15. ФИРИСВЕЛЛИР

Стирбьерн стоял с войском лагерем перед двухдневным переходом на север от леса Мёрк, когда вернулся ярл Ульф, воспитатель его. Часовые знали ярла и провели его в лагерь. Была самая темная и глухая пора ночи. Ущербный месяц, взошедший часа три назад, ярко светил в чистом небе, облаков не было, кроме полосы тумана цвета макрели на юго-западе. Даже яркие звезды, что виднелись и в ярком лунном свете, поблекли и мерцали. Траву прихватила изморозь, и она хрустела под их шагами. Когда они проходили мимо коновязей, слышно было, как фыркают и переступают лошади, в дальнем конце коновязи отсвечивал красным факел — кто-то переменял путы своего коня, чтоб тому было удобнее; стук молоточка глухо отдавался в тишине. С каждой стороны, сколь хватало глаз, тянулись, будто грибы, низкие кожаные шатры, их крыши застыло отсвечивали в свете луны.

Лица людей, что провожали его, тоже показались ярлу белыми, неживыми и будто деревянными, так что трудно было поверить, что это лица людей из плоти и крови; такими же казались лица всех, кого он встречал бодрствующими, и других часовых, что были в лагере. Отовсюду они слышали, проходя мимо шатров, тихие сонные звуки, тяжкое дыхание спящих, бормотание и сопенье. И там, и сям люди спали под открытым небом, головы и плечи их закрывали плащи, и спали они, неловко извернувшись, выглядели жалко и казались неживыми. Их храп и тяжелые вздохи в ночной пустоте под холодным светом месяца были словно стоны неупокоенных душ.

Привели ярла в середину лагеря, где спал Стирбьерн. Там горел большой костер, и Стирбьерн спал, укрывшись плащом позади того костра, ибо он не любил шатров; и его телохранители спали вкруг него. Хускарл* по имени Торхалль стоял в тот час возле них на страже. Он приветствовал ярла и спросил, принес ли тот какие-либо вести. Ярл сказал, что расскажет о том одному Стирбьерну.

— Если принес ты мир, — молвил Торхалль, — тогда говори с ним сейчас. Но если ты пришел с тем, что более вероятно, то лучше было бы тебе дать ему поспать до утра.

Ярл постоял в молчании, смотря на Стирбьерна, на его лицо, которое было во сне столь спокойно и безмятежно, будто спал тот подле невесты в первую брачную ночь. И не мог ярл уразуметь, как это он спал столь мирно на холодной земле в военном лагере, в виду события, что должно погубить либо его самого, либо половину Северной земли.

— Подождем до утра, — молвил ярл.

_____________

Когда рассвело и люди встали, ярл пришел к Стирбьерну и поведал ему обо всем. Стирбьерн на это сказал:

— Не стоило тебе, воспитатель мой, тратить силы на это путешествие.

Ярл помолчал, а затем спросил:

— Ты не остановишься, даже теперь?

Стирбьерн покачал головой.

— Нет, — отвечал он.

Тотчас велел Стирбьерн сворачивать лагерь. Он вел свое войско весь день, и следующий день, на север через леса и взгорья, пока не спустились они на плоское поле Фири, и там уже стоял лагерем король Эрик со своей дружиной. Тут Стирбьерн остановился и выстроил свое войско на открытом лугу против войска короля. И так велики были воинства Стирбьерна и короля, что столь много воинов не видывали еще во всех Северных землях. Всем показалось, что сегодня уже поздно начинать битву, и оба войска стали лагерем на равнине.

