4. ЙОМСБОРГ

Жил в те дни в Йомсборге Пальнатоки из Фюна, и был он там вождем воинской дружины. Устроил он замечательно укрепленный град, который обрамляли сложенные из камней стены, и были там на выходе из бухты ворота сродни тем, что ставят на въезде в город, так что три сотни боевых кораблей могли войти и встать в бухте за этими воротами. А в замке или же цитадели были жилища для каждого, кто был в дружине или же, как некоторые говорили, был принят под закон йомсборгцев. И было достаточно хранилищ, чтоб складывать добро, которое они привозили из набегов, и много амбаров, полных зерна и муки, и копченой рыбы, и всякого рода провизии и запасов. А внутри цитадели был колодец, всегда полный пресной воды, и как с суши, так и с моря град нельзя было взять, ибо опоясывали его высокие неприступные стены и защищали скалистые утесы, омываемые морем.

И были там с Пальнатоки другие знатные люди: Буи Толстый из Борнхольма и Сигурд Колпак, брат его, и Бьерн Рьяный, и трое сыновей Струт-Харальда, бывшего в те времена знаменитейшим ярлом в Сконе — звались они Сигвальди и Хеминг, и Торкель Высокий. Эти трое были шурьями Буи и Сигурда, поскольку Сигурд взял за себя Тофу, дочь Струт-Харальда. Кроме них, было в Йомсборге еще множество хёвдингов и людей значительных, все в самом расцвете сил, могучи и готовы вершить все по своей воле; кровожадны были они, будто готовые к прыжку волки в своей природной дикости. Однако же (это и составляло силу и мощь их дружины) каждый готов был во всем положиться на вождя, и покориться тем законам и установлениям, что завел Пальнатоки.

Каждый из этих людей, был ли он богат или был он последним бедняком в их братстве, должен был принести нерушимую клятву держаться йомсборгских законов. И законы эти были таковыми: во-первых, никто не мог вступить в их братство, будучи старше пятидесяти и моложе восемнадцати зим. Или же тот, кто побежал от противника, равного с ним силой и оружием. И в-третьих, каждый из них должен был поклясться мстить за убийство товарища так, как будто тот был его кровным братом. В-четвертых, никому не позволялось клеветать на товарища и устраивать свары. В-пятых, если в их ряды вступал человек, убивший прежде отца, или брата, или другого родственника того, кто уже был в их дружине, и это становилось известно уже после принятия его в ряды здешней дружины, то право решения и последнего слова оставалось за Пальнатоки. И так же, какие бы слухи и вести не дошли, следовало, прежде, чем сообщать их всем, рассказывать о них Пальнатоки. Тот же, кто нарушал эти установления, изгонялся из Йомсборга. Также не должно было никому держать в Йомсборге женщину. И никто не должен был отлучаться один из Йомсборга иначе как с позволения Пальнатоки. Что бы ни добыли они в набегах, все должны были сносить к столбу со штандартом, неважно, большая то добыча или малая, лишь бы она была стоящей; и если замечалось за кем-либо, что он этого не сделал, такой человек изгонялся прочь из их дружины, был ли он велик или незначителен. Никто не должен был показывать страха и вести трусливые речи, как бы безнадежно все не обернулось. Что бы ни возникло в городе, какие бы разлады не вспыхнули между ними — все должен был решать лишь Пальнатоки согласно своему разумению и воле. Как связи кровного родства, так и связи дружества ничего не значили, если кто желал вступить в их дружину; так же и просьбы и заступничество того, кто уже был в дружине, не могли помочь вступить в дружину тому, кто не проходил испытания.

Так пребывали они в своей цитадели в добром согласии, и держались своих установлений. Каждое лето они плыли в чужие края, совершали набеги, забирали богатую добычу и стяжали себе большую славу. И считались они величайшими воинами и завоевателями, и едва ли кто мог с ними сравниться.

