КРИВЛЯКА

КРИВЛЯКА

***

Я из лесу вышел с корзиной грибов на федеральную трассу и пошёл по обочине, вдоль широкой канавы, заросшей ивняком и травой.

Мимо, грохоча и рыча, обдавая меня газовой вонью и дорожной пылью, в обе стороны мчались разнокалиберные и разномастные машины, а по обе стороны этого чуда нашего времени были владения трёхсоточных огородников.

В общем, ничто не радовало глаз, и я шёл, понуро опустив голову и еле-еле передвигая ноги.

До автобусной остановки, судя по верстовым столбам, было два с четвертью километра. Расстояние незаметное для ног, когда в лес идёшь с пустой корзиной, его преодолеваешь с песнями и надеждами. А вот на обратном пути ноги слушаются с трудом, словно лесные чудища в них вцепились, не хотят из леса отпускать, и ты волоком волочёшь их эа собой.

Единственной радостью были отборные грибы, которых в том году в наших лесах хватало всем любителям тихой охоты, независимо от их социального статуса.

Но и они не вдохновляли на особую прыть.

Немного изнутри расшевелили меня три женщины, валявшиеся в глубокой канаве.

Две из них уже выбрались, когда я подошел к их компании ближе, а третья, завидев меня, шикарно разлеглась на траве и крикнула:

— Мужик, не проходи мимо! Ложись рядом! Притомился, небось?

Они были достаточно молоды, во всяком случае моложе средних лет, и, в общем-то, не дурны собой. На «автомобильных девочек» они мало смахивали. Скорее всего, они сошли со своих трёх соток порезвиться на воле.

Я окинул презрительным взглядом компанию уведающих красоток, у которых ещё что-то осталось от детства, и, не сбавляя шага, гордо произнёс:

— Мы не так молоды, чтобы валяться со старухами!

Двое на обочине хихикнули.

Но та, которая приглашала меня полежать с ней, вскочила на ноги, легко выпорхнула из канавы и вцепилась в лацканы моего пиджака.

— Девочки! Вы смотрите, что он про нас говорит! Да какая же я старуха, хмырь слепой? Разуй глаза, а то я сейчас твои грибы по всей дороге размажу!

Во время этого пылкого монолога я слегка повернулся к ней боком так, чтобы корзина была подальше от её ног, и свободной рукой взял её кулак, в котором она зажала лацкан пиджака, в свой.

Это не была грубая рука огородницы. Я сразу почувствовал — кулачок был слабый. Прелестный кулачок холёной интеллигентки или замужней неумехи.

Я слегка сжал его.

Хрустнули пальчики.

И вот тогда наши глаза встретились.

Я видел, как медленно расширяются чёрные зрачки синих глаз. Как постепенно гнев меняется на нечто другое, что мы называем болью.

Продолжая смотреть ей в глаза, я тихо спросил:

— Продолжать?

— Отпусти.

Во мне таилось желание поставить её таким образом на колени. Но она была само очарование. Боль не изуродовала черты её лица. Мне кажется, она стала выглядеть даже милее, и подкупила меня своим обоянием.

Я отпустил её руку и ушел, не оглядывась. И покуда я слышать их мог, за моей спиной было тихо.

*

Прошла неделя, и я забыл этот инцидент.

Но вот ночью у меня зазвонил телефон.

Среди моих знакомых нет таких, которые маялись бы бессонницей. Наверняка кто-то в темноте заплутал.

Но трубку снял. И слышу:

— Здравствуйте! Это я! Не узнаёте меня по голосу?

— Простите, — говорю я незнакомке. — Спросонья плохо соображаю.

И повесил трубку.

После некоторого раздумья телефон снова затрещал.

Ну это уже слишком.

— Протри глаза и смотри на вертушку, халява полуночная!

Но в ухе тут же зазвучал взволнованный голос:

— Не отключайтесь! Мы знакомы и познакомились в лесу при драматичных обстоятельствах. Вспоминаете? Я валялась в канаве, а вы шли мимо с грибами… заморённый такой, и я предложила вам отдохнуть рядом со мной.