Пришел день брани, люди изготовились к битве, и Стирбьерн приказал войску строить боевой порядок и поднять стяги. И его вожаки и ярлы Йомсборга приказали воинам занять свои места, какие кому были назначены. Стирбьерн поднял свой стяг, и вокруг него были его телохранители, Бесси и Гуннстейн, и Эре-Скегги, и Вальдемар из Хольмгарта, и многие другие из его соратников и хускарлов. Бьерн, Витязь из Броадвикера также был там, потому что решил, что, как и в прежних битвах, не должно ему быть далеко от Стирбьерна. В срединном отряде были также те из свеев, что взяли сторону Стирбьерна после того, как он высадился, и над ними главным был поставлен ярл Ульф. По правую руку расположился отряд Буи, с ним приплыл и Сигурд Колпак, брат его, и большая дружина из Йомсборга, и там же были новобранцы из вендов, и другие из восточных земель. А по левую руку встали сыновья Струт-Харальда, Хеминг и Торкель Высокий — не доставало лишь их старшего брата Сигвальди, который под покровом ночи сбежал на сконейскую сторону. Однако с ним последовала едва ли десятая часть его людей, остальные всячески поносили его и пошли под начало Хеминга и Торкеля. И все удивлялись такому обороту, потому что Сигвальди был ранее верен и умел повиноваться. И слева встали также даны, что последовали за королем Харальдом Гормсоном, и старшими у них были Ивар с Грозового острова, Хьорт, сын Сигхвата, и Эйнар Рыжий. Но самого короля Харальда решил Стирбьерн не отпускать из-под своей руки, и тому волей-неволей пришлось быть в срединном отряде вместе со Стирбьерном. Стирбьерн позволил окружить стеной щитов Харальда-короля.

И сказал Стирбьерн Бьерну, своему побратиму:

— Я никогда не умел хорошо говорить, так что тебе придется сказать им все от моего имени; скажи им то-то и то-то, — и он на ухо, в своей торопливой запинающейся манере объяснил Бьерну, что тому следует говорить. И Бьерн, выступив вперед перед огромным воинством, обратился к ним и сказал:

— Слушайте Стирбьерна Сильного! А так как он человек дел, а не слов, то поручил мне говорить от своего имени. И вот что говорит он: «Я не уйду с этого бранного поля. Либо одержу я победу над королем Эриком, либо лягу здесь мертвым. И если суждено мне пережить эту битву, то в моих силах будет отплатить вам добром, ибо под мою руку лягут земли и богатства Королевства Швеции, и смогу я оделить ими тех, кто того заслужит. И теперь чем короче будет битва, тем больше у нас надежды на победу, потому что отлагательство сыграет на руку нашему противнику. Ибо пока стоит король Эрик против нас тут на поле, явившиеся в Уппсалу по его призыву воины могут успеть подойти и пополнить его войско свежими силами, в то время как мы будем утомлены. Если же мы навалимся на него разом сейчас, его пополнение перейдет на нашу сторону и подчинится мне. Потому нужно нам ударить его столь мощно, чтоб они обратились в бегство и передавили друг друга».

И ни один во всем войске не упустил словечка из той речи, ибо слышали они голос Бьерна, но взирали на своего вожака, от имени которого то говорил — на могучего Стирбьерна, который возвышался над ними, на вороновы крыла, что вздымались над его шлемом, будто крыла смерти. И когда Бьерн закончил, Стирбьерн еще выше поднял голову и крикнул громким голосом:

— Кличем вашим в этой битве будет «Вперед, вперед, люди Стирбьерна!»

Тогда встали вожаки перед своими отрядами и повели их вперед, неся стяги, и ринулись они в атаку, выкликая «Вперед, вперед, люди Стирбьерна!» И все войско с боевым кличем бросилось на ряды воинов короля Эрика, меча в них стрелы, копья, камни и боевые топоры. Но стоило им приблизиться к врагам, как ряды королевского войска расступились и пропустили вперед скот с привязанными к нему пиками и кольями, о котором было рассказано ранее; и множество трелов и злочинцев, которых самих сзади гнали остриями копий, погоняли скотину. А хвосты животных — лошадей и волов — подожгли, и звери неслись теперь бешено и дико, ибо гнал их страх и боль от огня, и врезались они в гущу войска Стирбьерна. И раздался жуткий вопль, смешавший лошадиное ржание, воловий рев и людские крики, и многие были убиты, как среди йомсборжцев, так и среди тех, кто погонял скотину. Но воины короля были в стороне от гущи сражения и лишь немногие из них пострадали. Они ожидали своего череда. Дружина же Стирбьерна, кроме того, что были раненые и убитые, должна была тратить силы на мясницкую работу и рубку полуголых трелов, в то время как враги их были свежи и бодры, и ждали своего часа.

