. Другое дело — колос и колосс. Здесь удвоенное и неудвоенное эс оттеняют смысл слова, и если знаешь, в каком значении эти слова употребляешь, то и проблем с их написанием нет. Ну да ладно. Чего нам в языковые дебри лезть, как и незачем в «Динамит» нырять. Раз ты понял, что слово класс пишется у нас не по правилам русской грамматики, значит, ещё не совсем безнадёжный двоечник, и «осень» отменяется.

Восторгу моему не было предела. Я тут же выдал обещание:

— А я съэкономлю на школьных завтраках и куплю словарь!

— Может, дешевле будет заняться зубрёжкой?

— Нет уж. Если я займусь зубрёжкой, сами знаете, как ребята начнут дразнить меня. Уж лучше я поголодаю.

***********************

История вторая

ПРОСТО КВАШЕННОЕ МОЛОКО

***

Прошло более пятидесяти лет.

Я живу в другом городе и в другой стране. То, что в своё время не удалось сделать гитлеровским генералам, это сделали демократические недоросли, и город они переименовали, против переименования которого категорически возражал ещё Пётр Первый.

Так что я в начале не оговорился, хотя по-прежнему живу как бы и в том же городе, как бы и в той же стране, в которой как и раньше спотыкаются двоечники об удвоенные согласные, удвоенные не по правилам русской грамматики. И возможно я не вспомнил бы свою неудачу более чем пятидесятилетней давности, если бы не случай…

Я вышел поутру со своим другом на прогулку.

Путинский автопром уже схлынул с газонов, и мы пошли через двор к поляне для выгула собак.

Среди облетевшей листвы, которая еще не успела поблекнуть, моё внимание привлекла пёстрая коробка.

Она была настолько привлекательной, что пройти мимо неё, не полюбопытствовав, что в ней, и можно ли с ней поиграть моему другу, я не смог.

Предварительно, прежде чем публично проявить интерес к незнакомому предмету, я огляделся.

Кажется, никто из тех, кто был на дворовых газонах и на внутри дворовых тротуарах на меня не обращал внимание. И тогда, изловчившись, незаметно для других, внутренней стороной стопы безопорной ноги я слегка пнул коробку. Надежда на то, что кто-то обронил её по пути домой из магазина, мигом испарилась. Она была пустая, как футбольный мяч.

Мой друг теперь мог поиграть с ней.

Сам он никогда ничего не подбирал. Ну уж если я что-то пну, он тут же вступал в игру и приносил мне пнутую безделушку для очередного пинка. Частенько таким образом мы развлекали друг друга.

У меня правая нога — толчковая, левая ударная, и я всегда, как и наш Президент, встаю с той ноги. Живем только по-разному, как и полагается братьям по разуму, хотя у каждого есть собака, и радость четвероного друга — твоя радость.

Я размахнулся самой ударной ногой… и замер.

Из состояния глубокой задумчивости меня вывел приятный детский басок:

— Пинай смело, она пустая.

— Я уже убедился в этом.

— Так что тебя смущает?

Я вернул для большей устойчивости высоко отброшенную к заднице ногу в исходное положение и пальцем ткнул в коробку:

— Надпись.

— По-английски спикаешь?

— Нет, но знаю довольно по-английски, чтоб этикетки разбирать. Но эта… Эта сбила меня с толку.

— Ничего особенного. Без всяких хитростей по-английски написано «ПРОСТОКВАША». По-нашему, просто квашенное молоко.

Я кивнул, вроде бы все уразумел, и глянул на собеседника. Ничего особенного. Подросток как подросток, и без особых примет, если не считать мусорное ведро в руке.

— С помойки идешь?

— Ну! А эту я выбросил, когда шел туда, чтобы попинать на обратном пути.

— Понятно. Кто-нибудь дома по-английски спикает?

— Никто.

— Значит, сам со словарем разбирался, что написано на коробке?

— Зачем? Каждому дураку и без словаря ясно, что здесь написано.

Я в очередной раз задумался и после некоторого размышления сказал парнешке:

— В России много дураков, это еще Гоголь утверждал, но не каждый дурак знает, как по-английски будет простокваша. Я, например, не знаю.

— Но здесь же по-русски написано, только английскими буквами.

Я вгляделся в надпись. Шоры с моих глаз спали.

Действительно, нехитрое словосочетание «простокваша» кто-то умудрился написать по-русски красочными «английскими буквами».

— Мда… у нашего народа что сегодня, что вчера голь на выдумки хитра, — только и проворчал я.

— Английский надо учить! — оживился паренек. — Без английского теперь — никуда. Одни удвоенные согласные замучают! А их слова прут и прут в наш язык. А тем, кто знает грамматику английского языка, с удвоением двоек мучаться не приходится. Удваиваются-то они по ихним правилам, а не по нашим…

Оказывается, у молодого поколения с удвоением согласных те же самые проблемы, которые у меня были пятьдясят лет назад. Хотя, конечно, английский теперь стал не только средством общения с компьютером, но и окомпьютеренных чиновников с электоратом. Без английского теперь и президентом не станешь, уж раз мы своего главного начальника на американский манер обозвали.

И все же, вопрос на засыпку:

— А как быть с милицейской аббревиатурой — БОМЖ, два «б» писать или одно? Ведь это древние греки придумали так обзывать слова, составленные из начальных букв других слов. Что ж, по твоему, и к древнегреческому пора приобщать все население поголовно?

— Тут без словаря не обойдёшься. Сами-то греки свой древнегреческий наверняка давно забыли.

— Совет на прощание хочешь?

— Бесплатный?

— Еще бы! Откуда у тебя деньги.

— Давай!

— Не мучайся со словарями. Удваивай согласные только там, где это требуют правила русской грамматики. В чужой язык со своей грамматикой не ходят.

Он удовлетворённо кивнул и рысцой побежал к дому.

Но через несколько шагов бег его стал замедляться, и он остановился. Озадаченно посмотрел в мою сторону и нараспев произнес:

— А как быть с двойками?

— Пиши по-русски, и ни одна орфографическая зануда не решится снизить тебе оценку до двойки.

************

При том мощном опустошении русского народа и земли русской, в которое нас втянула обнищавшая «мировая экономика», у истории, похоже, на русский язык уже и времени не осталось.

Радужный денежный пузырь продырявился. Под алчным напором «финансовых гениев» из него фонтанируют купюры и исчезают не в каком-то неизвестном прокуратуре космическом пространстве.

У них земное притяжение.

Деньга деньгу любит, и они оседают на счетах «денежных мешков». Богатые становятся богаче, бедные — беднее. Помойка не косвенно, а прямо отражает суть бытия живущих рядом с ней, и ситуация на международной толкучке такова, что впору китайский изучать, и опыт, и язык.

Но президент, который всегда встаёт с той ноги и, по его словам, никогда не врёт, чётко обозначил наши экономические перспективы: «Мы обезьянничать не будем!»

И похоже, с экономикой у него это получилось.

Вот бы и про родной язык ему вспомнить, который не только его друг, но и враг ему, и в предвыборную кампанию это как никогда хорошо заметно.

А всего-то и надо собрать за круглый тейбл высоких чиновников, положить перед ними листок бумаги и произнести примерно такой спич: «Хватит издеваться над русским языком. Говорить теперь и писать теперь вы будете по-русски. Вот здесь самый короткий билль за всю многолетнюю историю моего господства. В нём всего две строчки: «С сего числа, месяца и года пришлые слова, независимо от их происхождения, в русских текстах обязую писать только по правилам русской грамматики».

Возражения есть?..

Возражений нет.

The bill is past!»

***********************

******************************************************