8. КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА

Стояла зимняя пора долгих ночей, когда Стирбьерн и его люди плыли на юг вдоль берегов и, после тяжкого путешествия — впрочем, без неудач и потерь, — прибыли в Сконе. Тут они оставили свои корабли и отправились к большому дому ярла Струт-Харальда, которых встретил их как подобает и оставил у себя до конца зимы.

В то время Струт-Харальд сидел в Сконе будто король, считался в своем краю человеком очень влиятельным, и часто у него бывали гости. Во всем краю Сконе его слово имело вес королевского, и каждый уважал его и воздавал ему почести, и готов был поддержать и повиноваться ему. Ярл не участвовал более в войнах и набегах, будучи очень стар и не склонен к распрям. Однако он не впал в ничтожество, как то бывает обыкновенно со стариками, которые только на то и годятся, чтоб их бросили в дальнем углу — у него были могущественные сыновья и зятья, и под рукой его были молодые люди одного с ним рода, которые чтили и укрепляли его власть. И был он муж приятный видом, несмотря на свои почтенные года — не клонился к земле, подобно людям его возраста, но, сидя или стоя, держался прямо, с расправленными плечами, и голову нес высоко и гордо. Был он росл и кряжист, широк в кости и прям спиной. Одевался всегда в дорогие одежды, отделанные богато и ярких цветов, изукрашенные дорогим шитьем, и оружие его было богато изукрашено и искусной работы, какую редко встретишь. Всякий день, и в доме и вне его, ярл носил шапку, украшенную круглыми золотыми пластинами величиной с женскую ладонь. Говорили, что ярл Струт-Харальд с его шапкой, в которой золота больше, чем в иной королевской короне, живет в роскоши и почете, с которыми лишь самые могущественные короли могут потягаться.

Сигвальди и Торкель Высокий были в Сконе вместе с ярлом, их отцом, и пробыли там всю зиму. Они обрадовались приезду своих друзей и людей Стирбьерна, и дни и недели до весны прошли в приязни и согласии.

Когда Стирбьерн пришел к Струт-Харальду, чтобы попрощаться, ярл долго держал его за руки, смотря ему в лицо и ничего не говоря. Затем он промолвил:

— Желал бы я, чтоб ты был мне сыном. Ибо сыновей своих, как бы славны они ни были, я все же не назову вполне хорошими. Хеминг может управиться с кораблем и знатно поигрывает мечом и копьем, но думаю я, что в его натуре лишь следовать за тем, кто поведет его. Торкель — воин, но ума ему не достает. Сигвальди — лис. Он добудет себе богатство, и могущество, и славу, и жизнь его будет долгой; многие последуют за ним и станут ему повиноваться, но достойнейшие из людей его не похвалят. Верно, что лишь немногим дано быть великими и достославными, и прожить долгую жизнь. И думаю я, Стирбьерн, что первые два из этих трех благ будут за тобой. Но, думается, жизнь тебе суждена короткая.

Остер был взгляд голубых глаз ярла. И казалось Стирбьерну, что ярл смотрел не на него, но проникал взглядом в нечто, невидимое для остальных людей. Стирбьерн отвечал:

— Не забочусь я о числе дней своей жизни — были б те дни хороши.

— Счастливой дороги, — сказал ярл. — Желал бы я, чтоб ты был мне сыном.

Из Сконе поплыл Стирбьерн сперва на юг за море, в Йомсборг. И с ним плыли сыновья Струт-Харальда, а именно Сигвальди и Торкель, со многими кораблями и людьми, и оставались они некоторое время в Йомсборге. Время прошло, дни и недели, прежде чем собрались все остальные ярлы Йомсборга: Пальнатоки и Буи из Борнхольма, и Сигурд, его брат, и многие другие. Пока не стала крепость полна людей, а гавань столь полна кораблей, что сделалась подобна пруду со стоячей водой в пору, когда желтеют и опадают листья, падают на гладь пруда столь густо, что трудно сказать, вода под ними, или твердая земля.

Держали совет, что предпринять, поскольку пришла весна и срок, что должно было Стирбьерну провести на чужбине, вышел. Многие надеялись плыть со Стирбьерном на север в Швецию, чтобы взглянуть на короля и на то, как будет принят Стирбьерн в своем королевстве. Но Стирбьерн сказал, что не поедет он домой до конца лета.