И лишь только первые ряды, где в основном был скот с привязанными пиками, были вырезаны, и убиты были, либо разбежались трелы — королевские воины бросились в бой прямо на йомсборжцев и столь мощно навалились на них, что и все воинство не смогло бы их сдержать. И теперь войско Стирбьерна подалось назад, и человек рубился с человеком, и яростная кровавая битва продолжалась до самого полудня. И по мере того, как бранный день подходил к концу, видно было, что совет королевы Сигрид насчет скотины сослужил добрую службу королю, ибо воины его были еще свежи и полны решимости сражаться, в то время как противники их после долгой рубки были почти изнурены. И когда в войске Стирбьерна воин падал сраженным, его место некому было занять, тогда как к королевскому войску подтягивались свежие силы — десятки и небольшие отряды тех, кто запоздало отозвался на призыв сбора войска.

Однако же, несмотря на усталость и все, что было против них, йомсвикинги не дрогнули и не отступали. Стирбьерн бросался туда, где схватка была жарче всего, и вороновы крыла на его шлеме стали путеводной звездой для его людей, а для врагов — знаком беды и погибели. Людям казалось, что в тот день он сражался так, словно сами боги хранили его, или же так, словно его волшебным образом не брало железо — он и не думал защите, а меж тем не получил ни одной раны. И многих тогда лишил он жизни — ярла именем Аунунд и Кальфа из Кальмара, и Карла Херьольфсона, что был сыном сестры старого Торгнира и считался славным витязем.

Король Эрик был окружен своими телохранителями, они стеной щитов прикрыли короля. Хельги был старшим среди королевских телохранителей. Дважды или трижды Стирбьерн оказывался совсем близко от них, и им казалось, что он уж готовился пробить стену щитов — однако каждый раз отходил он и не поднимал оружия ни против стены щитов, ни против короля. Однако, когда день уже угасал и среди воинов короля оставалось мало таких, кто хоть на шаг не отступил бы перед йомсвикингами, и они едва сдерживали натиск, а Стирбьерн продолжал сражаться подобно яростному огню, король послал вперед своих берсерков — Ана Черного и его сродников, числом шесть, против Стирбьерна, с тем, чтоб они обрушились на него и по возможности остановили, либо же убили его и тем положили конец битве.

Бьерн заметил, как они прорываются сквозь кутерьму боя. Он крикнул Стирбьерну, который меж тем увидел, как Вальдемар из Хольмгарта упал от удара копьем в бедро и сразу двое врагов рвутся убить его. Но Стирбьерн отбросил их и крикнул своим людям, чтобы шли на помощь Вальдемару. И в то время, как занят был Стирбьерн теми двумя, Ан и его люди вшестером оказались возле него и окружили его с двух сторон. Ан был мужем могучим и рослым. Он и его приятели были уже охвачены берсерковым духом: выли они, словно терзаемые в аду мертвецы, а когда бросались в бой, изо ртов их шла пена и они кусали края своих щитов, и глаза их горели как очи горного барса. Гицур Арнльотсон, младший брат Ана, первым достиг Стирбьерна, обогнав своих приятелей, и ударил копьем, метя ему в живот, так, словно кидал копну сена. Стирбьерн отпрыгнул в сторону, и удар пришелся мимо, а приземлившись, ударил он окованным краем щита в лицо Ана, который оказался позади слева, думая зарубить Стирбьерна широким махом тяжелого длинного меча. Но с такой силой опустил Стирбьерн на его лицо окованное железом ребро щита, что оно пробило переносье шлема и стесало кожу его лица, выбило зубы и разбило на куски челюсть, и Ан упал наземь замертво. Вслед за тем Стирбьерн отмахнул своим огромным обоюдоострым топором Гицура, который слишком нагнулся после промаха копьем. Топор Стирбьерна сокрушил его лопатку и сломал кости спины, и кровь его хлынула как разбивающаяся о берег морская волна. Тут Гицуру и конец пришел.

