2. ТОРГНИР ЗАКОННИК

Среди бондов росло недовольство из-за убийства Аки, и много было толков о Стирбьерне и его безнаказанности и необузданности — он-де убил человека и не платил за то виры. В конце концов король сам заплатил виру, и недовольное ворчание на время поутихло.

Весною король отправился на север к приморским землям Хельзингланда и в Ярнбераланд погостить, и лето было уже в разгаре, когда он вернулся. Со своей стражей ехал он верхом вдоль правого рукава фьорда против Сигтуны. День был ветреным, и ветер нес туман, сделавший все серым и призрачным, изгладивший холмы и леса и смешавший воды и небо в общем сером бесцветии. Лишь кой-где воды были темнее от теней неисчислимых торопливых волн, да еще там и сям выглядывали рифы, более темные, нежели окружавшее их море, окаймленные пеной охлестывавших их валов. Словно устремляющиеся на добычу птицы, черные волны накидывались друг на друга, догоняли, выписывали широкие зигзаги, сдваивались, закручивались водоворотами, и блестели стеклянной гладкой чернотой у гребня каждого вала. А затем ветер переменился, и на покрытой зыбью поверхности залива вырисовались черный и белый перекрещивающиеся мечи. Человек на вороной лошади прискакал со стороны реки навстречу королю. В нем король признал ярла Ульфа.

— Красен ты и непокоен, — молвил король. — Что стряслось?

Ярл заговорил ему на ухо — так говорит человек, освобождающийся от тяжкого бремени, болеющий душою о том, что говорит, и опасающийся, что зло может постигнуть его, как постигает оно тех, кто приносит королю дурные вести. И правда, ярл рассказал новость важную: противу всех законов, в отсутствие короля собрался в Уппсале Тинг; на Тинге вспыхнули яростные споры между бондами с одной стороны и Стирбьерном и его друзьями с другой, снова всплыло убийство Аки и все старые счеты со Стирбьерном, и в конце концов Стирбьерн заявил во весь голос, что он по праву рождения король над половиной земель свейских, и им следует это хорошенько запомнить. Тогда бонды заревели и завыли, и заявили, что они не боятся избрать короля сами, и выбрали Ламби Белого, человека из Стоксунда, что в Тентланде, королем над областями, на которые Стирбьерн заявлял свои права. Тинг после того заволновался, ибо мало было желающих затевать битву между людьми короля и бондами.

Король его выслушал и некоторое время хранил молчание, лицо его омрачилось.

— Сказанное тобой во многом сходится с тем, — молвил он, наконец, — что я уже успел услышать.

— Ты уже знаешь об этом? — сказал пораженный ярл.

— Король имеет много ушей. И разве не было там Торгнира, дабы остановить их, когда проводилось это честное избрание?

— Он был там, я более чем уверен, — молвил ярл Ульф, — но сделанное им не было достаточно, чтоб дать им укорот.

— Я доверяю Торгниру во всех делах, — сказал король, — однако не в том, что касаемо Стирбьерна. Торгнир всегда был против него.

Ярл промолчал.

— Был ли Торгнир, — спросил король, — там, когда они начали швырять камнями и грязью, чтобы прогнать тебя с Тинга — тебя и Стирбьерна?

— И про это знаешь ты, король? — сказал ярл. — Я думал сказать тебе о том позднее, дабы не слишком разжечь пламя твоего гнева. Да, это большое бесчестье и позор. Хорошо было б оставить память о тех камнях на коже некоторых из них.

— Ты мне так и не дал ответа, — молвил король Эрик, — был ли там Торгнир, когда они камнями прогнали вас с Тинга?

— Повелитель, лгать я не стану, — ответил ярл, — его там не было. Однако же, думается мне, Торгнир в этой суматохе был схож с неумелым поваром, который, заварив котел смуты, сидит у огня и ждет, пока котел закипит. И слишком поздно понимает, что нет у него сил и не хватает длины рук, чтобы снять котел с огня до того, как смута выплеснется через край.

— Должен я видеть Торгнира, — сказал король. — Есть ли у тебя лодка, чтобы мы переправились в Сигтуну?

Ярл провел его к воде и показал три корабля, которых было достаточно, чтобы поднять короля и всех его сопровождавших. Они вдвоем стояли на берегу, пока люди короля поднимались на борт. Ярл Ульф был в сильном гневе, кусая усы и выдирая из них волоски. Король же, пораздумав хорошо, оставил его пока в покое. Затем, утомленный этим зрелищем, сказал:

— Пусть страх не закрывает твоих уст. Но что если я услышу против слов твоих слово Торгнира, который невиновен в этом деле?