Стояло лето — то лето, что пришло за событиями в Швеции, о которых мы уже поведали — и в Йомсборге все как раз только прибыли из заморского набега, дабы сложить добычу и поновить корабли, и снова плыть в набег, пока не настала зима. Пальнатоки, прохаживаясь на краю обрыва, выходящего на восход солнца, углядел корабли, идущие с северо-востока, на веслах и под парусом: было их шестьдесят и направлялись они к Йомсборгу. Дул береговик, легкий и уверенный, и море у стен Йомсборга было спокойным, бакланы ныряли и ловили рыбу, а стая сизых чаек, крича, кружилась над ними и норовила стянуть их добычу. Корабли подошли ближе, пока не стали так близко, что с берега их могли слышать. К тому времени большинство людей в Йомсборге уже были на стенах вместе с Пальнатоки.

Самый большой из тех кораблей подошел под самые стены. Был он зловеще-черным, отделан золотом, а парус его был в красные, синие и зеленые полосы. На форштевне у него возвышалась драконья голова с чешуей из черного металла и языком багряного цвета, с глазами и гребнем, сияющими золотом, а висевшие вдоль фальшборта от носа до руля щиты раскрашены были в разные цвета и обиты бронзой и железом, блестевшими в поднимающемся свете утра.

На юте стоял человек в голубом кертле и железной кольчуге, покрытый железным шлемом, блестящим и отделанным золотом; шлем его был оперен крыльями ястреба-канюка, вздымающимися по обе стороны. Когда судно его подошло к тому месту, где стояли вожаки йомсборгской дружины, человек тот отдал команду и гребцы замедлили ход корабля. И человек тот приветствовал бывших на стене. Пальнатоки в ответ также приветствовал его и спросил, кто он и из каких краев. Стоящий на юте отвечал:

— Я Стирбьерн, которого еще зовут Шведский Витязь, сын короля Олафа Шведского. Это мои люди и сами мы из шведских земель.

Пальнатоки спросил, какое у них к нему дело.

Стирбьерн отвечал, что они прибыли погостить.

— Тут, в Йомсборге, нет места гостям, — ответил Пальнатоки. — Мы, — я и товарищи мои, — не гостеприимны и гостям не рады

Стирбьерн сказал:

— Я стану говорить с тем из вас, которого зовут Токи, сын Пальни. С тем, у которого нос как орлиный клюв — это ты или нет?

Пальнатоки отвечал:

— Это я и есть.

— Хей, у этой птицы также и когти имеются, — крикнул Буи.

— Мы пришли сюда не попрошайничать, — сказал Стирбьерн Пальнатоки. — Как ты и твои люди не примут ни от кого подачки или снисхождения, так же и я, и мои люди. Вот зачем я прибыл: предложить тебе дружбу, вступить в дружину в Йомсборге и плыть с вами в викинг.

— Он заикается, — сказал Буи, — как поросенок у кормушки.

Пальнатоки внимательно посмотрел на Стирбьерна, как корабельщик смотрит на судно или как всадник смотрит на лошадь. Затем сказал он:

— Нам не нужна ничья дружба, не нужна нам также и твоя помощь. Я слышал о тебе — ты еще не вошел в возраст мужчины. Что ты можешь?

— Я два лета провел в набегах на востоке, — отвечал Стирбьерн, — а перед тем я убил объявленного вне закона моим дядей Ламби Белого, который был известным морским разбойником. Это было у Сконе прошлым летом.

Пальнатоки спросил его, откуда они плывут теперь.

Он отвечал:

— Мы гостили на востоке, в Хольмгарде*. Потом мы все лето грабили Страну бьярмов** и Балагард.*** И прибыли сюда мы не с пустыми руками.

— Раз уж вы сюда приплыли, я думаю, вы оставите здесь все, с чем прибыли, — сказал Буи.

Сигвальди сказал:

— Корабли готовы. Хорошо будет, если мы нападем внезапно: захватим этих кроликов, а остальные перепугаются, подожмут хвосты и дадут деру.