— Ах, вот оно что?.. Как вы меня нашли?

— Я вас не искала.

— Но ведь звоните же!

— Вас нашла милиция.

— Вот даже, как… Вам не кажется, что вы слишком далеко зашли?

— Не кажется. Я ещё в начале пути.

— Каким же образом вы натравили её на меня?

— Элементарно. Проще всего укусить человека, у которого есть собака. А подруги сказали, она у вас есть.

Мой пёсик сидел рядом со мной, на полу, и внимательно слушал меня. Он отлично понимал, что я разговариваю по телефону, и по интонации моего голоса определял, с кем я говорю, и, если собеседник вызывал у него какие-то сомнения, случалось, он даже начинал лаять в сторону аппарата.

Но на этот раз он сидел спокойно и только изредка прял ушами.

— Так вот, дружок, по чьей инициативе к нам приходил участковый, — сказал я ему.

А трубка сразу взвизгнула:

— Надо в наморднике собаку выгуливать!

— Собаке моей породы намордник не полагается.

— Ну, вы уж меня совсем за дуру принимаете! Всякой собаке положен намордник!

— Вот ты и купила бы его себе!

Мне казалось, я поставил эффектную точку в нашей беседе и, если я действителено не за ту её принимаю, то она должна понять, что наше дальнейшее общение не имеет никакого смысла.

С этим я и лёг спать.

Но следующей ночью, едва перевалило за полночь, она позвонила опять.

— Ну, что ещё? — уныло произнёс я в трубку, как только узнал её по голосу.

Похоже, она обрадовалась, что связь не оборвалась, и охотно стала объясняться.

— Прошлым вечером я видела вас на вокзале. Вы провожали жену, а я мужа. И вы так небрежно махнули ей на прощанье полусогнутой рукой...

Да, махнул и проводил. И проводил, и махнул. Черт бы тебя побрал, полуночная бессонница.

— А вы, как своему махнули?

— Так же! Полусогнутой. Вот я и подумала, у нас есть резон познакомиться поближе...

— Без рубашки — ближе к телу! Более тесного знакомства я и не представляю. Приходите!

Она там хихикнула. Но дыхание взволнованное. Завелась! Я это чувствую и теряю скромность.

Она же ещё кривляется. Что-то хочет сказать, но не решается.

— Шпарьте без реверансов! Чего уж! Выкладывайте, что у вас там на уме!

— Ну, тогда скажу...

— Ну, тогда говорите!

— Вы не боитесь заболеть?

Вот в этот момент мне показалось, я прекрасно понимаю, куда она гнет.

— Вами?! — воскликнул я и рассмеялся.

Смеяться, наверное, надо было не так нахально, можно было про­сто хихикнуть, и этого вполне бы хватило, чтобы она поняла, как я презираю болезни подобного рода.

Она сухо обронила:

— Я имею в виду другую болезнь.

— Это какую?

Я все еще пребывал в веселом настроении. В таком настроении человек теряет всякую бдительность.

— Дурную! — Тихо сказала она.

— Вам лучше знать, чем вы больны! Спасибо, что предупредили.

— Хам! — гневно крикнула она, и должно быть телефон там разлетелся вдребезги.

Но я без сожаления слушал зумер. ПищИ, пищИ!

Эта дама те­перь обязательно позвонит мне. Женщины не прощают обиды. Это только дурни думают, что можно безнаказанно обижать их.

— Будь готов! — сказал я сам себе и сам себе бодро ответил: — Всегда готов!

*

И вот — заветный звонок… Я снял трубку и снова слышу "Это я".

И без всякой паузы:

— Я не представляю, как приду к вам.

— Чем больше размышляете на эту тему, тем страшнее становится?

— Это так. Давайте разработаем сценарий моего визита.

