Глава 9

В комнате не было никого иного, даже Гильберта, но они всё равно говорили шёпотом. Встревоженный Пьер, близко склонившись к Доминик, постукивал по столу, стремясь добавить шуму, чтобы этот разговор точно остался между ними, если бы за дверью сейчас кто-нибудь подслушивал.

— Ночью не уехать — ворота закрыты…

— И утром — тоже, — ответила она. — А днём, когда открыты, стражи преграждают мне путь.

Оба замолчали.

— Есть вариант. Хороший… — глядя куда-то в сторону, произнесла она, выдержав паузу, будто только сейчас это придумала. — Нужно, чтобы вы с Гильбертом уехали — мне самой выбраться будет гораздо легче.

— Ты хочешь, чтобы я тебя оставил?

Она собралась, было, доказывать свою правоту, но вдруг заметила его взгляд — жёсткий и решительный, непреклонный и такой же стальной, как у султана, когда в оружейной тот глядел на разгневавшего его мамлюка… И слова её изменились.

— У нас нет выбора, — мягко сказала она. — Это моя вина, что мы здесь, моя глупость, и никто другой не должен за это расплачиваться! Вы с Гильбертом можете уехать прямо сейчас, и никто вас не задержит, а мне тогда будет проще. Отправляйтесь в путь!

Она ушла, рассчитывая, что Пьер обговорит всё с тамплиером и вскоре они уедут. Сама же она отправилась к Заиру, чтобы объявить, что её спутники должны покинуть город, — она надеялась, что визирь ускорит их сборы и обеспечит безопасный выезд. И он действительно был рад ей помочь, как, впрочем, был доволен и самой такой просьбой, означавшей, что невыносимый Пьер, чьё присутствие так раздражало и султана, и Халиба, больше не будет путаться под ногами. Он заверил её в полной поддержке и в том, что её друзей обеспечат всем, что только может понадобиться в странствии, и Доминик немного успокоилась.

Теперь, когда она была уверена в безопасности тех, кто вскоре должен был её покинуть, оставалось понять, как дальше действовать самой, чтобы тоже выйти из этого дворца раз и навсегда. И уже через несколько дней она, наконец, согласилась на прогулку в сопровождении мамлюков. Это был тот самый день, когда Гильберт с Пьером должны были отправиться в дорогу, и Заир с удовольствием подумал, что, возможно, их отъезд многое поменяет в её отношении к этому месту, раз она сразу приняла то, от чего отказывалась всё это время.

Доминик ожидала во дворе и, придерживая нетерпеливого Аженти, всё сильнее нервничала, видя, что вокруг неё собирается слишком много мамлюков.

— Хорошая конница! — хмуро бросила она, заметив, наконец, и Селима. Тот гордо подлетел на великолепном коне и чуть склонил голову при виде госпожи-юнца, укутанной в мужской плащ.

— Владыка просит… — развёл он руками, будто показывая, что и ему не по нраву такой приказ, но на самом деле считая происходящее более, чем верным.

— А если я совсем не хочу, чтобы меня сопровождали? — попробовала она ещё раз, но попытка не удалась: никто из мамлюков больше не желал ослушаться господина.

Она резко пришпорила коня и оказалась у ворот. Тут она снова удостоверилась, что её слова, с какой интонацией их ни произносить, замков не отворяют: стражи открыли только после приказа Селима. «Неплохо было бы приручить его…», — подумала она, миновав ворота и медленно поехав впереди.

Мамлюки всё время были настороже, чтобы при необходимости пуститься вскачь, и она действительно поначалу собиралась при первой же возможности умчаться подальше. Но, выехав, сразу поняла, что ничего не выйдет, — на извилистых улочках оторваться от погони было весьма сложно, да и конь Селима оказался слишком хорош…

Она огляделась. Место, которое они сейчас проезжали, находилось недалеко от базара, и, недолго думая, она свернула прямо к нему. Спешившись неподалёку от первых торговых рядов и кинув поводья Аженти одному из стражей, она двинулась в самую толпу. То же самое пришлось сделать и нескольким мамлюкам — они оставили коней на попечение остальных и отправились за ней.

Неспешно пройдя несколько рядов с товарами, она зашла в одну из лавок, чтобы рассмотреть наряды. Одежды здесь было много, и стражи рассчитывали спокойно поболтать, лениво осматривая прохожих. Но через несколько минут их безмятежной беседе пришёл конец — они обнаружили, что госпожи в лавке нет, хотя она оттуда и не выходила…

Селим не понял, как это произошло, но вполне сообразил одно: если он вернётся во дворец без неё, то за этот промах участь его будет решена и, наверняка, в последний раз! Они кинулись искать её, не гнушаясь расталкивать торговцев и покупателей, чтобы освободить себе дорогу, а Доминик в это время торопилась обратно, теперь не боясь, что её кто-нибудь узнает: в лавке она натянула на себя чадру и сразу вышла.

Вернувшись к началу базара, где оставались мамлюки, охранявшие коней, она остановила бежавшего мимо мальчишку и попросила его подойти к стражам.

— Там, говорят, вас начальник Селим ждёт, — передал он им, с интересом глядя снизу вверх и указывая в сторону торговых рядов. — Сказали, госпожа потерялась, надо искать.

Оставив одного сторожить коней, те спешно бросились в толпу.