Ярл Ульф, который стоял подле Стирбьерна на юте, шепнул ему на ухо:

— Это полное безрассудство, как я тебе и говорил. Смотри, как они шушукаются, советуются, что делать! Это не сулит нам ни добра, ни выгоды.

— Ну и пускай, — сказал Стирбьерн. И он крикнул Пальнатоки:

— Прими нас у себя. Ты не найдешь в нас, вместо друзей, дармоедов, насыщающих свои кишки едой с твоего стола. У тебя в людях недостаток, а я как раз здесь.

— Ты мальчишка, — закричал тогда Пальнатоки. — Возвращайся через год или два, когда борода вырастет. Тогда и будем с тобой говорить.

Но, несмотря на свои обидные и насмешливые слова, он продолжал пристально, сощурившись, смотреть на Стирбьерна, словно что-то захватило его в речи или в том, как тот держался, или в голосе.

Стирбьерн потемнел лицом после его слов.

Буи испустил громкий хохот, и зычно прокричал:

— Ступай домой к мамке, вороненок. Если у меня волос останется не более, чем у тебя сейчас на лице — пусть кончу я свои дни в вонючем свином хлеву, нянчась с новорожденными поросятами.

— Здесь есть и такие, кто сражается руками, а не лишь языком, — ответил Стирбьерн.

— Придется мне вдобавок надрать тебе зад, — крикнул Буи.

Пальнатоки, выжидая, продолжал смотреть со стены, поверх ленивого биения волн морского прибоя. Потом он снова крикнул стоявшему на корабле:

— Я уже сказал тебе, я не люблю принимать гостей. Но мои советы считают разумными. И вот мой совет тебе — подними шлем и убирайся из Йомсборга, пока можешь.

Чтобы ответить, Стирбьерн приказал подвести корабль еще ближе, чтобы те, кто был на стене, могли его хорошо слышать. И теперь можно было лучше видеть его, его рост и силу, и сколь он был хорош собой, пока говорил с Пальнатоки. И в конце концов Стирбьерн заявил, что он не против того, чтоб уйти от Йомсборга, но раз они считают его слишком юным, чтобы подчиниться их законам и вступить в их братство, пускай испытают его, потому что человек познается по его делам. И для этого пусть спустят на воду боевой корабль против его корабля, с числом людей, равным тому, сколько их на его корабле.

— И пусть ты, Пальнатоки, или другой, кого вы считаете лучшим из бойцов, будет на том корабле и сразится со мной и моим кораблем. И если ты убьешь меня, то на том и покончим, и мои люди должны будут отдать все вещи и добро, что мы награбили на восточных побережьях и нагрузили на наши корабли. Но если я одержу победу и убью тебя, тогда пускай все в Йомсборге по праву и справедливости признают меня их главой вместо тебя, так как я на деле показал себя лучшим бойцом. И да будет это скреплено меж нами нерушимой клятвой именем Тора, на которого я изо всех богов надеюсь более всего. И если люди в Йомсборге полагаются на других богов более, нежели на Тора, то пусть принесут клятву именем тех богов и также именем Тора.

Эту речь за Стирбьерна держал ярл Ульф, его воспитатель, так как самому Стирбьерну речи удавались плохо.

Люди в Йомсборге сперва были настроены против такого решения, и больше всех Сигвальди, который был еще с юности изворотлив от природы, не любил идти прямыми путями и не любил игры в открытую, но всегда готов был ко всяким коварствам и хитростям, словно скользкая устрица. Но Пальнатоки, когда все остальные высказались, сказал им:

— Что ж, одно из двух — либо это молодой хвастун, либо волчонок, пришедший за моим сердцем. Правду говорят, тропа молодых идет вверх. Говорят и другое — когда дерево старо, жди осени. Я буду уже не я, если мальчишка меня победит. Но если так суждено, лучше вам иметь главою его, нежели меня. А теперь я буду сражаться со Стирбьерном, корабль на корабль.