— Как же так? — спросили его. — Разве не выходит этим летом твой срок, три зимы, что должен ты пробыть в чужих краях?

Он отвечал:

— Может, оно и так, но я поступлю по-своему.

Итак, Стирбьерн пошел в набег и на четвертое лето, вместе с Пальнатоки и всей йомсборгской дружиной. С ним на корабле был и Бьерн Асбрандсон, Витязь из Броадервикера. И видно было, как день ото дня растет и крепнет дружба между ними двумя. Бьерн был с ним, когда вместе с Буи поплыли они на север в Бьярмаланд и в неведомые земли Кирьяланда,* привлеченные многими, передаваемыми из уст в уста преданиями о тех краях — в особенности о Кирьяланде. Его-де населяют финны и народ, меняющий шкуру, который может изменять свой облик и оказываться на деле не в том месте, где бывает видим. Помимо того, народ в Кирьяланде почитает великого идола, именем Йомбала, у которого посреди тулова серебряный пояс. Храм его в темной лесной чащобе, полной троллей и злых духов — так что лишь человек, лишенный малейшего страха, дерзнет пробраться туда и искать покровительства Йомбалы. Стирбьерн и его люди, прибыв туда, не нашли ни троллей, ни народа, меняющего шкуру. Однако они отыскали храм Йомбалы и забрали оттуда серебряный пояс, подобного которому ни один из них еще не видывал — отделанный серебряными гривнами и переплетающимися змеями, — а кроме того взяли в добычу столько серебра и драгоценностей, что никто не мог припомнить, чтоб когда-либо в один день брали такую добычу.

Помимо Бьерна, еще несколько верных людей было со Стирбьерном и на корабле, и, сопровождая его как доверенные телохранители в каждом бою, в котором он участвовал. Большинство из них уже много лет были викингами в Йоме, подобно Бесси Торлаксону, Торольфу Ядовитой Голове, Ховарду Дровосеку и Альфу Бахвалу. Другие же, как Гуннстейн Ревун, были с ним вместе со времени отбытия из Швеции, до того еще, как он прибыл в Йомсборг. Кое-кто примкнул к нему в тех землях, где он странствовал — люди, почувствовавшие его силу в бою и теперь тесно связанные с ним, любившие и служившие ему — Вальдемар, сын великого князя из Хольмгарда, Эре-Скегги, что был младшим братом ярла Эстланда, Олаф Венд и многие другие. И так же как Пальнатоки одним видом и силой поддерживал мир меж всеми дерзновенными воителями, что собрались в те дни в крепости йомсвикингов — так же и Стирбьерн на своем корабле поддерживал доброе товарищество среди людей, разных по языку и обычаям, гордых и склонных к распрям, которые в другом случае не преминули бы, подобно волкам, вцепиться друг другу в глотку. Стирбьерн совершил большой поход на восток и сражался как на море, так и на суше, и покорил многие воинственные народы — они долго ему сопротивлялись, но Стирбьерн всегда брал верх; и забрали они там много богатства.

Но когда до зимы оставалось не более пяти недель, Стирбьерн снарядился для путешествия в Швецию. Он счел, что нехорошо, являться на родину с такой великой силой кораблей и с таким войском, чтобы король его дядя не счел его недругом — дескать, он, которому король дал слово и торжественно пообещал отдать королевство и отцовское наследство, вернулся с войском, чтобы востребовать свое силой меча. Как бы там ни было, с ним отправились Бесси Торлаксон и Гуннстейн, и другие не столь знатные люди — всего на десяти кораблях. Бьерн в тот раз не поехал в Швецию, так как был нездоров и остался в Йомсборге. Большинство йомсвикингов все еще были в море, потому что не в обычае у них было возвращаться из набегов ранее прихода зимы.