Как только они скрылись из виду, Доминик, скинув чадру, подбежала к Аженти. Вскочив на него, она тут же развернулась и умчалась. Растерявшийся стражник не успел сообразить, что сейчас лучше было бы бросить все поводья, оставив лошадей на волю случая, и кинуться в погоню, и она быстро исчезла из поля его зрения.

Знакомым путём она помчалась к воротам города и вскоре была на месте. Но там ей пришлось остановиться — постовой встал прямо посреди дороги, перекрывая проезд.

— Ну-ка стой, малец! — крикнул он, не собираясь пропускать.

— Чего тебе? — не поняла Доминик.

— А вот чего — бумажку давай, что можешь проехать!

— Что за бумага тебе нужна?

— У нас приказ, так что покажи пропуск или уезжай! И не отвлекай нас… от работы, — ответил второй стражник, чем-то весьма озадаченный.

— Приказ? — нетерпеливо уточнил юноша, но тот отвечал нехотя, занятый своей проблемой: он пытался плюнуть дальше, чем его собрат, уже дважды победивший его в этой борьбе.

— Выехать из города могут только те, у кого есть специальное разрешение.

— Какое-такое разрешение?

— Ну, пропускать мы можем лишь тех, кого отпускает султан, — довольно поддакнул другой, когда тот, наконец, плюнув, возмущённо полез в карман, чтобы отсчитать ему монеты.

— И давно приказ такой?

— Да уж давненько. Видать, кого-то задержать хотят.

— А хорошая сумма посодействовать не может? — юноша покачал перед жадными глазами туго набитым мешочком.

— Пожалуй, пожалуй…

Но победитель странной игры в плевки тут же стукнул проигравшего, протянувшего руки за нежданным богатством:

— А нас потом накажут!

— Да никто и не узнает! — тихо ответил тот.

— А если этот паренёк и есть тот самый, кого приказано задержать?!

— Глупости!

— Вы долго будете шептаться? Берёте деньги? — с тревогой перебила их Доминик.

— Ну… Вот что сделаем — сейчас мы быстренько отправим кого-нибудь к начальнику дворцовой стражи, а он нам сразу даст разрешение на выезд. Вот и поедешь, и монетки нам свои отдашь… за помощь…

— Глазам не верю! — вот, кажется, и он сам!.. Видишь, тебе сопутствует удача! — прищурился первый, всматриваясь вдаль.

Действительно, вернувшиеся к лошадям мамлюки, смекнув, в чём дело, кинулись по следу пропавшего коня. А узнать у многочисленных прохожих, в какую сторону направился изящный белогривый скакун, оказалось не так уж сложно. Так что Доминик, оглянувшись, тоже увидела Селима, который мчался прямо к ней.

Её лицо вытянулось, но она тут же взяла себя в руки. Как только мамлюки приблизились, она воскликнула:

— И долго я должна вас ждать?! Сначала бросили меня на базаре, а теперь тут ещё из-за вас стой! Я хочу покататься вокруг города, а эти неучи меня не пускают. Давай, Селим, скажи им ты, что там говорится-то!..

Она смотрела надменно и как-то свысока, а внутри дрожал страх — вдруг они не поддадутся на эту имитацию приказа, на её уверенность, которая должна показать, что она имеет право требовать?..

Мамлюки нерешительно переглянулись. И только Селим был слишком спокоен.

Конечно, она не знала, что творилось в его голове. А он просто помнил, как пришёл к султану и повинился в том, что сражался с ней. Помнил слова владыки и холод приставленной к горлу сабли… Защиту Заира и отсрочку… И затем — мгновение, когда его простили. Маленький незапоминающийся миг, который вернул ему свободу, и огромную злость из-за того, что ему пришлось вынести такой позор! И ему было всё равно, что это она просила за него, потому что это из-за неё он провинился: если бы не её прихоть, ему не пришлось бы стоять перед владыкой на коленях, признаваясь в своём проступке! Прихоть женщины, которая своими легкомысленными желаниями почти привела его на плаху!

«И она желает чего-то ещё?! Она ненавидит меня так сильно, что хочет любым способом уничтожить доверие ко мне султана!», — с чёрной злобой подумал Селим, но сдержанно поклонился, чтобы у госпожи не зародилось ни тени сомнения в его преданности.

— Прошу прощения за нерасторопность! Но и дальше поехать мы не можем — владыка приказал мне ни при каких обстоятельствах не покидать город.

— При чём тут я?! Прикажи пропустить только меня, и я с удовольствием прокачусь в одиночестве!

— Я должен везде вас сопровождать. И раз мне запрещено пересекать эти ворота, значит, и вам придётся поискать развлечений в другом месте, — он ещё раз поклонился, но эта вежливость её не обманула — она прекрасно поняла, что это означает лишь одно: её саму приказано не выпускать из города. Причём, уже давно…

Она закусила губу и промолчала. Ещё немного поездив по улочкам, она убедилась, что теперь мамлюки слишком бдительны, и направилась обратно во дворец.

В конюшне она расседлала Аженти, прошлась влажной губкой по его коже, почистила щёткой. Подождала, когда конюхи принесут овса, и ещё какое-то время смотрела, как тот ест. Больше здесь делать было нечего; нужно было возвращаться в ненавистные покои. Но, выходя, она заметила, что рядом с пустым стойлом, где ещё недавно стоял конь тамплиера Бедвир, в своём стойле всё ещё стоит Аселет, конь Пьера! Поняв, что тот не покинул дворец, она поспешила к нему.

