6. ДОЧЬ КОРОЛЯ ДАНОВ

На следующий день пришла Тири, королевская дочь, к Бьерну и отозвала его в сторону.

— Отчего спел ты прошлым вечером перед королем столь дурную песнь? — спросила она.

Бьерн, не ответив ничего, ждал, что будет.

— Я не знаю, что там было, кроме самой песни, — молвила она, — но король, отец мой, впал в великое беспокойство и всю ночь глаз не сомкнул.

— Жаль мне слышать это, — сказал Бьерн, — однако недорослей больше занимает то, что хочет вымолвить их рот, чем нечто, вроде песен, входящее в их уши.

— Я не стану говорить с тобой, — сказала Тири, — раз ты насмешничаешь.

Бьерн сказал:

— Не стану я более насмешничать, королевна.

Тири смущенно взглянула на него своими большими глазами. Казалось, она не может решить, с чего начать. Бьерн подумал, что он сейчас для нее друг, помогающий в нужде, и что молчание ее — знак того, что она не в силах решить, стоит ли он ее доверия, и опасается говорить с посторонним начистоту.

— Если я неладно поступил прошлым вечером, — молвил он, — ничто не утешит меня сильнее, как возможность услужить тебе, насколько это в моих силах, чтобы загладить худое.

— Что ж, правда, — наконец, сказала Тири, — ты можешь кое-что сделать для меня.

Она снова погрузилась в молчание. Бьерн, чтобы помочь ей, сказал:

— Я умею хранить тайны.

— Да, и перво-наперво, — молвила она, — самое важно — ты не должен ничего говорить Стирбьерну. Я полагаю, ты друг ему?

И она покраснела.

— Не только друг, но и побратим, — отвечал Бьерн.

— Ни намека не должен ты ему давать, — сказала Тири, — и не выдать ни полсловом, ни полвзглядом.

— Я умею хранить тайны, — молвил Бьерн, — и я исполню твою просьбу.

— Тогда вот что, — сказала она, — вам лучше всем убраться из Датской земли как можно скорее.

В удивлении Бьерн слушал это.

— И что в том хорошего? — спросил он.

— Ты сделаешь это?

— Я тебе обещал, — сказал Бьерн. — Но последнее слово за Стирбьерном, не за мной.

Тири сказала:

— Ты ему друг. Ты можешь убедить его.

— И каковую причину должен я ему назвать? — спросил Бьерн.

Тири посмотрела на него так, словно он сам должен был знать о причине. Когда же он не нашелся, она молвила:

— Говорят, что когда появляются нежеланные гости, им дают особое зелье, чтоб поскорее избавиться от них.

— Эта причина, — сказал он, улыбаясь, — не убедит Стирбьерна.

Она спросила:

— Его так трудно убедить?

Бьерн сказал:

— И вправду трудно, если уж он поставил на своем.

Тири потеребила кисточку на своем платье. Она взглянула на Бьерна, потом отвела взгляд.

— Скажу тогда прямо, — молвила она, — и назову тебе истинную причину, но ты обещай, что не скажешь о ней Стирбьерну. Король, отец мой, думает, что между мной и Стирбьерном что-то было. Глупость, но я хорошо знаю отца моего. Это опасно. Он этого не потерпит, у него другие виды на меня: король Бурислейв.

Она мельком взглянула на Бьерна, лицо ее потемнело, вспыхнув румянцем стыда.

— Что? — спросил тот. — Король вендов? Но он же старик!

— Не старик, — отвечала Тири.

— Он в отцы тебе годится, — сказал Бьерн.

— Мы вовсе не о том говорим, — молвила Тири. — Король, мой отец, любит меня. А вас, йомсвикингов, не любит.

— Для чего он тогда отдал своего сына Свейна под опеку Пальнатоки? — спросил Бьерн.

— Говорю тебе — он вас не любит, — отвечала она. — И мы, даны, вас не любим. У королей есть свои причины поступить так или иначе, или оставить все как есть. Тебе не должно спрашивать меня, я ничего не знаю, кроме того, о чем уже сказала. И я желаю, чтобы вы все уехали отсюда, прежде чем случится беда.

Бьерн какое-то время смотрел на нее, не говоря ничего. Затем он сказал:

— Ты удостоила меня чести и многое мне сказала. Не рассердишься ли ты, если и я буду говорить начистоту?

— Нет, не рассержусь — это было бы несправедливо, — мягко сказала она.

— Тогда, — сказал Бьерн, — не слишком горячись. Правду говорят, что скалы морские сглаживаются волнами. Время на нашей стороне.

Некоторое время она хранила молчание, словно взвешивая его слова и свои мысли.

— Нет, — сказала она чуть погодя, — помни, Бьерн, ты обещал мне.