Стирбьерн и его люди плыли на север при попутном ветре, успешно проплыли Низины и пристали у Сигтуны. Там король Эрик ожидал их с большим обществом, все приехали встретить Стирбьерна. Король, завидев, как он сходит на берег, спешился и бросился вперед, спеша приветствовать его, и Стирбьерн тоже поспешил, прыгая по большим камням, добраться до твердой земли. Они пожали руки друг другу, а затем король привлек Стирбьерна к себе, обнял и поцеловал. Стирбьерн вырос и возмужал за те шесть месяцев, что прошло с его прошлого приезда в Швецию. Король Эрик превосходил многих ростом и мощью, но люди заметили, что, хоть и стоял король на склоне, а Стирбьерн пониже его, у моря — глаза короля пришлись вровень с глазами Стирбьерна, а плечи и грудь последнего были шире и сильнее. И видевшие это говорили, что так тепло, как встретились эти двое, редкие отец с сыном встречаются. И были они уверены, что король Эрик ценил и дорожил Стирбьерном так, как ни одним чадом своей крови.

Все было готово, корабли выволокли на сушу, груз был уложен и навьючен на лошадей — и собственные их вещи, и множество даров, которое Стирбьерн привез из Йомсборга своему дяде королю; сели они на коней и поехали на север в Уппсалу.

Стирбьерн ехал рядом с королем, они толковали о том-о сем. Стирбьерн был непривычно тих и иногда словно переставал следить за беседой, словно он хотел нечто услышать, но предпочитал первым о том не заговаривать. И так ехали они, и король продолжал рассуждать о том-о сем, но не касался главного, и Стирбьерн стал беспокоиться — становился все более хмурым, все короче отвечал он королю, однако держал себя в руках. Король же, заметив это, не собирался, тем не менее, класть тому предел. И вот три четверти пути были позади, они выехали на поросший лесом холмик, на самом верху которого были несколько диких скал, уложенных подобно столу, так, будто это было делом рук человеческих. Оттуда смотрели они на обширное нагорье, леса, воды, и едва видимые дома и храм Уппсалы, король натянул поводья и промолвил:

— Через три недели будет созван Тинг, где будешь ты назван королем Швеции, вместе со мной, так же как отец твой был в свое время.

— Благодарю тебя за то, повелитель, — сказал Стирбьерн и взял руку короля в свои. Король смотрел на него, а он смотрел на Уппсалу. И король заметил, что настроение его переменилось, и лицо его, что прежде было хмурым, посветлело, как светлеет лик земли в час солнечного зенита.

Они поехали далее. Спустя какое-то время король промолвил:

— Теперь, когда входишь ты во взрослую пору и берешь под свою руку королевство, тебе, Стирбьерн, хорошо бы жениться. Что ты об этом думаешь?

Стирбьерн отвечал:

— Я думал о том — действительно, это стоит сделать.

— Положил ли ты уже на кого глаз, показался ли тебе кто подходящим? — спросил король. — Ты за три года объездил много земель, и я еще не слыхивал про страну столь плохую, чтоб в ней не было хоть одной красивой женщины.

Стирбьерн рассмеялся.

— Это чистая правда, король. Впрочем, я не знаю — как жену…

— Это разные вещи: иметь женщину и жениться? — спросил король.

— Я еще ни одной не нашел, — отвечал Стирбьерн.

— Скажу тебе, — молвил король, — я тут кое о чем поразмыслил. Есть у короля Харальда Гормсона дочь, Тири. Многие из королей сочли бы себя счастливчиками, когда б получили ее. Дева пригожа собой, как мне говорили, и хорошо воспитана, и зим ей от роду четырнадцать.

Стирбьерн сказал:

— Я видел ее, когда гостил там прошлым Йолем.

— И что? — спросил король.

— Мне она пришлась по нраву. Но о таком у меня и мысли не было, — отвечал Стирбьерн.

— Если она по нраву тебе, то она придется по душе и мне, — сказал король Эрик. — Но выбор должен быть за тобой.

Стирбьерн сказал:

— О таком у меня и в мыслях не было. Но в этом деле, как и во многих других, я поступлю как ты скажешь, повелитель.

Когда они прибыли к королевскому дому в Уппсале, все приветствовали Стирбьерна. И не было людей, сильнее желавших пожать ему руку, нежели Хельги, Торгисль и Торир. Они столь долго повторяли одно и то же — что нет в земле свеев таких, кто не был бы рад возвращению его в родные края, что они готовы славить его как короля, поддерживать его и споспешествовать ему, как только возможно — что Стирбьерн насторожился. Торгнир встретил его, как старый злобный цепной или охотничий пес встречает незнакомца, которого велит ему чтить его хозяин, но в которого он сам с удовольствием бы втайне вонзил зубы. Королева поздоровалась с ним холоднее, чем можно было ожидать от старой знакомой. Она говорила с ним мало и недолго пробыла в его обществе, и скоро отходила прочь, когда им случалось встретиться, но когда никто этого не замечал, она все смотрела и смотрела на него.