— Кто запретил тебе уехать? — спросила она, резко захлопнув за собой дверь и ожидая чего угодно, самого худшего! — но совсем не такого ответа:

— Я обещал, что не оставлю тебя.

Она медленно, устало опустилась на стул.

— Они всё равно бы поняли, что ты решила. Иначе к чему бы мы с Гильбертом оставили тебя здесь одну? — тепло, по-дружески усмехнулся он. — Тебе же тут не нравится, они это знают. А так будут думать, что уехавший недоволен лечением…

— Не прощу себе, если с тобой что-то случится, — сказала она, пристально глядя в тёплые верные глаза.

— Я всегда буду в порядке! — он снова по-доброму усмехнулся.

Ей не удалось его убедить. Пьер был упрям, и, устав от споров, она вернулась к себе, чтобы, ворочаясь, снова и снова перебирать идеи о том, как вырваться из такого, кажущегося свободным, плена. И не прошло и пары дней, как она вновь отправилась на базар, уже как настоящая госпожа — в красивом наряде, в экипаже, со свитой.

Понимая, что теперь стражи будут следить ещё тщательней, она взяла с собой и несколько служанок, надеясь, что мамлюки будут не так бдительны, зная, что рядом с госпожой есть ещё слуги. Но на деле она добилась лишь того, что за ней следило больше глаз: Бухзатан, предупреждённая, что госпожа может потеряться в ворохе базарных вещей или в толпе, не отходила от неё ни на шаг, как и остальные.

Проторчав здесь уже несколько часов и не найдя способа, как отсюда можно было бы сбежать, Доминик ощутила, что голова её начинает гудеть — так много вокруг было движения и шума. Толпа живой волной текла одновременно во все стороны, как беспокойная река, не выбравшая, в какую сторону ей направиться. Улочки базара, выложенные разными товарами, тканями, предметами, тянулись вдаль; у рядов со специями стояли густые насыщенные ароматы; голоса прохожих, зазывал, музыка, призывы торговцев, сливаясь в один сонм, звучали как заклинания…

— И голос сада, наполненного шумящими пчёлами, пьющими благоухающий нектар, подобен сладостному потоку, проходящему через сердце слышащего! — не удержавшись, прошептала Доминик, поглощённая магической атмосферой восточного базара.

Поняв, что больше ничего не соображает, она растерянно оглянулась.

В ближайшей лавке она увидела вполне приятного торговца. Покупателей там было мало, и этот уголок показался ей сейчас оазисом спокойствия.

— Наряды на любой вкус! Тонкий шёлк, яркие цвета… — повысил он голос, видя, что госпожа в сопровождении множества слуг направилась к нему, и надеясь на большой навар.

Правда, даже он изумился, когда та, недолго думая, сказала, что покупает всё, что у него есть! Служанки зашептались, мамлюки недоуменно переглянулись, и только Бухзатан обрадовалась, решив, что госпожа, наконец-то, приходит в себя и теперь будет носить только красивую одежду, а не тот странный костюм мужского покроя, который она одевала чаще всего. Но Доминик наряды покупала не от скуки и не для собственного удовольствия, а лишь чтобы слуги убедились: она на самом деле привыкает жить по их правилам. И хоть на базаре возможности сбежать она не увидела, но вполне убедилась в том, что спрятаться в этой кутерьме можно, — причём, так хорошо, что никто и не найдёт!..

Так она и сообщила Пьеру, когда они ненадолго встретились во дворе, боясь, что даже пара минут их разговора может быть подслушана — теперь, когда она внезапно поняла, что нужно делать, ей стало очень страшно, что планы сломает какая-нибудь случайность.

— Мы уйдём оба — спокойно, поодиночке… — шепнула она напоследок и быстро отошла, заметив, что невдалеке стоит служанка и внимательно глядит на них, будто пытаясь хотя бы по губам прочесть слова, которые не слышит.

Конечно, они ещё не придумали, как покинуть сам город — без коней, без разрешения на выезд… Но это было не так важно, как выбраться из дворца, и, присев к столу, она обмакнула перо в чернила, чтобы написать Сарике — той самой, которая как-то приходила благодарить за лекаря. Записку она собиралась дать Пьеру — Сарика никогда не видела его, а так он смог бы получить у неё приют. Закончив, Доминик устало отложила перо. Всё, что могла, она сделала, и оставалось одно — ждать…

Это ужасное состояние — состояние ожидания, когда ты неимоверно, всеми силами души жаждешь чего-то, кипишь, дрожишь, но вынужден только ждать. Силы, которые горят в тебе, мучают тебя, потому что сознание понимает, что их некуда приложить — ведь только время способно тебе помочь… А ты должен быть лишь терпелив. Но это так мучительно!

«Никому нельзя верить. Нельзя доверять», — едва шевеля губами, прошептала она.

Ей стало так одиноко, как никогда в этом мире! Она всей кожей вдруг ощутила, что той радости жизни, того света, который когда-то, в другом веке, всегда был с ней, теперь в ней нет. И единственная радость, что оставалась у неё сейчас, — это поддержка друга, который не бросил её одну, не бросил…

«Но не Заир!.. — тускло вспомнила она. — А ведь он знал, что происходит. И предал… Можно ли пережить предательство? Что сделала я такого, что позволило ему предать меня? Я ли допустила это?.. Словами, делом… — показала, что со мной можно так поступить?».