Бьерн хорошо понял теперь, что ее не переубедить. Он сказал:

— Я сделаю, что смогу. Я уведу его, раз уж так оно все вышло, в Сконе или в Фюн, или в Йомсборг или еще куда. Потому что до лета нельзя ему в Швецию; так что придется нам перебыть где-то еще полгода, покуда не настанет пора ему ехать на север в Шведскую землю.

Как только вымолвил он эти слова, Тири побледнела так, что даже губы стали белыми. Бьерн подумал, что она сейчас лишится чувств, и приготовился было ее поддержать. Она отшатнулась к стене и:

— Север! — сказала она. — На север в Швецию? Не позволяй ему! Только не север! Только не север, Бьерн!

Бьерн подумал, что у нее внезапно помутился рассудок, и она заметила это по его лицу.

— Я скажу тебе, — молвила Тири, — я все начисто забыла, так, словно ничего и не было. Но ты заговорил о севере, и это пробудило мои воспоминания, словно я только что увидела тот сон. Мне приснилось это прошлой ночью — как будто я в отцовской зале, и огни горят, и вы, ярлы Йомсборга, здесь в большом обществе. И будто Стирбьерн стал расти, стал огромным, рука его была размером с блюдо, а голова касалась стропил под кровлей. И будто бы поднял он полный рог меду и кликнул громовым голосом:

— К северу! К северу, не мешкайте!

Потом он будто бы возложил на короля, отца моего, свою огромную как блюдо руку и вывел его из залы в ночь, а там был дождь, и было мокро. И все люди, сколько их было, бегом последовали за Стирбьерном и повиновались ему. Они спустили на море свои корабли и под сильным ветром поплыли к северу. А после того, виделось мне в моем сне, будто бы всадницы скакали по небу среди всполохов и молний, в броне и шлемах, и ужасен был звон тетивы их луков. И я посмотрела — земля была усеяна трупами павших в битве, и волки, и вороны собирались из тьмы, чтобы пировать на мертвых телах. Затем в моем сне я начала вглядываться в лица убитых, Я посмотрела и увидела его тоже, лежащего там убитым. А затем мгла и ночь окутали меня со всех сторон, словно утягивающий за собой откат морского прибоя, и стала непроглядная тьма. Но я не проснулась, а заснула ровно еще глубже, и наутро не помнила ничего. И лишь когда ты сказал про север, все вспомнилось.

Она замолчала и замерла, тяжело дыша и смотря на Бьерна, будто моля его о помощи, и рука ее была прижата к груди.

— Сон — это всего лишь сон, — ласково сказал Бьерн. — У человека есть лишь один путь, и путь этот — помнить, что никто не избегнет своей судьбы. Она для человека — словно точно отмерянный балласт для судна, который не дает кораблю погрузиться слишком глубоко, не давая в то же время и опрокинуться в бурливых водах.

— Сделай это для меня, — молвила Тири, так, словно она и не слыхала, что он сказал. — Забери его отсюда прочь. Ради всего святого, не допускай его плыть в Швецию. И не говори ему ни слова о том, что это я тебе просила. Ты должен поклясться.

Бьерн взял ее руку в свою.

— Я клянусь тебе в этом, — сказал он.

В это же самое время король Харальд, беседуя, прохаживался вместе со Стирбьерном по внутреннему двору королевского дома. Но говоря, вел он беседу все к одному и, не зная, как начать — будто строптивая лошадь, которую всадник понуждает прыгать, а она снова и снова артачится. Но если ранее, с месяц тому, король желал, чтоб Стирбьерн остался в Дании и стал его человеком, то теперь столь же сильно он желал избавиться от Стирбьерна — чтоб тот убрался с датской земли. И чем дольше они так ходили и беседовали, тем больше Стирбьерну вспоминался взгляд короля, которым тот смотрел на него, пока Бьерн говорил свою песнь. И Стирбьерн в глубине души понимал, что то был взгляд человека, знающего и признающего своего господина, и боящегося его и ненавидящего за его господство, и ненавидящего себя за собственные свои слишком слабые силы. И так, пока король Харальд говорил и все ходил вокруг да около, Стирбьерн с удовольствием вспоминал прошлый вечер и то, что выглядел король загнанным в клетку медведем. Ток удовольствия от этого воспоминания словно струился по его телу, потаенно лаская каждую его пядь. Подобно тому, как когда-то он прижал Моулди за рога к земле и наслаждался властью и силой — сейчас все было много опаснее, и оттого еще слаще было ощущать под своей рукой короля данов вместо дикого зверя.