Одновременно с тем Бьерн сразил копьем еще одного из берсерков. Однако удар его был столь силен, что лезвие проломило череп за ухом и застряло в кости, как топор лесоруба застревает в дубовом стволе, и копье слетело с древка. Против второго берсерка, что кинулся на него, хотел было Бьерн вытянуть меч, но Стирбьерн, заметив это, срубил берсерка своим топором, и топор прошел через кольчугу и вспорол его ниже пояса, как разрезают брюхо сельди, так что вывалились кишки. Бьерн меж тем обнажил меч и был готов к бою. И так полегли мертвыми Ан Черный и те пятеро, что были с ним. Стирбьерн не получил ни царапины, а Бьерну лишь пропороли кожу на подбородке.

Стало смеркаться, и нельзя уж было отличить врага и своего. И видно было, что ни одна сторона не может торжествовать победу после бранного дня, и столь изнурены были воины с каждой из сторон, что с трудом держали в руках оружие. И решили они сделать передышку, и отступили к своим лагерям.

Король Эрик спал эту ночь вместе со своим войском. Однако послал он в Уппсалу гонца, дабы сообщить, что битва еще не окончена, хотя все пока обстоит благополучно. Он перечел своих людей и увидел, что убитых было более, нежели он ожидал — однако же решил, что и Стирбьерн потерял людей не менее. Воины короля были в хорошем расположении духа, когда шли отдыхать, хотя битва вопреки их ожиданиям, не была решена за этот долгий бранный день. А также Скоглар-Тости, которому приказано было прислать свежие отряды с севера, из Хельзингланда, прибыл сам и с ним добрая сила людей. Они опоздали на битву, прибыв только к ночи, однако король теперь не имел сомнений, что с этими свежими силами он завтра одержит победу. Ибо Стирбьерну неоткуда было взять войско, дабы восполнить свои потери.

Королеве Сигрид Гордой, ожидающей в Уппсале, не по нраву были эти отлагательства. В Уппсале собралось множество народу, в большинстве женщины, дети и старики; и целый день туда доходили обрывочные слухи, заставляя людей то буйно ликовать, то ужасаться; и весь день, по мере того как возвращались раненые, приходили новости о славных деяниях одного или о гибели другого, и тогда слышались горестные стенания овдовевших женщин. Королева утомилась от этих недостоверных слухов. Когда сказали ей, что король не вернется и проведет ночь на поле битвы, которая продолжится на следующий день, она презрительно усмехнулась и не сказала ни слова.

На следующий день в Уппсале все было так, как и вчера — люди приходили, уходили, и ничего не было достоверно известно. И ожидавшие скорой победы скоро поняли, что чаяния их напрасны. До полудня из окрестностей Уппсалы битвы было не видать, ибо основной бой шел в низине, что была закрыта от взглядов склонами Виндбергсфелля, что был по левую руку, спускаясь на юг к реке. На гребне хребта вздымались скалы, красные и цвета ржавчины, и каменные обломки по склонам казались рассыпавшимся ожерельем, они покрывали весь склон от утесов на гребне до подножия.

Однако затем сражающиеся отошли севернее на более высокую часть меж горной грядой и рекою, и королева вышла и пошла к погребальному холму короля Олафа, с которого могла она разглядеть хоть что-то из происходящего на полях Фири. Она взобралась на холм и встала, вглядываясь в сторону юга — точно так же, как четыре лета назад стояла она и смотрела на Стирбьерна, пытающего свою силу в поединках с Моулди.

— Было мне тогда видение, — сказала она себе, — видела я его в бою, и видела убитым на лугу, что вон там, неподалеку. И не думала, что придет день, когда увидеть это будет для меня слаще медового пития.