Слёзы горькой обиды, так долго скрываемые ею от себя же, потекли по щекам. Она не собиралась их останавливать — нужно было отпустить хотя бы эту слабость, чтобы потом снова стать сильной!..

У неё больше не было собственного огня, способного дать надежду, но свет нужен всегда, чтобы пробуждать внутри силы. И она зажгла свечу и закрыла глаза, да так и замерла, держа её в руках. Со стороны казалось, что она так устала, что просто заснула, но истерзана была только душа, и тело не спало. С ладонями, сложенными лодочкой и освещёнными огнём, она казалась статуей света, обязанной сохранить его от трепетных порывов ветра, поминутно врывающегося в окно. И вскоре её мысли оказались так далеко от этого мира, что она уже не заметила бы, даже если б служанки, снующие в соседних комнатах, вздумали бы стучать в набат!

В голове её поплыли небеса: синие, с мягкими мохнатыми пятнами-облаками… Они медленно, но непрерывно двигались, менялись местами, кружили голову своим беспечным беспокойством… Даже казалось странным, что она сама ещё не кружится среди них!.. А сквозь голубизну прорывалось горячее солнце, словно говоря: «Я — твоя надежда, я — с тобой!».

Капля воска упала на ноготь, но она так крепко задумалась, что очнулась, только когда в ладони оказалась целая лужица горячего солнца.

— Позволь?

Доминик резко обернулась.

У стола был Заир, и она чуть не вздрогнула, вспомнив, что недавно писала там записку, прочтя которую, он мог бы всё разрушить! По счастью, она сразу же спрятала её в карман, собираясь отдать Пьеру, как только его увидит…

Заир глядел простодушно, очевидно, ожидая воск, за которым протягивал руку, и она поторопилась его отдать. Конечно, визирь сразу, как вошёл, заметил испачканное перо, но не подал и виду, что это его весьма заинтересовало. «Кому же ты пишешь?..», — с досадой подумал он, что, зайди чуть раньше, он мог бы застать её за письмом, но вслух произнёс, по-доброму усмехнувшись:

— Говорят, ты сегодня скупила целую лавку нарядов?

— Считаешь, это глупо? — попробовала она смягчить выражение лица и слегка улыбнуться, но, похоже, выглядела она всё ещё слишком измученной, потому что он замолчал.

Поняв, что слишком долго всматривается в неё, он опустил взгляд на кусочек воска и стал его разминать, и вскоре протянул ей обратно небольшой цветок.

— Я и не знала, что ты так умеешь — за несколько мгновений превратить кусочек печали в светлое чувство! — усмехнулась Доминик, но это прозвучало до странности горько, и Заир снова пристально вгляделся в неё.

— Что с тобой?

Его внимательный, заботливый взгляд не был похож на взгляд предателя. И ему так хотелось верить!..

Она снова опустила голову и задумалась. Да, он знает, почему её оставили во дворце, и не говорит ей этого, но, видя его рядом, она всё равно верит ему! Несмотря ни на что — потому что его глазам, этому теплу и заботе не верить нельзя… Не доверять — невозможно!..

— Не знаю, что тебе сказать… — помолчав, тихо ответила она, медленно погружаясь в свои мысли, как пробитый корабль, который, уже напитый водой, безнадежно опускается в океан. — Мне просто — грустно… Мир вокруг для меня чужой. Я вижу стены, вещи, людей… — и понимаю, что не должна их видеть, что их здесь быть не должно! — или меня… Я — как будто дымка, случайно залетевшая в эту комнату, только дым… Я так устала от всего этого!.. Я так хочу отдохнуть, просто полежать на лугу под голубым небом, которое поутру свежестью своей поспорит с морем; услышать колокольный звон родных церквей! Хочу услышать шум родного города, увидеть его сияющие огни, много света, даже ночью; гул и шум от зари до зари! Людей, разных, бегущих по своим делам, которым всё равно, куда иду я по чёрной дороге для тех, кто везёт! — она засмеялась и смеялась всё громче, пытаясь подавить горечь оттого, что приходилось так подбирать слова, говоря про асфальт и автомобили…

Резко остановившись, она тяжело вздохнула.

— Тебе не понять, как мне горько. Не понять!

— Я вижу, что тебе плохо, — ответил он, присев рядом и с тревогой проверяя, не горяч ли её лоб, но она только усмехнулась.

— Не ищи того, чего не может быть в здоровом теле. Во мне нет болезни, кроме тоски!

— Любое омрачение духа влечёт за собой угнетение тела и рано или поздно даст о себе знать! Береги душу, освободи свой дух от печали, прогони её и тогда дашь возможность телу своему продолжать здоровую жизнь. Но если ты поддашься тоске… Горе тому, кто, вопреки воле небес, начнёт роптать на свою судьбу! Тогда глаза закроются пеленой разочарований и разум покроется мраком. Остановись! Останови поток мрачных мыслей в голове и в сердце! Вернись на путь, незапятнанный жалобами к небу и напоенный надеждой и верой!