Стирбьерн сказал ярлу Ульфу:

— Не хочу, чтоб ты был возле меня в этой битве, опекун. Ибо если все пойдет худо — кто обуздает шведов и тех, кто пошел за мной с востока и связан со мной клятвой, коли паду я в битве? Но если с ними будешь ты — ты сможешь обуздать их ретивость, что и следует тогда сделать.

— Просто диву даешься, — сказал ярл. — Настолько я тебя люблю, что готов потакать даже в таком деле.

И вот решена была битва корабль против корабля, и были принесены клятвы с каждой стороны, и призваны древние свидетели их обетам: клялись высоким солнцем, яркой молнией, скалой Тира-Победителя и кольцом Улля. И к этому должны были они прибавить: «если же не сдержу я той клятвы, пусть корабль, на котором я пойду, не плывет и в попутный ветер, и пусть меч мой не рубит ничего, кроме как если приведется ему пропеть над моей собственной головой. И пусть стану я, как волк в дикой чащобе — безрадостный и голодный, питающийся лишь гнилой мертвечиной». Рьяно стремился Буи Толстый участвовать в этой битве, но Пальнатоки не захотел, чтоб с ним был кто-либо, кроме его корабельного хирда — так же он поступал всегда, когда они выступали в бой.

— Ты тверже, — сказал Сигвальди, — чем витой канат в холод. Слишком уж искушаешь ты судьбу и играешь со смертью. Хотя ты всегда имел удачу делах, и, возможно, она спасет тебя и теперь.

Пальнатоки попросил Сигвальди быть за старшего, пока его самого не будет, и держать людей и корабли в бухте.

— И смотри, дабы никто не выказывал никакой враждебности, разве что они первыми нарушат положенную меж нами клятву.

Итак, отвел ярл Ульф корабли севернее, а йомсборжцы держали корабли за воротами гавани. Но Пальнатоки выступил со своим кораблем против Стирбьерна, и без промедления начал сражаться. Другие суда были на расстоянии двойного полета стрелы от сражающихся. Пальнатоки был искусен с луком и стрелами, и троих или четверых людей Стирбьерна он убил таким образом, когда корабли сблизились на расстояние удара. И когда встали они к борту борт, забряцало железа о железо, и началась пляска острых лезвий. И бой стал свиреп и кровав, и люди Пальнатоки стали прыгать на корабль Стирбьерна, и много шведов нашли свою смерть.

Был со Стирбьерном человек по имени Эйстейн Лисица, родом норвежец из Халогаланда. Ему пришлось уехать из Норвегии в чужие края из-за ярла Хакона, ибо убил он одного из людей ярла. Так что он поплыл в Киль, а оттуда за море в Хольмгард. Стирбьерн взял его к себе в Гардарики и с тех пор держал при себе в походах на побережье Страны бьярмов. Это был искусный боец, лучше всего владел он топором, и убил он очень многих. Так что теперь Стирбьерн позвал Эйстейна и велел ему выбить викингов с их корабля. Битва закипела еще более яростно, чем прежде, и йомсвикинги принуждены были податься назад и отступить от такого напора. И теперь решил уж Эйстейн перепрыгнуть на корабль Пальнатоки, но Пальнатоки столь сильно ударил копьем в умбон*** его щита, что тому не удалось перепрыгнуть — его нога скользнула в щель меж кораблями, и он шлепнулся на фальшборт корабля Пальнатоки. И в тот самый миг, пока он еще не опомнился, Бесси Торлаксон хватил его боевым молотом так сильно, что разбил голову. Говорили, что была кровная вражда между этими двумя, Эйстейном и Бесси, и что Бесси, ударив его, крикнул:

— Так мы вышибаем лисицам мозги.

После того Пальнатоки зычно крикнул своим людям, приказав драться более рьяно, и сам снова перепрыгнул на корабль Стирбьерна, разя направо и налево. Он устремился на Стирбьерна со своим копьем, но Стирбьерн подставил щит на его удар и не дрогнул. Часто после того Пальнатоки говорил, что он еще не видел человека такой силы, чтоб мог выдержать подобный удар копья и не податься назад ни на вершок. Но йомсвикинги теперь устремились вперед с силой и напором, которому не мог противостоять никто, и удалось им очистить корабль Стирбьерна так, что лишь он один остался на юте против них всех, а люди его были убиты либо тяжело ранены.