Я поморщился:

— Опять телефонный секс!? А ведь мы могли бы прекрасно наладить свои интимные отношения и без телефона! Ну да черт с вами! Давайте пофантазируем. Итак, вы входите и говорите: "Это я!"

— Как раз так я и не говорю! Слишком бодро у вас прозвучало "Это я!" Вы не учли в каком состоянии я вошла к вам.

— Действительно, я не подумал о ваших страхах.

— А от них как раз и нужно танцевать.

— Уверяю вас, нам будет не до танцев. Да и танцор с меня — никудышный.

— Перестаньте хамить! Судя по вашему настрою, я прямо-таки влетаю к вам, радостная и счастливая, и после вопля: "Это я!", выданного с неописуемым восторгом, с таким же восторгом бросаюсь к вам на шею. Ну, прямо как в кино! И прямо, как в кино, вы прижимаете меня к стенке, и прямо в прихожей… О, нет!

Конечно, у меня были более скромные мысли, но коль женщина так хочет… и хочет именно так… Ничего определенного на это я сказать не могу, и только невнятно бормочу:

— Эмоции… взрыв… естественно...

— Вы забыли о том, что я еще не привыкла шастать по чужим мужикам, — с ужасной грустью сообщает она малодостовер­ный факт. — У меня такое будет впервые, и вам поэтому придется немало повозиться со мной, прежде чем я окажусь в ваших объятиях.

Потешается или развлекается? Или это одно и то же?

— Я войду к вам, умирая от страха, и "Это я" у меня прозвучит не так бодро, как прозвучало у вас. Я увижу ваш вопроси­тельный взгляд, а по ситуации он таким и должен быть, и на ваш немой вопрос: «Вы ли это?», еле слышно произнесу: "Это я". И тут же обессиленная прислонюсь спиной к стене, не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой. По-моему, вот такое начало нашей встречи будет самым правильным.

Сомневаюсь, что так она размякнет у самых дверей, и размышляю над своими сомнениями.

— Вы почему стоите, как истукан! — нетерпеливо крикнула она.

Окрик застал меня врасплох.

— Разве я стою… Ах да, я стою у телефона. Видите ли, с жен­щинами я привык разговаривать, стоя.

— Я — не о ваших привычках! Они к нашему сценарию никакого отношения не имеют, мы же с вами сценарий разрабатываем, по нему — я чуть жива. Такая вот полумертвая прижалась в вашей прихожей спиной к холодной бетонной стене и чуть дышу…и не дышу уже. Вам пора подключаться, что-то надо делать со мной, чтобы привести меня в чувство.

— Как раз об этом я и размышляю… И вот что, милая, я скажу: хватит делать из меня идиота. Приходи, а уж тогда сообразим, что к чему и будем действовать сообразно обстоятельствам!

Телефон зазвонил быстрее, чем я предполагал.

— Вы рассердились, по голосу чувствую...

Храню молчание. И время выигрываю, и ход за собой оставляю.

— Действительно, игра затянулась, — печально роняет она слова. — Мне надо или искупить свою вину, или заявить о своей полной непригодности к блуду, и получится, как будто бы я и в самом деле раз­влекалась.

— Для чего мы разрабатывали сценарий?

— А как вы его находите?

— Ну, я уже выразил своё отношение к нему. Впрочем, в любви нет ничего идеального, а замуж, случается, выходят даже девственницы.

— С этим недостатком я покончила задолго до за­мужества.

— Значит, был сексуальный опыт?

— Опытом это не назовешь… скорее — было сексуальное потря­сение.

— Ох, даже как! Рассказать нельзя?

— Я никому не рассказывала об этом, но вам — попытаюсь. Мы уже почти любовники, правда, пока что заочные. Но все равно, и лю­бовников, на мой взгляд, связывает не только телефон, но еще и полное откровение в сексуальных вопросах.

— Спасибо! Я разделяю вашу позицию и благодарен вам за нее. Теперь я вижу, что вы определились!

Наверное, я улыбаюсь чаще, чем следует. Но я опять улыбаюсь. Нет, не тому, что она говорит, хотя ее откровение само по себе при­ятно.