— Как скрыться от мрачных мыслей, если всё, что я чувствую, — только горечь? Мне столько пришлось пережить, что душа моя слабеет с каждым мигом, заполняясь болью утрат и разочарования…

— Ты ропщешь напрасно, ты просто изводишь себя! Ты забываешь обращаться к Всевышнему, и он наказывает, позволяя тоске наполнять тебя.

— Тогда твой Творец жесток.

— Он милостив! Наполняя тебя тоской, он показывает, что ты стоишь на неверном пути, что нужно измениться! Обратись к небу, обернись вокруг, загляни в себя, найди там свет, подаренный Всевышним, и ты никогда не затеряешься среди тёмных дорог!

Она понуро молчала.

— Пойдём со мной! — внезапно подскочил он. — Вставай! Я покажу тебе то, что ты никогда не видела или успела забыть!

Она послушно отправилась с ним. Он вывел её из дворца, и вскоре экипаж, запряженный четвёркой лошадей, вывез их за дворцовые ворота. Доминик даже успела подумать, что это и есть тот необычайный случай, когда она может вот так просто сбежать, когда вдруг, оглянувшись, поняла, что за ними тут же выехали и мамлюки. Внезапное её воодушевление снова померкло, и она мельком взглянула на Заира, ещё раз поймав себя на мысли, что совсем не знает его. Заметив её взор, он тоже обернулся и, увидев сопровождение, на самом деле удивился — никого он не звал за собой, не рассчитывая, что Доминик от него сбежит, а следить за ним самим было бы весьма странно. Тем более что султан ничего не говорил о таком своём распоряжении, вполне доверяя ему…

Они приехали куда-то, и экипаж остановился. Заир предложил Доминик выйти и пройтись пешком. Мамлюки продолжали на расстоянии следовать за ними, но теперь, когда он привёл её, куда желал, она всё равно не заметила бы их, даже если бы те стояли прямо перед ней! — всё потому, что взгляд её был прикован к этим местам.

Это был бедный, нищенский район; некоторые дома здесь были похожи скорее на развалины, но даже у них были хозяева — они сидели рядом на камнях, кое-где — на земле. Они едва взглянули на пришедших господ, продолжая заниматься своей работой, и Доминик, увидев на их суровых лицах глубокий отпечаток лишений и тяжёлого труда, с тоской подумала, что эту картину можно было бы назвать: «Отчаяние». Но нет! — она тут же поняла, что так странно зацепило её: в их глазах не было ни разочарования, ни гнева, и было что-то другое — как будто терпение и вера. «Наверное, это и есть смирение…», — с сомнением решила она, когда из-за угла одного дома вдруг выбежала смеющаяся девчушка; через мгновение её догнала мать, и обе снова скрылись за постройкой. Этот миг чужой радости заставил улыбнуться даже мужчин, занятых нелёгким трудом. И тут в глаза Доминик словно попал осколок чего-то настоящего — их взгляды. В этих лицах была не только прожитая боль, а руки говорили не только о постоянном труде — нет, их глаза кричали, что эти люди очень сильно любят жизнь! Любую: тяжёлую или лёгкую, главное — жизнь, которая позволяет им дышать, двигаться, думать, чувствовать радость — и не только свою, но и чужую!.. «Даже в этих зловонных улочках, — задумалась она, — где, кажется, не бывает солнца и нет просветов, где нет простора и свободы для физического тела, они улыбаются и трудятся — потому что их души гораздо шире физических рамок. Они позволяют себе, несмотря ни на что, жить, а не влачить безрадостное существование! Даже в таких условиях они осмеливаются оставаться людьми…».

— Ты понимаешь? — посмотрел на неё Заир.

Она молчала, пытаясь внутри себя, среди своих эмоций, среди этого беспросветного уныния вновь найти ту, которая боролась за жизнь, сквозь все печали, ради самой жизни. «Почему я стала такой?», — с ужасом подумала она и, глубоко вдохнув этот жёлтый воздух, даже в тени улочек пропитанный песком, медленно произнесла:

— Ты прав! Я хотела просто забыться, но слишком забылась. Впереди много дорог, и хоть одной — но я должна пройти! Несмотря ни на что.

Они вернулись во дворец, но ей было уже не так темно и пусто, как несколько часов назад. В ней как будто разгоралось новое пламя — не такое светлое, как раньше, не такое чистое, как детская наивная радость… Но другое — когда на измазанную сажей и уже, казалось бы, очень старую и никому не нужную лампадку капают немного масла, и оно вдруг вспыхивает, чтобы ещё гореть, ещё чуть-чуть…

Заир не понял того, что сделал. Он показал другие жизни в надежде, что она обретёт покой, находясь в стенах дворца, среди роскоши и обожания. Но она увидела иное — то, что она должна идти так, как считает верным, потому что каждый имеет право бороться за своё счастье! И решение, которое она невольно пыталась отодвинуть, теперь было принято твёрдо и окончательно: дворец нужно было срочно покидать, иного пути не было. И новым днём она принялась воплощать это решение в жизнь.

Она была весела. Не считая часов, она долго сидела в обществе султана и его советников, не торопясь, как обычно, уйти в своё личное одиночество.

Юсуф не спускал с неё глаз. Особую радость ему доставило не столько, что она была в прекрасном голубом наряде, подчёркивающем её красоту, но то, что он заметил — на её пальце больше не было кольца давнего друга, которое ранее она не снимала.