Часто король брал с собой Стирбьерна и показывал ему все обзаведение, как старое, так и новое, и, кроме всего, тот старый дом в котором жил когда-то король Олаф и в котором Стирбьерн родился. Король приказал залатать дыры и отделать дом заново внутри и снаружи — как главную залу, так и отдельные покои, повесить новые занавесы и оснастить дом всем необходимым.

— Это будет твой дом, Стирбьерн, в котором ты станешь жить, когда возьмешь под свою руку королевство. И мне думается, он не хуже моего собственного.

Стирбьерн показал королю большой меч, который висел у него на бедре — тот самый, который король дал ему три года назад, когда Стирбьерн только отплывал в чужие края. Король спросил, хорош ли меч, и Стирбьерн сказал, что это наилучший изо всех мечей. Он сказал также, что меч был с ним в битвах все эти годы и со временем сделался лучше, нежели был. И сказал также Стирбьерн, что, как ему кажется, если он утратит этот меч — он утратит и свою удачу.

— Словно, — сказал король, — есть в этом мече часть меня — того, кто дал его тебе. И словно бы моя воля в этом мече, и она приносит тебе добро.

Король отправил ярла Ульфа посланником к королю Харальду Гормсону, сговаривать его дочь за Стирбьерна замуж. Король Харальд сперва упрямился, говоря, что она уже обещана королю вендов. Но, в конце концов, он вынужден был признать, что велись лишь разговоры, и ничего не было решено. А теперь, видя, сколь сильно желает король Эрик этого брака, и зная, что дружба с королем шведским дорогого стоит, и что Стирбьерн из тех людей, с которыми накладно ссориться и которых нежелательно иметь врагами, да и от Йомсборга рукой подать до его королевства, он дал ярлу Ульфу свое согласие и обещание прислать дочь в Уппсалу как можно скорее. И дано было это обещание едва ли по доброй воле: подобно большому куску мяса, который его желудок не в силах переварить, тяжестью лежала на сердце короля данов память о том, как Стирбьерн взял над ним верх прошлой зимой в Роскилле, и как говорил он (хоть и в шутку), что поступит с королем и Датской землей, как ему заблагорассудится.

Уже давно каждый в Уппсале уразумел, какой король им достанется в лице Стирбьерна. И они хорошо видели, что он теперь вырос и превратился в настоящего короля, и все принимали его как короля, чувствуя его силу. И также отмечали все, что эти двое, король Эрик и Стирбьерн, были во всем заодно, и что рады были они друг другу так, как это редко бывает меж людей. И большинство славило этот союз и радовалось ему, однако же были и те, кто, глядя на это, только покачивал головой.

Явился Торгнир однажды вечером к королю, и было похоже, что рассчитывает он убедить короля переменить решение, пока не стало слишком поздно. Король велел ему говорить.

— Ты слышал, король, — молвил Торгнир, — все то же, что слышал и я. И ты видел то же, что видел и я. Он ничуть не изменился. В Хольмгарде и на востоке он превозмог всех. Он держит в руках Йомсборг. Он запугал короля данов в его собственном доме и покинул Датскую землю, угрожая и насмехаясь над ним. Он не привязан ни к одному месту, но все привязано к нему. В земле свеев он считает всех людей, кроме тебя одного, лишь своими трелами или бондами. Отдай ему весь мир, король — но только не отдавай Швеции.

Король его выслушал со вниманием и терпением, которого трудно было от него ожидать. Затем мягко сказал, что слова Торгнира лишь сотрясают воздух, поскольку его решение по поводу Стирбьерна и его части королевства уже принято, и ни Торгнир, ни народ свеев, и никто другой в Северных землях не сможет заставить его поколебаться. Более Торгнир не говорил о том.