— Рассказывать со всеми жуткими подробностями или коротко изложить суть? — деловито осведоми­лась она.

— Весь смак — в жутких подробностях, так что вы уж не стес­няйтесь, выкладывайте всё начистоту.

— Тогда обещайте, что не будете иронизировать над тем, что услышите!

— Без этого не могу, но, уверяю вас, моя ирония не будет злой.

— Но прежде чем вы безобидно посмеётесь над тем, что услышите, вспомните, что я тогда была девочкой, и постарайтесь понять ме­ня ту давнишнюю. Вы были пионером?

— Естественно.

— А в пионерском лагере?

— Никогда! — бодро солгал я, и сам не зная, зачем.

Но предчувствие подсказывало мне, что именно сейчас надо соврать, ложь была чисто интуитивной, и, как я вскоре убедился, и вполне оправданной.

— Тогда слушайте...

Она долго молчала. Я не мешал ей собраться с мыслями.

— Ну, хорошо… — подбодрила она сама себя. — Из школы я вышла девственницей… Как это зву­чит?

— Молчу, не комментирую.

— А верите в это?

— Вы так вздохнули, что мне стало страшно. Вы, что же, такая, уж если говорить без обиняков, как мы условились… так вы, что же, та­кая уж дурнушка, и ваше место — на помойке?!

— Да не волнуйтесь вы, я была хорошенькой, а замужем еще боль­ше расцвела.

— А пока вот такая хорошенькая и даже нецелованная я еще год отучилась в педагогическом, а летом меня направили в пионерлагерь. Вы вот не были в пионерском лагере и не знаете, что там делают комсомольцы по ночам…

— Ну… если они все сытые да к тому же еще разнополые, и за день не пере­работались, им ничего другого не остается, как заниматься любовью.

— И они занимались ею! Вульгарно! Гадко! Пошло!

— Случайно это не оценки бывшей девственницы?

— Вы признаете бездуховный секс?

Она негодует, голос почти дрожит от гнева.

Я спешу пони­зить накал страстей:

— Ни в коем разе! И полагаю, именно на духовной почве мы с вами сошлись!

— Вот и я так полагаю! А для них сексуальным раздражителем была не я сама, а моя целомудренность. Разве это не гадко!

— Извините, перебью. А зачем вы им доложились?

— Ну как же. Я же гордилась этим! Мы были молоды, каждый стремился хоть чем-то выделиться. В первый же вечер, когда девочки стали обсуждать, кто с кем хотел бы, я не без гордости заявила: "Не пью, не курю и в рот не беру!"… И сразу стала среди них чем-то вроде белой во­роны. Каждый считал своим долгом при случае клюнуть меня. Я даже в речку не могла войти, под меня обязательно кто-нибудь подныривал и приспускал трусы.

— Свои или ваши?

— Вот вам смешно, — обиделась она.

— Это же ребячья шалость! Я сам такими делами занимался.

— Но вы же только что сказали, что не бывали в лагере!

— В лагере не был, но вместе с лагерниками купался в одной речке и развлекал себя их забавами.

— Я думала вы...

— Напрасно вы так думали, я был нормальным ребенком без неполноценных комплексов.

— Так вы, что же, и в тусовках участвовали?

— Да ну что вы! В моё время о них и понятия не имели, и секса у нас не было. Была романтическая любовь! Но когда я с пионервожатых трусы снимал, у меня и её ещё не было. Это потом ко мне придет романтика.

— А я теперь воды боюсь, как черт ладана, и на танцы зареклась ходить.

— А каким же образом они отбили у вас охоту к танцам?

— Они выключали свет.

— Иногда, случалось, мы его тоже выключали.

— О, я ничего против темноты не имею. Но вы, точно, были в лагере.

— Да нет, я говорю про танцы.

— Тогда представьте, каково же было мне, когда свет включили, и я увидела, что мой партнер совер­шенно голый. Зрелище умопомрачительное, и хохот стоял дикий… Вы тоже хохотали бы?