Он был доволен — кротость, с которой было принято сопровождение стражей на прогулках; радость, которую ей доставило посещение базара; веселье, с которым она позвала с собой служанок… Всё говорило о том, что она становится той, которой её желают видеть!

Юсуф сыпал шутками. Доминик иногда тихо улыбалась, чем повергла в своеобразный шок Халиба, не подозревавшего, что она способна просто молчать. Заир был напряжён и старался не встречаться взглядом ни с владыкой, ни с госпожой. Но сам при любом случае всматривался в их лица, пытаясь понять, всё ли правильно он делает, помогая одному и скрывая это от другой?..

И только Доминик знала, что всё вокруг — лишь фарс: Юсуф произносил двусмысленные фразы, думая, что она не понимает их истинного значения. Халиб уверовал, что на строптивую снизошла благодать и, став покорной, она вскоре научится всему, что нужно. Заир думал, что поглядывает на неё незаметно… А она иногда нежно и грустно улыбалась — но только своему по-детски наивному желанию подержать в руках кольцо потерянного друга. Оно до сих пор было с ней, как всегда; она лишь сняла его с пальца, чтобы, сбежав, случайно не выдать себя богатым украшением, и теперь оно висело на цепочке у самого сердца, спрятанное от глаз, как талисман.

Всё было готово к побегу; к поясу походного костюма был крепко привязан мешочек с деньгами и ножны с кинжалом — единственным оружием, которое Доминик могла с собой взять. Оставалось терпеливо ждать нужного момента… А этот вечер, который внешне она так простодушно и радостно проводила в обществе султана, должен был закрыть глаза и уши слуг, чтобы, видя, как она довольна своей жизнью, они потеряли бдительность.

Наконец, вернувшись в свои покои, она приготовила поднос — красиво уложила на него самые вкусные сладости, поставила дымящийся кофейник со свежим кофе и две чашки, принесла его в спальню. И позвала Бухзатан.

Присев на тахту, она ласково попросила сесть и служанку и, собственноручно налив ей кофе, протянула чашку.

Та была изумлена подобной честью и поначалу даже пыталась отказаться. Доминик мягко настаивала и убеждала, и Бухзатан сдалась. Осторожно она принялась за угощение, громко восхваляя доброту госпожи.

— Я должна тебе довериться… — вдруг зашептала Доминик.

Бухзатан замерла. Не сразу, но она поняла, что та говорит с ней на её языке, и недоуменно уставилась на неё широко открытыми глазами.

— Да, да, моя хорошая подруга… — я могу тебя так называть?.. — я действительно говорю на твоём языке! Но раньше не желала этого показывать. А теперь решила, что не хочу отсюда уезжать, — проникновенно сказала Доминик, настойчиво глядя в преданные глаза, — так что могу открыться. Но пока — только тебе, ты ведь — моя лучшая помощница, правда?

Она улыбнулась так ласково и откровенно, что Бухзатан тут же проглотила всё, что было во рту, и, умиленно воздев руки к небу, красноречиво подтвердила, что госпожа всегда может на неё рассчитывать.

Доминик снова понизила голос, призывая её к осторожности.

— Но ты должна мне помочь. Мой спутник — тот, с кем я сюда прибыла, — должен покинуть дворец, навсегда. И больше я никогда его не увижу… И не захочу увидеть! — быстро добавила она, заметив во взгляде Бухзатан мелькнувшее возмущение при упоминании о Пьере. — Но мне нужно с ним проститься, в последний раз пожелать хорошего пути. Помоги: приведи его сюда, под чадрой. Я поговорю с ним — в последний раз, а потом ты выведешь его отсюда навсегда! Ты сделаешь это для меня?

В её сердце трепетало всё: тревога, надежда, жажда исполнения, ожидание, даже страх… Но во взоре было одно — уверенность, что добрая подруга её не подведёт, что она выполнит её маленькую, несущественную просьбу. И силе этого взгляда Бухзатан сопротивляться не могла!

Вскоре две служанки, держа в руках подносы с едой, прошли в комнату Пьера. Бухзатан достала из-под своей накидки приготовленную чадру с никабом, и, не теряя времени, он оделся. Сжавшись, согнувшись, как мог, чтобы казаться ниже и одновременно с тем не привлекать лишнего внимания, он тут же вышел вслед за ней в коридор, оставив предупреждённую, но растерянную Инас ожидать их возвращения в комнате.

Служанка провела Пьера к госпоже и вышла, и, спрятавшись за дверью, прислушалась, чтобы не пропустить чего-нибудь важного. Но услышанное её более чем порадовало:

— Мы с тобой видимся здесь в последний раз.

— Я должен уйти? — спросил он, удостоверяясь, что верно понял: момент настал.

Доминик кивнула.

— Да, по-иному и быть не может! Я всё сказала. Прощай! Уходи сейчас же!

— Что ж… Тогда мне тоже больше нечего сказать. Прощай!

— Вот и хорошо! Бухзатан, немедленно отведи эту служанку обратно! Да все вместе окружите её со всех сторон так, чтобы она никому не могла нагрубить! И сами с ней не говорите! — закричала Доминик.

Дверь отворилась и сразу закрылась, выпустив из комнаты служанку в чадре. С неприязнью, стараясь даже не смотреть на неё, Бухзатан указала ей следовать за собой.