Однако он насторожился, услышав речи короля, говорящего, что хорошо бы Стирбьерн прямо сейчас отправился домой в Швецию и потребовал своего. Это куда лучше, чем гостить по чужим землям, хоть его и всегда с радостью примут как гостя. Что могут счесть его мягкосердечным и робким, и ничтожным, раз он по воле лишь одного покорно уехал из страны и остается в чужих землях столько, сколько ему сказано. Было бы лучшим показать королю, его дяде, что он, Стирбьерн — человек твердый и храбрый; не мешкая, прибыть домой вместе со своими людьми, и, поддерживаемым ими, заявить о своих правах тогда, когда это угодно ему, а не тогда, когда ему велено.

Когда этот совет достиг ушей Стирбьерна, пребывавшего в тайном упоении своей властью над королем данов, — он произвел то же действие, что и вода, вылитая ребенком в чашу с расплавленным металлом. Стирбьерн повернулся к королю так внезапно и с такой яростью, что тот, хоть был плотен и тяжел, отскочил в сторону с легкостью напуганной лани и схватился за рукоять меча. Несмотря на ярость и гнев, Стирбьерн разразился хохотом. Затем он сказал, слегка заикаясь, как и всегда:

— Во многих землях я гостил, но еще никогда доселе не видел хозяев или королей столь скаредных и бесстыдных, чтоб так выгоняли гостей и отказывали им в гостеприимстве. Не новые ли недостойные боги, которых ты почитаешь, выучили тебя этому?

— Что за постыдные слова! — сказал король. — Я просил тебя ехать лишь ради твоего собственного блага. Но теперь вижу, что не стоит с тобой иметь дело, хоть раньше и думал я по-другому.

— Когда я снова приеду, — сказал Стирбьерн, — я покажу тебе и твоим данам, способен я забрать принадлежащее мне или нет.

После этих слов он кликнул своих людей и велел им собираться и спускать на воду корабли, так как он намерен покинуть Датскую землю как можно скорее. Они подумали, как-то все слишком резко повернулось, и роптали еще долго, и ворчали, однако же живо принялись за дело. Потому что завладел Стирбьерн за неполные два года их сердцами, как и сердцами всех в Йомсборге, и не было для них деяния слишком трудного, или слишком бесполезного, или слишком противного их желаниям, которое они не совершили по его приказу без возражений. Даже собственные жизни не были им столь дороги, чтоб они не отдали их по его слову.

И так получилось, что Бьерн, который все держал в голове просьбу Тири, увидал, что дело сделано даже прежде, чем он к нему приступил. Когда он, после расспросов, добился от Стирбьерна сути того, что приключилось, Бьерн сказал:

— Худо будет, если мы теперь уедем, утратив дружбу короля Харальда Гормсона. Вот что я думаю — мы с Бесси Торлаксоном пойдем к королю и по-доброму переговорим с ним, а перед самым отбытием и ты подойдешь.

— Поступай, как знаешь, — сказал Стирбьерн, — но только я и пальцем не пошевелю для улаживания этого дела.

— Нехорошо, — сказал Бесси, — что будет положена вражда меж нами, йомсборжцами, и королем данов.

Стирбьерн сказал:

— Так или иначе, это забота небольшая. Он знает, что мы, йомсборжцы, сильны, способны управлять им и станем это делать.

— Хорошо, если он это знает, — сказал Бесси. — Но если мы позволим ему понять, что знаем об этом его знании, это было бы слишком для его нрава. Вот этого мы и опасаемся.

Стирбьерн рассмеялся и покачал головой.

— Говоришь ты загадками, в точности как старый Торгнир, которого король, мой дядя, ставит так высоко в Швеции. Я этого никогда не мог раскусить.

В конце концов Бьерн и Бесси выполнили свое дело так хорошо, что между королем Харальдом и Стирбьерном все сгладилось. Когда они прощались с королем, тот сказал:

— Удивляет меня, Стирбьерн, что ты решил выйти в море посреди зимы, а для отплытия выбрал такой грозовой день. Однако еще удивительнее то, что все эти люди намерены за тобой последовать.

Стирбьерн ничего не сказал, пообещав себе ранее не обмениваться с королем ни словом. Король вручил Стирбьерну прощальные подарки, подарил шлем и скрамасакс с золотой рукоятью. Стирбьерн подарил королю греческую шапку и серебряную перевязь с янтарем.

Итак, они вышли на берег и сели на корабли. Край неба заполнили грязно-серые облака, и большие дымные столбы темных грозовых туч клубились со стороны моря. Море было темным, словно железо, испещрено белыми барашками и с синевато-серой полосой вдалеке — то дул с северо-востока резкий хлещущий ветер.

— Куда же поплывем мы теперь? — спросил Бьерн. — Если, конечно, не потонем.

Стирбьерн отвечал ему, сказав:

— Мы поплывем на север.