— Я и теперь смеюсь!

— Вот видите, какой вы обманщик! А говорили, поймете...

— Спросите меня, над чем я смеюсь?

— Надо мной. Разве не так?

— Нет, не так. Вы сказали, что в воде вас раздевали, и, очевидно, не один раз, и очевидно, вам нравилось быть без трусов.

— Перестаньте юродствовать!

— Иначе бы вы и в воду не лазили, и таково было общее мнение. Вот я и решил, что в очередной раз ваши юные коллеги хотели доставить вам удовольствие да в темно­те ошибка случилась.

— Уж не хотите ли вы сказать, что они вместо меня раздели моего партнера!? Мне такое до сих пор в голову не приходило, а теперь я смеюсь вместе с вами. А тогда у меня сложилось впечатление, что вообще ничто другое во мне, кроме моей целомудренности, не занимает их. Прихожу, например, в столовую, дежурный ставит передо мной что-то такое в маленькой тарелочке… Я покрутила носом над сомнительным блюдом, нy и по простоте душевной спрашиваю: "А что это?" Он спокойно ответил: "Ялда под маринадом". Как вы думаете, после этого я обедаю или пулей вылетаю из столовой?

— Никак не думаю, потому что не знаю, что там за блюдо было.

— А сами не догадываетесь?

— Я художник, а не кулинар.

— А я сразу сообразила и пошла блевать.

— В лагерной столовой, полагаю, как и в любом общепите, под маринадом ничего другого, кроме рыбы, не подают. А ваш официант, наверняка, как теперешние дикторы, был обречен на безобразное произношение, и вместо слова «еда» скартавил нечто похожее на то, что в вашей юной головке превратилось в блевательный синдром.

Она долго переваривает мои слова. Наконец устало вздыхает:

— Ну, хорошо… А что вы вот на это скажете? Собралась я спать, улеглась в постель, а в комнату вваливаются девочки вместе со своими хахалями и суют мне таблетки...

— Что за таблетки?

— Вот и я спросила у них: "Что это за таблетки?" Ну, опять по простоте душевной, без всякой обиды или еще чего-нибудь. А они мне хором: "Перепихнин»! Специально для девственниц. Пару штук за­глотишь и будешь так спать, как будто бы весь лагерь через себя пропу­стила, а мы займемся любовьюром.тели доставить вам удовольствие да ".

— Выходит, они предлагали вам снотворное?

— Совершенно верно.

— А любовью заниматься они собирались в одной комнате с вами?

— А то где же, мы вместе жили.

— Тогда они даже благородно поступили.

— Это почему же вы так считаете?

— С помощью таблеток они уберегли вас от ненужного и бесполезного для девственницы сексуального перевозбуждения.

— Ох, вы так мне голову заморочили, что я уже почти соглаша­юсь с вами. А тогда таблетки переполнили чашу моего терпения, и я решила действовать. Вы наверняка никогда не задумывались, через лом­ку каких психологических барьеров надо пройти девочке, прежде чем она решится на дефлорацию. Ведь я берегла себя для любимого, для мужа, если хотите, потому что нелюбимым мужа себе не представляла, и замуж собиралась выйти по любви.

— Теперь все так выходят, и в этом уже нет ничего оригинального.

— А я тогда решила расстаться с девственностью, и, по моему замыслу, меня должен был дефлорировать кто угодно, только не лагерник. Я не хотела лагерным кобелям доставлять такое удовольствие...

Стояли жаркие дни, и мы группами и отрядами совершали прогулки по окрестным местам. Собирали грибы, ягоды и развлекались, кто как умел. Во время одной из таких прогулок я наткнулась на заглушенную косилку и спящего в тенечке, под кустом, механизатора. Вот тут у меня и сработала мысля. Окончательно я укрепилась в ней, когда отобрала у пионеров из старшей группы "маленькую".

— С водкой?