Ее служанки, что пошли с нею вместе из королевского дома, жались подле нее на холме, в страхе от неясности этого дня и того, что нес он с собою. Но Сигрид стояла средь них прямо, как стоит береза на вершине. Была она до подбородка закутана в плащ зеленого шелка, расшитый золотом и отороченный белым мехом. Тот же красный плащ, который она сбросила год для Стирбьерна, сожгла королева на следующее же утро. Капюшон плаща свалился назад, являя взору пламенно-рыжую красу ее волос над прямыми темными бровями и прекрасное ее лицо. И столько прелести было в ее гордом лице, когда смотрела она на юг, надменно поджав губы и подняв подбородок, что казалось, вздумай боги заново сотворить мир, не смогли бы они сотворить ничего прекраснее. Но нежности и женской жалости, и мягкости видно в ней было не более, нежели в холодной скале, омываемой морем. За две мили от Уппсалы всею людской массой бурлила и кипела битва, и отсюда видна она была ясно по всей своей широте. Солнце покатилось по безоблачному небу к западу, и тени удлинились вершок за вершком, и битва начала откатываться к северу. Смотря на кипящий бой с холма Олафа, королева в вихре сражения различала, как, словно орлиные крыла, метались черные крыла Стирбьернова шлема. И где летали эти крыла, там расступались ряды врагов и подавались назад, к Уппсале. Южный ветер доносил рев битвы с заливных лугов, словно то был рев морских волн.

Королева наблюдала бой с холма, пока не стемнело. Ее служанки толпились возле нее, будто напуганное овечье стадо, безмолвные, цепляясь друг за дружку, они всхлипывали от страха, зубы их стучали. Она же, не видя и не чуя их, пока смотрела на сражение, теперь резко и сурово приказала прекратить дрожать и следовать за нею домой.

Уже зажгли светильники, когда королева Сигрид вернулась в усадьбу. Во дворе повсюду лежали раненые, также и в доме. И когда вошла королева в дом, был там и Хельги, все еще в боевом уборе. Она приветствовала его и спросила, что слышно.

— Будет еще один день битвы, — отвечал он.

— Что король? — спросила королева.

— В здравии и благополучии, — сказал Хельги.

Голос его звучал странно, и она всмотрелась в него в неверном свете сумерек и мерцании светильников. Она увидела, как он оперся о притолоку.

— А тот, второй?

— Не так, как я хотел бы, — отвечал Хельги. — Он был слишком близко от меня, и хоть я ударил его мечом в подвздошье, но все же остался он на ногах.

Он засмеялся, и в тот миг ноги перестали держать его. Королева подхватила его, изо рта у него хлынула кровь. И она услышала его задыхающийся шепот:

— Ты мне должна, королева.

Хельги унесли в королевскую залу. Он умер на исходе ночи. Час за часом, как смерклось, сходились раненые в Уппсалу, кто исцеляться, а кто и умирать. Никто не вернулся из тех, что могли еще держать копье и меч и стоять на ногах. Ибо так случилось, что, несмотря на свежие силы и помощь, приведенную Тости, обстоятельства короля ухудшились. Его воины, несмотря на храбрость и воинский дух, могли лишь не пустить Стирбьерна в Уппсалу, так что еще бы час света солнца, и битве был бы конец, и воинство короля было бы разбито и разметано.

Король остался со своим войском. Не было времени у них собирать шатры и припасы, ибо они отступали шаг за шагом. Так что женщины и старики принесли им поесть и попить, когда над Фирисвеллиром пала ночь, и всю ночь провели они, накрывшись лишь своими щитами.

Стирбьерн и его дружина в ту ночь воспользовалась брошенным королевским лагерем. Стирбьерн был ранен после схватки с Хельги, и не было среди йомсвикингов таких, что не были бы в тот день ранены. Были они измотаны битвой, однако духом бодры и рьяны, и в эту ночь после второго бранного дня на сердце у каждого в войске было легко. Ибо сперва они сражались против козней и перебороли их, а теперь преимущество бранного дня было на их стороне, и лишь ночь не дала им одержать победу.

Ярл Ульф пришел к Стирбьерну, сидевшему после ужина у большого костра, и вкруг него сидели ярлы Йомсборга и его телохранители.

— Хорошо было бы, сродник, — молвил ярл, — чтобы, прежде чем люди лягут спать, ты вознес молитву богам, чтобы завтра они повернули все в нашу пользу и помогли нам, а не врагам нашим.

— Я сделаю это, воспитатель, — отвечал тот. — Однако более считаю нужным полагаться на нашу мощь и умение. И я охотнее вознес бы хвалу богам после того, как мы победим в брани, чем молился бы заранее.