Каждый день Стирбьерн боролся с Моулди, которого оставил он на трела по имени Эрланд, чтоб тот о нем заботился, пока Стирбьерн будет на чужбине. Моулди достиг своего полного роста и зрелости, он не был так велик, как другие быки, но был тем не менее кряжистым и тяжелым. Нрав его был злобен и упрям, и трелы не решались его трогать, если находился он не в настрое. Но Стирбьерна он признал как только увидел, что после стольких лет было удивительным. И хоть никто не мог смирить его против его воли, со Стирбьерном он был ласков как маленький телок.

Однажды, когда Стирбьерн боролся с Моулди на берегу близ Уппсалы, пришла королева Сигрид и следила за их состязанием так же, как следила она за ними когда-то на погребальном холме короля Олафа в утро после убийства Аки. Когда схватка их была закончена, и Стирбьерн встал, тяжело дыша, заметил он королеву и поздоровался с ней, а она молвила:

— Твой бык теперь вырос слишком большим и могучим для тебя, хоть и прозывают тебя Стирбьерном Сильным. Он позволяет брать над ним верх лишь для того, чтобы тебя потешить. Если он захочет, то швырнет тебя словно мяч.

— Ну уж, — сказал Стирбьерн, смеясь, — не думаю, что ты говорила бы так, если бы тебе довелось почувствовать на себе его толчок, как вот мне сейчас.

— И то же самое, — отвечала Сигрид, — с другими, не только с твоим бычком. Все должны тебя ублажать, служить тебе. Думаю, это тебе не на пользу.

— Я не знаю, — сказал Стирбьерн, прижимаясь лицом к мягкой серой меховой морде Моулди. — Что ты на это скажешь, Моулди?

— Итак, ты женишься на Тири? — спросила королева спустя какое-то время.

— Похоже на то, — отвечал он.

— Не следует просить короля, твоего дядю, сватать ее за тебя, — сказал она.

— Он послал моего опекуна, — сказал Стирбьерн.

— Король, дядя твой — хороший сват, — сказал королева Сигрид. — Однако же и он как-то раз получил «нет» в ответ.

Стирбьерн сказал:

— Никогда я что-то о таком не слыхивал.

— Ну что ж, в мире есть немало того, о чем ты не слыхивал, — сказала она, — хоть и знаешь ты много.

Отвечал Стирбьерн:

— Небольшого, видать, ума та дева, что отказала ему.

— Я скажу тебе, — молвила Сигрид, — что это я отказала ему. Но я скажу, отчего я ему отказала — оттого, что считала — он сватает меня не для себя, а для другого.

Сказав это, она мельком взглянула на него и затем отвела глаза.

— Так что должна теперь кое-чему научить тебя, ибо имею на то право, — сказала она. — Следует тебе знать, что хорош тот сват, который выбирает с умом, и наилучшее — для себя.

Стирбьерн сказал:

— Ты без конца насмешничаешь надо мной, Сигрид.

Сигрид потянулась к Моулди, и он охотно принялся лизать ладонь, запястье и нежную белую руку ее, сдвигая рукав вверх своим горячим дыханием и носом. Она с легкой дрожью отдернула руку, а потом вновь протянула ее, поглаживая мохнатый подгрудок.

— Ты и Тири, — сказала она немного погодя, — будете хорошей парой. У нее некрасивые волосы, как рассказывали мне, но она кротка и выполнит любую твою волю, ни в чем не откажет.

Стирбьерн хранил молчание. Но королева, все еще глядя на Моулди, а не на Стирбьерна, продолжала говорить:

— Я теперь тебе что-то вроде тетки, — сказала она, — так что дам совет, исходя из своего опыта. Когда возьмешь в жены Тири, не бери наложниц и не усваивай холопок, как заведено это у твоего дяди. И я говорю это тебе к твоей собственной пользе, сродник Стирбьерн, а не к пользе твоей жены. Потому что несправедливо выходит: если одной женщины не довольно, почему должно быть довольно одного мужчины?

С этими словами она оттолкнула от себя Моулди, быстро повернулась и ушла.

Стирбьерн постоял, смотря ей вслед — она шла, изящно покачивая бедрами, легко подобрав подол своего пурпурного вышитого платья так, что видны были ее лодыжки. Так стоял он, пока не отвлек его сопящий Моулди, что подошел и принялся лизать его руку. И тут Стирбьерн отдернул руку — так же как королева, чуть вздрогнув.

________________________________________________

* — Карелия