Пальнатоки проговорил:

— Вижу я, Стирбьерн, что ты предложил нам тяжелую игру с мечами; правда, что ты силен телом и что ты человек большого сердца и упорства. И я предлагаю тебе от души такое, что, думаю, примешь ты с честью: вы все уйдете с миром и заберете с собой и корабли, и все, что есть на них.

— Я этого не приму, — отвечал Стирбьерн. — Но пускай ты и я сойдемся теперь в поединке, один на один. А остальные пускай смотрят.

— Тут есть опасность для тебя, — молвил Пальнатоки, — потому что даже если боги и даруют тебе победу надо мной, мои храбрые воины, что вступили на этот корабль, будут злы на тебя противно всем договоренностям и убьют тебя, несмотря на все клятвы.

— Так отошли их назад, — сказал Стирбьерн, — пусть вернутся на свой корабль. И пусть заберут с собой тех из моих людей, кто пострадал, и пусть перевяжут их раны. Пускай освободят они этот корабль и отойдут. А нам с тобой будет проще разобраться наедине среди мертвых тел.

Пальнатоки посмотрел на Стирбьерна и сказал:

— Ты уже ранен. Кровь сочится из-под твоего щита, она бежит из твоего левого плеча. Почему не желаешь ты принять мое предложение и уйти?

Тот отвечал:

— Тут не место для торга.

— Это противно моему желанию, — сказал Пальнатоки, — до срока посылать в Хель столь достойного человека как ты — и всего лишь для того, чтобы кончить игру, из-за твоего упрямства. Пришло мне в голову спасти тебя от твоего собственного безрассудства: проси моих людей снести тебя на своих щитах и так спасти твою жизнь.

Отвечал Стирбьерн:

— Живым меня не возьмут, уж в этом не сомневайся. Если ты стоящий человек, сделай так, как я прошу.

— Что ж, — молвил Пальнатоки, — это против моего желания. Подумай хорошенько, потому что я не тот, кто способен хоть каплю пощадить тебя, если уж сталь встанет меж нами.

— Поторопись-ка, — сказал Стирбьерн, — а то я тут закоченею, пока тебя жду.

Итак, йомсвикинги по приказу Пальнатоки вернулись на свой корабль, оставив их одних, и забрали с собой тех из людей Стирбьерна, кто был еще жив. Из этих последних никто не мог сам идти или держать оружие.

Пальнатоки и Стирбьерн стояли теперь мысок к мыску на юте корабля Стирбьерна. Стирбьерн сказал:

— За тобой первый удар.

— Никто до сих пор не предлагал мне такого, — отвечал Пальнатоки, — и от тебя я этого не желаю принять.

Стирбьерн поднял меч и попытался круговым ударом поразить его, но Пальнатоки подставил щит, меч был отражен умбоном и ушел в сторону. Потом Пальнатоки ударил его сверху, метя в шлем, но меч только скользнул по шлему, задел крыло и обрушился было на плечо Стирбьерна, но тот успел поймать его щитом и отвести.

— Окрылил я ястреба, — молвил Пальнатоки.

И так обменивались они тяжкими ударами, но каждый искусно их отражал, так что ни один удар не достиг цели, и никто не был ранен. Однако Стирбьерн, потеряв кровь от прежней раны в левое плечо, несмотря на свою ярость и силу, двигался все тяжелее, чем дольше шла схватка — будто рана и потеря крови ослабляли его. Лицо его потемнело, и тяжелое дыхание мешалось с хрипом. Однако меч его бил ничуть не слабее. Но Пальнатоки, хоть был худ и жилист, обладал тем не менее долгим духом, будто связки его были железными; и хоть было ему уже сорок и три зимы от роду, он был в своих доспехах так же легок на ноги, как мальчик, играющий в мяч, и прыгал, и поднимался он, словно кот. Но когда он уворачивался от мощного кругового удара Стирбьерна, вдруг нога его поехала на пятне крови, словно на льду, он поскользнулся и упал на спину перед врагом, стоящим над ним с оружием в руках.