Но все посчитали, что хорошо, если Стирбьерн помолится богам. И одел Стирбьерн тяжкий шлем с вороновыми крылами, взял в руку свой большой обнаженный меч сверкающего железа и встал в дымном свете костра. И воззвал он к Тору, выкликнув его имя и произнося:

— Сделай так, чтобы завтра одержал я победу!

Голос его прогремел громом боевого рога. От крыла к крылу лагеря воины заслышали его голос и узнали его, и также воззвали к Тору у каждого костра. Люди в королевском лагере услышали это, и услышали его даже в Уппсале. И оттого впали в большое беспокойство.

Около полуночи король Эрик поднялся и разбудил двоих или троих из своих телохранителей, велев им идти с ним. Король взял с собой шлем и щит, и копье и поскакал сквозь черноту ночи в Уппсалу, и приехал в храм. Он приказал своим людям принести факелы и подождать во дворе храма, пока сам он пошел во внутреннее святилище, где был алтарь посвященный Одину, и кольцо, и побеги, и чаши для крови. Внутри была полная темнота, и с трудом можно было что-либо разглядеть в слабом свете факелов. Король положил ладонь на кольцо и молился. Около часа стоял он там, вознося молитвы, и принес он клятву Всеотцу, что если Он дарует ему победу в этой битве, то через десять лет король отдаст себя Одину. И король молился, и вновь приносил свою клятву, и ожидал знака. Но не было ничего, кроме ночной черноты, и тишины, и запаха крови, и лишь снаружи доносились стенания женщин, оплакивающих своих погибших, бессонных и проведших в бдении всю эту горькую ночь. Король закончил молиться и вернулся в лагерь, и лег спать до утра.

И пошел третий бранный день. Все утро от возвращавшихся раненых было слышно только одно — бой тяжел, и королевским воинам приходится нелегко, и неизвестно, будет ли тому конец. И казалось, что с каждым часом все делается хуже, чем было, и вести от раненых все более дурны и зловещи, и все менее оставалось надежды. Но в полдень показалось, что ручей этих худых вестей стал иссякать. И те, кто приходил теперь, говорили лишь, что битва стала еще горячее, чем в прежние дни, и что люди короля бьются спина к спине, однако держатся вместе.

Три четверти дня уже миновало, и королева Сигрид сидела со своими женщинами в своих покоях в башне, окна которой выходили на юг от Уппсалы. До полудня следила она за битвой с холма Олафа; затем, с яростью в гордом сердце своем от долгой неопределенности положения, которое она не в силах была развеять или же ускорить разрешение его, она вернулась снова в дом и сидела там в молчаливом ожидании. Но конца все не было: ничто, кроме бесконечного, подобно морю, гула третьего бранного дня, не доносилось теперь с полей и лугов под Уппсалой.

Вдруг, потерявшись в раздумьях, королева задержала взгляд на гребне Виндбергсфелля, что виднелся слева, около мили вдали, и остро выделялся на небосводе, и видно было, как словно бы дым переваливает через гребень хребта, и затем раздался рокот, подобный грому, перекрывающий неумолчный гул битвы. Королева встала. Край холма теперь сокрыт был грязно-бурыми дымными клубами. Нарастал рев, становясь то громче, то тише. Казалось им, что дом сотрясается весь, каждой балкой и столбом. Одна из служанок вскрикнула и закричала, что пришел конец мира и начался Рагнарек. Маленький Олаф подбежал к матери. Сигрид же осталась стоять недвижно, но лицо ее стало белым как смерть. Повисла странная зловещая тишина. Затем снова послышался гул битвы — однако уже не столь громко. Словно битва откатывалась прочь или же многие были убиты, а живых не доставало, чтобы гул был столь же сильным, как ранее. И туча, что висела над горой, стала светлеть и таять.

Королева вышла во двор и пошла к околице Уппсалы. Там толпился народ, и каждый толковал о своем. Никто не знал, что произошло. Один говорил, что гора была опрокинута прямо на королевских людей и людей Стирбьерна. Над полями Фири стоял густой туман, и гуще всего был он у подножия горы с восточной стороны. Ничего там нельзя было разглядеть. Вернулась королева в свои покои в башне и села. Она достала из сундука, что был в комнате, меч и так сидела, и меч в ножнах лежал у нее на коленях. Служанки спросили ее, что намерена она делать тем мечом. Губы ее дрогнули в улыбке.