К этому моменту Инас уже вся извелась. Как только дверь отворилась и она увидела Бухзатан, она сразу выбежала в коридор и, не желая находиться здесь ни мгновением больше, они поспешили обратно, в безопасные покои госпожи.

Доминик же, прятавшаяся под чадрой вместо Пьера и для большей схожести фигур нацепившая на себя побольше одежды, торопливо скинула лишние тряпки и, оставшись в накидке, нетерпеливо прижалась к двери. Убедившись, что за дверью никого нет, она взяла в руки тазик и, выйдя в коридор, направилась из дворца. Сердце её колотилось.

Добравшись до ворот, она смиренно склонила голову.

— Госпоже захотелось необычных сладостей или фруктов, мне нужно на базар… — на всякий случай пробормотала она по-арабски фразу, которой научила и Пьера, и выронила на землю горсть монет.

Стражи кинулись собирать золото, а она пошла по улочке, мечтая поскорее потерять из виду высокие купола дворцовых сооружений.

Настоящий же Пьер, когда Бухзатан повела фальшивого чужеземца обратно, понял, что терять нельзя ни минуты — ему самому нужно было покинуть это место, пока та не вернулась и не переполошила дворец, не найдя здесь госпожи.

Скрытый чадрой, выданной ему Доминик перед прощанием, он вполне благополучно вышел — сначала из комнаты, а после — и вовсе из этих покоев: остальные служанки не обратили никакого внимания на передвижения сотоварки. Оказавшись в коридоре, Пьер понял, что самое сложное прошло удачно — оставалось только добраться к выходу из дворца, а это его не слишком беспокоило. Вскоре он уже почти забыл, что идёт в чадре, и шаг его, довольно размашистый, показался бы со стороны слишком тяжёлым, если бы его кто-нибудь увидел. Но вокруг никого не было, и Пьер спокойно шагал дальше. Пока на пути его не встретился визирь…

Сразу вспомнив наставления Доминик, он резко сменил шаг и как мог осторожно, мягко миновал сарацина. Но было что-то странное в немного неуклюжей походке, а, может, Халиб действительно был знатоком человеческих душ, — оглянувшись, советник проводил служанку пристальным взглядом, пытаясь понять, что же так зацепило его внимание. Ещё раз всмотревшись в несколько грубоватые движения, он вдруг оскалил зубы в злорадной усмешке. Проследив, что она отправилась из дворца, он подозвал слугу и отдал несколько распоряжений.

Когда служанка неторопливо добралась до дворцовых ворот, неподалёку уже стояла группа людей, следящих за ней, но ещё не проявляющих открыто своего интереса.

Стражи у ворот тоже получили приказ не мешать, выпустить её без лишних вопросов. Потому они нисколько не удивились, когда из-под чадры раздался немного странный голос: «Мне надо на базар…», — произнёс он на ломаном арабском. Служанку пропустили, и Пьер прибавил шагу, чтобы поскорее найти дом Сарики, — он должен был показать ей записку от Доминик, если та придёт на место позже его, и получить приют.

Быстрым шагом он успел пройти несколько кварталов, когда его вдруг окружила группа мужчин. Они что-то кричали, размахивая руками… А потом со всех сторон в него полетели камни.

Он пытался прорваться через живое кольцо, но безжалостные удары снова возвращали его в смертельный круг, и ему оставалось только прикрываться руками… Когда же ярость получила своё воплощение и он потерял сознание, они разошлись, оставив его на дороге истекать кровью.

Прохожих было мало. Те, что появлялись, обходили неприглядный участок подальше, и избитый так и погиб бы среди камней, если бы не проезжавшие мимо мамлюки.

— Смотри, что там? — Селим указал вперёд, немного сбавив ход коня.

Табит, в начинающейся темноте разобрав на дороге силуэт, остановился и спешился.

— Бедная женщина!

— Как она? Жива? — Селим немного холодно смотрел сверху, не собираясь спускаться на землю.

Мамлюк, чуть отодвинув ткань, отшатнулся.

— Похоже, это чужеземец, который живёт во дворце… Он едва дышит.

Позвав подмогу, они отнесли раненого обратно. Слухи быстро облетели дворец, и в комнату Пьера пришёл Заир аль-Хикмет. Халиб был уже здесь — он с интересом следил, как лекарь осматривает окровавленное тело.

— Не понимаю, зачем он вышел в таком виде? — увидел Заир лежащую рядом чадру.

Халиб пожал плечами, с удовлетворением видя обеспокоенность лекаря, находящего у бедняги всё новые повреждения.

— Стоит ли ей говорить? Или же подождать, когда ему станет легче… — задумался Заир.

Приняв решение всё-таки сообщить Доминик о произошедшем, в сопровождении Халиба он отправился к ней.

Подходя к её покоям, они услышали странный шум, а вскоре увидели и его источник: за настежь распахнутой дверью служанки, сгрудившись в кучу, кричали так, что слов было не разобрать. При виде визирей Бухзатан бросилась на пол, не зная, как произнести то, что они потеряли госпожу.

— Её нигде нет, нигде!.. Во дворце, в саду — мы искали везде!.. Моя бедная госпожа, где она теперь?..

— Что произошло?

Но советникам не удалось услышать ничего, кроме причитаний: Бухзатан и сама не понимала, что могло случиться!