Стирбьерн отступил на шаг и опустил меч. Лицо его, ранее раскрасневшееся, стало теперь серым, и он проговорил сквозь стиснутые зубы:

— Вставай и давай доигрывать игру.

Он тяжело оперся правой рукой, в которой держал меч, о фальшборт своего корабля. Доски дрогнули под его рукой.

Пальнатоки легко поднялся на ноги и встал перед ним со щитом и мечом. Смотря на Стирбьерна своими орлиными глазами, он сказал:

— Нам теперь лучше закончить. Мудрым назовут того, кто умеет читать знаки богов.

Стирбьерн сказал:

— Ты хороший человек, Пальнатоки и не желал я поступать с тобой бесчестно. Но игру надо доиграть.

Пальнатоки опустил меч и бросил его между скамьями для гребцов, и подошел к Стирбьерну с открытой ладонью.

— Для нас обоих лучше, чтоб мечи наши бились бок о бок, чем они будут сражаться друг с другом.

Стирбьерн, измотанный от усталости и потери крови, едва нашел силы пожать его руку.

После этого оба флота сблизились и раздались громкие крики, и казалось, что не избежать большого сражения. Ярл Ульф и его люди, видевшие, как корабли разошлись, и как корабль йомсвикингов отошел прочь, были в недоумении и не знали, что им делать. Решили они подойти поближе, дабы хорошенько разглядеть, чем все кончилось. А флот, во главе которого был Сигвальди, вышел из гавани и приготовился к бою, ибо Сигвальди показалось, что шведы собираются нарушить договор и вероломно напасть на Пальнатоки. И ясное дело, недолго мог бы продержаться ярл Ульф и остальные люди Стирбьерна, если бы пришлось им сразиться со всеми йомсвикингами.

Но Пальнатоки, стоящий на юте корабля Стирбьерна, рука об руку с ним, крикнул обеим сторонам зычным как труба голосом. Голос его перекрыл крики и бряцание оружия, и плеск волн — он крикнул, что битва окончена и у них со Стирбьерном мир. И они прислушались к Пальнатоки и повиновались ему.

Так что они вернулись к берегу и осмотрели раненых, и Пальнатоки помогал врачевать раны, ибо он был искусен в науке врачевания, как и во многом другом. Убитых перенесли на берег, и похоронили их, насыпав погребальный холм, на морском берегу восточнее Йомсборга. Но Стирбьерн и более сотни его людей, кто был в должном возрасте, самые достойные, остались в Йомсборге, чтобы отныне стать йомскими викингами.

Говорили, что не было еще такого, чтоб в Йомсборге остался кто-либо моложе восемнадцати зим от роду. И после Стирбьерна также не было человека, принятого в Йомсборге вопреки юному возрасту, кроме Вагна Акисона. Пальнатоки же, взяв Стирбьерна за руку, сказал, что не видел и не знал он еще такого бойца за всю свою жизнь, и сказал, что не важен возраст, раз Стирбьерн показал себя столь славным воином. И между Стирбьерном и Пальнатоки возникла крепкая дружба и приязнь, и также дружба и приязнь были положены между Стирбьерном и ярлами Йомсборга. Стирбьерн был с ними в походах до самой зимы, и стяжал славу, а зимой отправился с Пальнатоки в Фюн.

И в тот самый год, в конце зимы в Уппсале королева Сигрид родила сына королю Эрику.

______________________________________________________

* — Новгород

** — территория, как считается, современной Карелии

*** — южное побережье Финляндии

**** — металлическая бляха-накладка полусферической или конической формы, размещённая посередине щита, защищающая кисть руки воина от пробивающих щит ударов.