— Такой вопрос не от большого ума. Или думаете вы, что я живой дамся Стирбьерну?

На закате старик Торгнир въехал на королевский двор. Его провели к королеве, которая его ожидала.

— Говори быстрее, — сказала она. — Как пришла та туча — после того никто не возвращался и я не знаю, что происходит. Завтра будет все то же?

Торгнир сказал:

— Все кончилось.

У королевы перехватило дух.

— Не бойся, — сказала он. — Правда, что с нами было уже почти покончено, но спасло нас чудо, величайшее изо всех, о каких ты могла слышать, королева: с гребня горы полетели камни, и летели они на войско Стирбьерна, и выбили большую часть его, но никто из наших людей, которые были далее от горы, не пострадал. И вдобавок к тому король данов, которого Стирбьерн до того держал при себе, улучил мгновение и сбежал, и поскакал верхом к своим людям, что стояли слева у реки, и велел им выходить из боя и уходить прочь. А остальных наши люди окружили со всех сторон, и каменный дождь также не прекращался. И теперь от его войска осталась лишь тень. Уж все закончено, осталось лишь преследовать бегущих и перебить их.

— А что с ним? — молвила королева. — Что со Стирбьерном?

— Когда я впоследне видел его, — отвечал Торгнир, — он с двумя десятками воинов стоял спина к спине на клочке земли посреди поля. Они воткнули древко своего стяга в землю, и люди наши теснили их со всех сторон.

— На нем все еще был его шлем с черными перьями? — спросила она.

— Да, — отвечал Торгнир.

Королева осталась недвижной. Несколько мгновения она не произносила ни слова. Затем снова заговорила:

— Отчего не дождался ты самого конца?

— В том нет нужды, — отвечал он. — Все могло закончиться только одним. Я стар, и такое зрелища не для меня, если я устал.

Она смотрела на него мгновение, приоткрыв рот. И затем она сказала:

— Один лишь путь для него, — сказала она. — Верно. Впрочем, о том я знала.

Торгнир ничего не сказал. Королева прошла вперед, и он дал ей дорогу. Она набросила плащ и, ступая легко и уверенно, пошла через двор к открытому полю. День угасал. Все низкое небо на юго-западе было укрыто долгими полосами серых бесформенных облаков. И вдали над рекою в дымке цвета буйволовой кожи был просвет, где виднелось яркое кроваво-красное пятно, чуждое той безжизненной серости, что окружала его. Над лугами стояла мертвая тишина. Грязно-бурый туман рассеялся, но ночная дымка уже начала ползти от реки. Здесь в набегающих сумерках королева ждала. Ясны были глаза ее. Воины проходили мимо по двое и по трое, возвращаясь с поля, и приветствовали ее, и замечали ее гордый и победительный вид. Спускалась ночь, а короля все не было. Она вернулась.

Эрик стоял на околице Уппсалы. Велел он тем, кто на то способен, сложить песню в честь одержанной победы. И тогда Торвальд Хьяльтиссон, исландец благородного и древнего рода, что был среди телохранителей короля, пропел песню:

К полю Фири, собирайтесь, волки те, что голодают

Скакуны Ночных наездниц, вам пожива в нашем крае!

Там черно от тел погибших — павших от мечей и копий.

Мяса много заготовил вам на корм отважный Эрик.

Король дал Торвальду кольцо в полмарки золота за каждый стих. И говорили, что с тех пор Торвальд не сложил ни одной строфы.

Была уже глубокая ночь, когда король Эрик вернулся домой. Королева встретила его у двери. Он казался велик и грозен в доспехах и большом рогатом шлеме. Ступал он тяжко, но голову нес гордо по-королевски. И когда ступил он в просвет двери, все, о чем королева собиралась спросить его, застряло у нее в горле. Увидя, что она его встречает, он замер, а потом прошел в зал, словно сам вид ее был большим, чем он мог сейчас вынести.

______________________________________

* телохранитель вождя или короля