— Благодарю тебя за это, король, — молвил ярл. — Он твой преданный пес, не стану отрицать того. Но тут, когда дело касается Стирбьерна — неужто послушаешь ты его? Станешь его слушать? Этот Ламби, этот ничтожный, подлый и грязный смутьян был избран — противно закону! — соправителем вместо твоего благородного юного сродника? И станешь ты слушать Торгнира? И станешь говорить с ним?

— Отчего так скривился ты? — спросил король.

— Не так бывало в Швеции встарь, — сказал ярл Ульф, и горячей яростью дышала его гневная речь. — Не сжег ли король Ингьяльд Коварный некогда в Уппсале шестерых королей, потому что не желал ни с кем делить власть? Неужели ты не устыдишься… — но тут он разом прекратил свои речи, так как в пылу негодования не утратил способность обуздывать свои чувства настолько, чтобы не увидеть знака повиноваться в обратившемся на него взгляде короля.

— Стыдиться того, что стыда не стоит, — очень тихо сказал король через некоторое время, — есть свойство глупца, а не короля. Ты был некогда знаменитым кораблеводителем. Ну что ж, эта лодочка сослужит нам службу.

Была там маленькая лодка, около пятнадцати футов длиной, что находилась при одном из больших кораблей; король приказал ярлу сесть в нее, и они отплыли от берега, будучи лишь вдвоем.

Король велел ярлу Ульфу сесть у руля и править, велел поднять парус и править к Сигтуне.

— Теперь я погляжу на твое искусство морехода, — сказал король.

Ярл ловко поднял парус, держа на Сигтуну так, как только возможно было в такую бурную погоду. Но снова и снова их сносило в сторону рвущимся шквалом, и он принужден был стравить парус или же отвести его брюхо под ветер.

— Что я вижу? — сказал король, — Твои поступки разнятся с тем, о чем ты так громко болтаешь. Крепи парус и держи прямо на Сигтуну, или тебе придется плохо.

И он, не слушая возражений ярла, пригрозил ему большим копьем с железным наконечником в фут длиною, так что ярл принужден был повиноваться. В этот миг лодка перевернулась и оба — и король, и ярл, — оказались в воде.

Когда с корабля это увидели — тотчас же повернули в их сторону и спустили шлюпку, однако и король, и ярл были отличными пловцами и очутились на берегу ранее, чем те, кто собирался их спасти, успели отплыть. Король отряхнулся будто собака, и принялся громко смеяться. Он похлопал по плечу ярла Ульфа, стоявшего рядом с видом человека, который никак не может решить, смеяться ли ему или браниться, отжимавшего воду из намокших штанов и кёртла.

— Позволь уж мне самому править Швецией, — сказал король, — а ты занимайся своим делом, учи своего воспитанника добру и давай ему благоразумные наставления. И учи его вести корабль не по-твоему, а по-моему. Хоть и правда то, что, когда переворачиваются королевства, рядом нет берега, к которому можно было бы плыть.

Торгнир Торгнирсон, прозванный Законником, прибыл в тот же вечер, повинуясь посланникам короля Эрика, чтобы держать перед ним речь в маленьком зале с очагом, где король обыкновенно сидел, когда желал уединения. Король велел Торгниру сесть на невысокое сидение у своих ног. Стар был Торгнир годами, борода его была длинной и седой, лоб изборожден морщинами, косматые брови низко нависали над глазами, щеки впалы были и сморщены, а нос напоминал орлиный клюв. Голова его была лысой.

Король сказал:

— Дикие птицы и звери, сбившиеся в стаи и стада — разве такой ты должен был вернуть мне Шведскую землю, Торгнир?

Торгнир смотрел на него некоторое время, храня молчание. Затем он отвечал:

— Если говорить открыто, король — того, кто моложе меня и ближе тебе по крови, следует считать причиной произошедшего, но не меня.

— Так что, — сказал король, — когда руки старика становятся слабы и он выпускает власть — мы должны винить в том молодую кровь, что быстро бежит в жилах? Должны ли мы охолостить наших молодых людей, считаешь ты, дабы сделать их покорными, чтоб возможно было прожить наш век в тиши и покое? Или бросать их младенцами на произвол судьбы, а выращивать лишь дочерей, которых ты и я и в нашей старческой немощи сможем держать в повиновении?