— Естественно, зачем бы иначе я ее изъяла. Мне нужна была водка. И вот когда все пошли в лагерь, я поотстала немного и направилась к трактористу. Я остано­вилась шагах в двух от него, огляделась. Далеко на поле мужики и бабы ворошили скошенную траву. Рядом с нами никого не было. Я присела перед ним на корточки, слегка растопырив ноги. Трусиков на мне уже не было. Они болтались на ближайшем кусте. «Маленькую» я поставила между ног. Механизатор до того разомлел, что даже мух не отгонял. Они лениво ползали по его бог знает уже сколько лет немытой Физиономии...

— Трактористы умываются. Это от выхлопной трубы сажа на них такая чёрная.

— Возможно… Возможно, и этот когда-то в детстве умывался, но что мне до его детства. У меня совсем другое было на уме, а он даже глаз не открывал. По­давляя отвращение, я спросила: "Мужик, ты спишь?" Он невыразительно посмотрел на меня и опять смежил веки. На­итруднейшая для женщины задача предложить себя кому бы-то ни было, а для неопытной девочки она практи­чески неразрешима. Ну, как объяснить этому злыдню, чего я хочу, и на каком языке объясняться с ним? Высокий штиль он не поймет, подумает, что его оглупляют, и литературный язык сразу отпал. Набрав побольше воздуха в грудь, я не очень громко, но достаточно внятно произнесла: "Мужик, ты хо­чешь перепихнуться?"

И какова, вы думаете, была его реакция?..

— Самая невыразительная. Кроме подвоха, ничего другого он не ожидал.

— Наверное, так и было. У него только щека дернулась. Видимо, попытался надменно улыбнуться, да лень помешала. Я поставила перед ним "маленькую". "Выпей!" Тут уж он открыл глаза и просиял. "Выпить можно". "Все можно, — сказала я. — Праздник у меня сегодня такой". Чувствуете, как я подбадривала его?

— Чувствую.

— Старалась. Он взболтал водку и вылил в глотку… Покатал глазами и с упреком заметил: "Могла бы и закуску принести". "А чем я тебе не закуска? — с вызо­вом сказала я. — Видишь, какой пирожок?» И ещё шире растопырилась. Чувствуете, какой у меня был настрой?

— Чувствую.

— Он тоже почувствовал, глаза в сторону отвел и тихо забормотал: "Тощая ты больно, не аппетитная… чеши отсюда!"

Я энергично запротестовала: "А как же водка?!" Он посмотрел вдаль, где мужики и бабы ворошили сено, ухмыльнулся и встал во весь рост. "Ну, в общем, если тебе очень хочется, я это устрою"

Я сообразила, что к чему, и так рванула от него, что даже ветер в ушах засвистел. До леса летела, не чувствуя ног, и только оказав­шись в лесу, оглянулась. Механизатор стоял на том же месте и задум­чиво смотрел в мою сторону. Мужики, под которых он собирался подложить меня, как ни в чем не бывало продолжали работать. Я немного ус­покоилась и с бега перешла на шаг. Не успела я сделать несколько шагов, как взревел мотор косилки. "Ну вот, — весело подумала я, — ка­жется, встряхнула этого трутня, делом занялся". А вы там еще не усну­ли?

— Ну что вы, я ужасно люблю жуткие истории.

— Зря иронизируете, это на самом деле была жуткая история, ведь она еще не кончилась, хотя я сама считала в тот момент, что все страшное — уже позади. Ан нет! Вскоре меня насторожил рокот мотора. По звуку выходило, трактор на всех парах мчался в мою сторону.

— Начал действовать алкоголь.

— Вот именно! Ну, так жутко мне стало или нет? Еще как! А вы думаете: "Чего же ты, дурочка, испугалась?" Одумалась я уже, и теперь до смерти боялась именно того, чего недавно так хотела сама. А он нагонял меня. Звук все ближе и ближе. И оглянуться было страшно. И в конце концов я не выдержала, не оглядываясь, с дикими воплями рванула вдоль лесной дороги.