— Она сбежала, — усмехнулся Халиб, выйдя вслед за мрачным Заиром в коридор. — А я говорил тебе, предупреждал… Ты должен был дать мне волю обучить её! Ты должен был запереть её. Что теперь ты скажешь султану?

— У нас ещё есть возможность выяснить, где она.

— Этот чужеземец? Не думаю, что он скоро сможет заговорить, — оскалился тот.

— Ты что-то знаешь? — всмотрелся Заир в пронзительные глаза.

— Нет, что ты! Просто видел, как он теперь выглядит. Но ты прав — видимо, они пытались уйти вместе. Может, на них напали, и она сбежала, чтобы спасти свою жизнь. Оставила его умирать на земле, а сама где-нибудь прячется. Женщины как лукавые змеи, сначала обовьют своими обещаниями, а потом уползут, как ядовитые гадины! — смакуя каждое слово, ответил он.

— Мудрейший! Лекарь передал — записка, была при раненом, — отвлёк Заира мамлюк.

Тот развернул сложенный клочок бумаги.

— Действительно сбежала! Нужно, чтобы слуги перестали искать…

— И где она? — в нетерпеливом голосе Халиба прозвучали нотки странного интереса.

— Видимо, в доме той женщины, к которой она как-то направляла лекарей… Просит приютить их… — их обоих.

— Тогда что тебя беспокоит? — пожал визирь плечами. — Известно, где она, — значит, её можно сейчас же вернуть. И запереть, как я тебе и говорил!

— Тут немного написано и по-арабски.

— Это хорошо! Если она знает язык, её легче можно будет научить…

— Нет же! — раздражённо перебил тот. — Это значит, она могла услышать что-то, отчего и сбежала! Тогда, даже если мы её и найдём… Как заставить её остаться? Убедить… — быстро поправился он, заметив усмешку Халиба.

— Заставить? — повторил тот, хищно сверкнув глазами. — Мой мудрый друг, ты действительно весьма терпелив — так долго скрывать свою истинную сущность. Ты прав: её нужно заставить! — он смаковал каждое слово, пристально наблюдая, как в собеседнике медленно поднимается гнев…

А виновница их разговора уже несколько часов терялась в догадках, что же так задержало Пьера. Он мог покинуть дворец даже раньше её самой — сразу, как только служанки вышли бы из покоев, — но пока что в доме Сарики была лишь Доминик. Оставалось надеяться, что он просто заблудился в узких улочках или же решил пройтись по базару…

Но время шло, а он всё не появлялся, и она начала опасаться, что он попал в беду. Сарика пыталась её утешить, но тревога продолжала нарастать, и, не снимая чадры, Доминик выскочила на улицу. Там она замерла, присев неподалеку на камне, чтобы случайно не пропустить его приход.

Когда небо потемнело и открылась круглая луна, в сгустившимся мраке сквозь тишину стал пробиваться новый звук. Он постепенно приближался, но так осторожно, будто боялся разбудить эти улицы. Прислушавшись, Доминик поняла, что это конный топот. Похолодев от страшных подозрений, она пробежала несколько домов, и, свернув за угол, вжалась в тёмный каменный проём.

Через какое-то время она увидела далёкие огоньки. Приблизившись, они превратились в огни факелов, и на дороге замелькали тени. У дома Сарики остановилась конница и, спешившись, внутрь вошло несколько человек. Потом они вышли и отряд отправился обратно, но у дома осталась пара коней, потому Доминик не торопилась покидать укрытие. И не зря — вскоре на улицу выглянуло двое. Не собираясь уезжать, они немного потоптались у порога, скучно посматривая по сторонам, и вернулись внутрь. Очевидно, у Сарики они собирались провести всю ночь, если не дольше…

Убедившись, что дорога пуста, Доминик осторожно пересекла улочку и кинулась бежать. То, что Пьер сюда не придёт, она уже поняла.

Конечно, она не догадывалась о том, что он больше не сможет прийти и в любое другое место — даже, когда ему удастся встать на ноги. Всё потому, что у дверей его комнаты установили постоянную охрану — Заир был уверен, что Доминик попытается выяснить о его судьбе, а, значит, её ещё можно будет вернуть.

Отдав необходимые распоряжения, он устроил допрос служанкам, пытаясь выяснить, что же могло так не понравиться госпоже, чтобы она столь внезапно сбежала, особенно теперь, когда всё казалось хорошо… Но главная из них, Бухзатан, категорично отказывалась верить, что та была чем-то расстроена, и убеждала, что, вне всяких сомнений, её украли враги.

— Хоть вон тот француз, что постоянно рвался сюда войти! И в последний раз ведь именно он видел госпожу!.. — не унималась она. — А всех-всех служанок, которые даже вскользь упоминали о приказах владыки, которые могли бы её огорчить, я всегда наказывала, как было велено!.. И она никогда бы не узнала…

Услышав её слова, визирь сразу понял, что произошло! Разговоры с остальными служанками подтвердили: не все они следовали указаниям и иногда говорили то, что было запрещено, ведь считалось, что госпожа всё равно ничего не поймёт…

«Ответ найден! — мрачно подумал Заир аль-Хикмет. — Но лучше бы его вовсе не было, чем теперь наверняка знать, почему она ушла. Она не захочет вернуться! Что я скажу владыке?.. Он прикажет перевернуть весь город, а она будет несчастна. Какой неудачный день!».