Торгнир склонил голову.

— Я не дивлюсь тому, повелитель, что ты гневаешься. Но если я не заботился о твоих делах так, как мне и надлежало, тогда да не получу я из твоих рук более ничего, и да потеряю я все, что имею: богатство, земли, свободу и наконец, саму жизнь свою.

— По чьему указу, — спросил король, — было созвано собрание в то время, когда, согласно закону, Тинг распущен, и пребываю я в дальних землях?

— Не было на то указа, повелитель, — отвечал Торгнир.

— Было ли это по твоему почину, Торгнир? — молвил король.

Тот отвечал: — Нет.

— Совершилось ли все при твоем сильном тому противудействии?

— Повелитель, не будь ко мне столь суров, — сказал Торгнир. — Это произошло без моей на то воли и не по моему совету; могу тебе в том поклясться.

Король сидел неподвижно. Затем он сказал, не возвышая тона, однако был его голос схож с угрожающим низким рычанием крупного пса.

— Если уж на то пошло, следует решить, кому править Свейской землей — мне или же бондам?

Старик молчал, глядя на огонь.

— Я хочу от тебя ответа, — сказал король.

Медленно повернулся Торгнир и посмотрел в лицо королю.

— Тогда ответь мне на мой вопрос, король: от солнца или от дождя наливается зерно ко времени жнив?

Король, взявшись рукой за подбородок и откинувшись в своем резном кресле, смотрел на старика, полуобернувшегося к огню и одной белой тонкой рукой стянувшего на плече полы плаща, отделанного горностаем, так, словно и возле огня его иссушенное тело мерзло; вторая его рука лежала колене. Спустя время король заговорил:

— Ты и я стареем. И когда будем мы погребены, бразды правления перейдут в руки других. И те станут поступать согласно велениям Судьбы. Вероятно, мудрому надлежит сознавать: чему суждено быть, того не миновать. Однако это не по мне. И, помимо того, Торгнир, — молвил король, и голос его изменился, — я действительно люблю этого мальчика.

— Ты молчишь, — сказал затем король, — О чем ты думаешь?

— Должен ли я говорить о том, король?

— Должен, — сказал король.

Торгнир помолчал, затем:

— Раз так, вот что скажу я, — ответил он, — Стирбьерн с его ненасытностью проглотит нас и приведет к гибели себя самого.

— Фу! — сказал король. — Предубежден ты против него и ему завидуешь.

— Скажу я тогда, повелитель, — отвечал Торгнир, — что был на свете слепой гусь, не увидевший лису в терновнике. На этом Тинге, как бы ни был дурен он, созванный незаконно, я мог бы все изгладить, но он своей грубостью перевернул все вверх тормашками, и Тинг заревел. Он пустил первый камень, и отвечал насмешкой на каждую насмешку и оскорблением на каждое оскорбление.

Король сказал с угрозой:

— Бонды прогнали камнями моего сродника и моего ярла, как довелось мне узнать.

— Я тут ничего не мог поделать, — молвил Торгнир. Помолчал.

— Дозволишь ли мне говорить прямо, повелитель?

— Говори, — сказал на то король

— За более чем сорок лет успел ты испытать мою верность. И, помимо того, отец мой верно служил королю, твоему отцу, и давал ему разумные советы. Скажу тебе по правде, король — свеи не стерпят жестких вожжей, и самыми нестерпимыми будут для них вожжи в руках этого юнца.

— А я, — сказал король, нависнув над ним и пылая от ярости, — не стерплю поддельных королей на этой земле.

— Ежели послушаешь ты моего совета, повелитель, — молвил Торгнир, ничуть не испугавшись, — ты станешь могущественным, словно орел, взирающий на мелких пташек. Даю тебе клятву — не прилагал я руки к свершившемуся, однако удержать их не смог. Все совершилось в запале дурной злобы, а что подстрекало к тому — ты и сам знаешь. Оно угаснет как искра, если только ты, король, дунув не ко времени, не разожжешь большое пламя.