— А почему — не в лес? Он не смог бы на машине по лесу гнаться за вами.

— Со страху не сообразила, да оно, возможно, и лучше, что не со­образила. Неизвестно, как бы он дальше себя повел. А так мы почти одновременно финишировали в гуще наших пионеров. Они, не очень-то вникая в суть дела, доставили нас обоих к директору лагеря. Механизатор все рассказал, и, замечу вам, ни капельки не приврал, если не считать того, что меня изобразил последней шлюхой. Более того, он заявил, что хотел только вернуть трусы, и размахивал ими, как знаменем поверженного противника, перед восторженной толпой. Его отпустили с миром и аплодисментами, мне же директор сказал: "Конечно, вы незамужняя, и вам не возбраняется заниматъся половым разбоем, но назовите мне тех, кому еще нельзя пить и у кого вы отобрали "маленькую", мы заклеймим их на общелагерной ли­нейке». "Пить возбраняется только пионерам!"-ответила я и подалась собирать свои пожитки.

— Ушли из лагеря?

— Сразу же. Вот такая была я злая. На себя.

— С чего это вдруг «На себя». Вы не только продемонстрировали всей лагерной шелупени, что пьяного механизатора предпочитаете лагерным кобелям, но при этом еще и свою невинность сохранили.

— Вы иезуит! Счастье мое, что вас тогда в лагере не было.

— Мы обязательно подружились бы.

— Думаете?

— Уверен.

— Ах, как тогда мне нужен был друг, который хотя бы проводил меня до автострады, а так пришлось топать одной и опять через лес.

— Путь далекий?

— Километра четыре.

— И вас отпустили одну?

— Увы, люди не любят, когда их презирают, а вы сами только что подметили, именно это я продемонстрировала всему лагерному коллективу. С полкилометра я прошла без каких-либо приключений. И вдруг увиде­ла на обочине дороги двух пионеров из старшего отряда. Это были те самые "выпивохи", у которых я отобрала водку. Не скажу, чтобы меня обрадовала столь неожиданная встреча. Оба нагло посматривали на меня, и, когда я подошла к ним, так даже встали.

— Редкое для пионеров старшего возраста проявление вежливости, и наверняка оно вас насторожило.

— Про себя я это тоже отметила, но настораживаться уже не имело смысла. Я поняла, что сейчас произойдет то, чего я так хотела, и произойдёт совсем не так, как я хотела… Но это такой трудный разговор, и совсем не телефонный...

— Так в чем же дело, приезжайте! Берите такси и приезжайте! Вы так распалили мое воображение своими рассказами, что не приехать уже было бы просто нечестно с вашей стороны.

— Я честная женщина!

— Не сомневаюсь, потому и жду! На такси не жалейте. Они ночью неохотно едут, так вы не торгуйтесь.

*

Лагерный фольклор занимает у лагерников весь «тихий час». В ход идут смешные байки и омерзительные страшилки. В них вся лагерная жизнь, и вся она в этих сочинилках просматривается через уродливую призму секса. Больше всего достается девственникам и девственницам.

И какая бы власть не торжествовала свою победу, и чем бы не «промывали» мозги подрастающему поколению, эта тема останется у него неисчерпаемой и самой желанной в «тихий час».

То, что мне рассказала незнакомка, я слышал много раз еще до того, как она научилась ходить. Но как она подала эти байки! С каким чувством и с какой верой в то, что не врёт. Я даже сам где-то начинал сомневаться...

— Вот и пусти такую в дом, — сказал я своему другу. — С талантами бестия! И есть свой амбициозный подход к мужчинам. Ей сейчас до смерти хочется привести меня за ручку к своим подругам. Доказать им, что в неё ещё можно влюбиться. А я не хочу терять голову. Так пойдём на улицу. Ночная прогулка нам не повредит. Думаешь, дурно по отношению к ней? Ошибаешься, дружок. Чем крепче мы запрём дверь, тем настойчивее она будет в неё ломиться.

*******