— Я, — молвил король, — давлю искры ногой, а не раздуваю, если уж хочу их погасить. Бонды знают меня, а я знаю их. Если я не прикончу этого Ламби прямо сейчас, они не станут искать тому дурной причины; да и сам он не станет, если есть у него голова на плечах. Вели ему сидеть тихо или же втайне покинуть нашу державу. Тебе ведомо, как к этому приступить и чем убедить его, исполни же это. Стирбьерна отошлю я на три года, придав ему корабли и людей в количестве достаточном, дабы мог он совершить достойные деяния, если, как я думаю, ему суждено их совершить. Так что он станет острить зубы где-то в чужих краях, а не на моих землях и не на моих людях тут, в Швеции; и после трех лет, ежели вернется он к тому готовым — он получит свое королевство.

— Хорошо задумано, король, — молвил Торгнир, кивая головой. — Да не позволят Боги удобренной почве стать пустошью и худородной.

Человек из королевской стражи вошел и, поклонившись низко, спросил, дозволено ли будет войти к нему Стирбьерну. Король тотчас приказал принять его. Стирбьерн вошел быстрым шагом и, увидевши Торгнира, остановился меж резных столбов у входа. Он переводил взгляд с короля на Торгнира, с Торгнира на короля. Лицо его стало мрачным, и волосы слегка приподнялись, словно шерсть на загривке дикого пса при встрече с врагом.

— Нет большего позора, — сказал он, — для тебя, повелитель, чем столь дружески говорить с этим стариком. Позволь вывести его и зарубить перед дверью — это было бы хорошо.

Король смотрел на него в упор и ничего не говорил.

— Повелитель, — сказал Стирбьерн, все еще стоя в дверях, освещаемый огнем очага. — Я пришел просить о милости. Дай мне двадцать кораблей и позволь отправиться в викинг*. И дай мне также позволение убить объявленного тобой вне закона Ламби Белого, которого эти бонды, сношающие друг друга в зад, и этот старик в открытую именовали королем. Свет не видывал и не слыхивал большего бесчестья.

Взгляд Торгнира из-под выступающих надбровных дуг и бровей встретился со взглядом молодого человека. Лицо его осталось невозмутимым, он не повел и бровью, и глаза его были почти не видны в глубоких глазницах, куда не доходил свет от огня.

— Сродник, — молвил король Эрик, — ты молод. Поэтому я не дивлюсь тому, что ты несправедлив и хочешь расправы: годы и опыт должны это исправить. Что же до остального — получишь ты не двадцать, а шестьдесят кораблей, с полной командой на каждом. Моя воля такова — три зимы ты проведешь в дальних краях. Следует тебе, будучи рожденным королем, научиться и дела вести по королевски. И после этого, после всех великих скитаний, если вернешься ты здоровым и невредимым, я надеюсь найти в тебе зрелого мужа и достойного сына своего отца, и моего достойного сродника. И тот день будет лучшим днем моей жизни, когда ты окажешься на месте твоего отца моим соправителем в Уппсале.

Когда король, его дядя, говорил это, с лица Стирбьерна сходили ярость и уныние, и он смотрел на короля с такой радостной и открытой улыбкой, что даже тот, кто дурно относился к нему, должен был его полюбить. И волосы его больше не топорщились, а легли гладко на голове. Он подошел ближе, войдя в залу.

— Что же до Ламби, — молвил король, — он ничто — мошка, оплёвок, и я ничуть о нем не беспокоюсь. Я запрещаю тебе, однако, сражаться с ним когда-либо в Швеции или у берегов ее; но если вы встретитесь в чужих краях иль в открытом море — что ж, пусть тогда Судьба решит.

— Король, — ответил Стирбьерн, — ты обошелся со мной благородно. И я клянусь выполнить все, о чем ты меня просил.

Король сказал:

— Теперь я хочу, чтобы вы стали друзьями, ты и Торгнир. Я повелеваю вам скрепить дружбу рукопожатием, здесь, на этом самом месте.

Торгнир протянул руку, но Стирбьерн помолчал, а затем отступил на шаг назад.

— Я подам ему руку, — сказал он, — но лишь тогда когда смогу сделать это по доброй воле. В другой раз.

— Ну что ж, — сказал Торгнир, — по крайней мере, я люблю открытость и честность.

— Юнец был сильно задет и разозлен, — молвил король, когда Стирбьерн вышел. — Но я в нем вижу великую душу.

Торгнир посмотрел на короля из тьмы своих глубоких глазниц.

— Да, повелитель, — сказал он, — но о делах судят по их концу.

__________________________________________________

* — изначально викингом назывался именно поход, а не люди, в нем участвующие