Глава 7

«Нет ничего хуже солнечного дня, который принадлежит не тебе — не ты в нём, не ты можешь улыбнуться лучам и погреться их теплом, не ты можешь попросить сиять в твою сторону. Когда над тобой только чёрная туча, готовая в любой момент утопить тебя в горьких слезах… Когда ты сама — как эта горестная туча…».

Доминик поспешно стёрла слёзы, услышав, что в соседней комнате появилась Бухзатан. «Сейчас она заглянет и сюда, чтобы узнать, проснулась ли я… Если увидит, что проснулась, начнёт задавать вопросы, елейным голосом желать радости и благополучия в этот день и предполагать, как я его проведу…», — мелькнула у неё мысль, и, торопливо откинувшись обратно на постель, она накрыла голову подушкой — единственное убежище в отведённых ей комнатах, способное дать одиночество!.. А капли продолжали стекать и впитываться в послушную ткань — неугомонные слёзы, приспешники памяти, заставляющей внутренний взор вновь и вновь смотреть на эпизоды прошлого, особенно на один — тот, когда она встретилась с провидицей…

Это было, когда ей подсказали дорогу — тогда она сумела отыскать в глухом лесу одинокую женщину, Зибилле звали её. Про неё шептались, боясь говорить вслух, что она видит многое, и Доминик тоже хотела узнать. «Она подскажет, объяснит, где мне быть, чтобы вернуться… Она найдёт место, она укажет…», — как в бреду, летали мысли в её голове. Но, беспокойная, она так ничего и не поняла из слов пророчицы, вглядевшейся в свой небольшой хрустальный шар.

— Найдёшь, когда поймёшь… — негромко произнесла она, задумавшись над необычными очертаниями, рождёнными туманом или ветром, взметнувшим волны песка, или чем-то иным, странным, непонятным, увиденным в прозрачном хрустале.

Доминик резко привстала, чтобы тоже всмотреться в своё будущее. Неуклюже она задела маленький столик, и шар скатился на пол. Зибилле подняла его, но больше ничего не смогла в нём прочесть.

Тогда она взяла чашу с водой. Всмотревшись в неё в свете от окна, она успела произнести:

— Когда изменишься во времени, время изменит и себя… — но в чашу внезапно прыгнула лягушка, оказавшаяся у ставен, и Зибилле наотрез отказалась продолжать, поняв, что судьба путницы не хочет говорить с ней.

— Всё, что я могу тебе дать, — только глоток надежды! — сказала она, протягивая серебряный кубок с прозрачной водой. — Она поможет идти дальше, а путь твой далёк!

Доминик приняла его, но не ушла. Снова и снова она просила провидицу взглянуть для неё в свой шар. В глазах её было такое отчаяние, что Зибилле всё же, сжалившись, всмотрелась опять и действительно увидела ещё.

— Когда готова будешь — произнесла она, — отдать саму себя за счастье, счастье ты получишь, отдашь себя за жизнь — получишь жизнь свою. Но не сумеешь ничего отдать — останешься навечно в том краю, где будешь лишь рыдать…

Доминик была благодарна ей за помощь, как могла… Конечно, ей ни к чему были все эти слова — они ничем не помогали ей, ничем! Радовало лишь, что провидица не сказала, что она не сможет вернуться. Но этого было так мало! — она ведь хотела указания места, хотела знать, где ей быть, чтобы возвратиться!..

Уезжала она ещё больше погруженная в свою печаль и не заметила, как в последний момент из дома выбежала Зибилле, внезапно увидевшая в кубке с водой что-то ещё. Она кричала ей вслед:

— Мало будет отдать своё счастье и жизнь свою — тоже! Мало! Нужно, чтобы кто-то другой также был готов сделать это для тебя! Иначе жизнь твоя пройдёт в страданиях — если не сумеешь вызвать любовь, а не жалость… Если не сумеешь…

Последние слова она уже шептала, видя, что путница не слышит её.

— Значит, так и не поняла… — вздохнула она и замолчала.

А Доминик ещё долго вспоминала сказанные Зибилле у хрустального шара слова.

«Останешься навечно в том краю… В любом краю — ведь слезам неважно, где падать», — грустно думала она спустя пару лет, когда проезжала те же места. Она не удержалась и снова свернула туда, к лесу, где когда-то стоял одинокий дом.

Она хотела ещё раз услышать пророчество, надеясь, что теперь оно было бы точнее. Но оказалось, что когда-то крепкий домик уже обветшал. Внутри всё было разграблено и погребено под слоями пыли и грязи, и не время уничтожило его, а отсутствие хозяйки: позже удалось узнать, что беззлобную провидицу, живущую в лесу, схватили и предали смерти — за то, что она видела то, что было недоступно другим…

«Была ли ты права? Будут ли слова твои исполнены? — хоть когда-нибудь… — вернувшись из воспоминания, подумала Доминик, снова положив голову на подушку. — Я едва сумела найти тебя в лесной глуши, где даже филины ночью боятся вздохнуть, но до сих пор не знаю, про какую судьбу говорила ты мне, когда я пришла, полная отчаяния. Не знаю, что такого видела ты в хрустальном шаре и чаше с водой, что сумела прочесть мне в утешение… Ты была добра, позволив мне поверить, позволив надеяться… Я же, услышав о твоей гибели, сначала подумала лишь об одном — что я успела прийти к тебе и услышать слова; что мне не пришлось мучиться мыслью о потерянном шансе спросить о своей судьбе…».

Повернув голову, она вперила взгляд в небо за окном, чуть затуманенное дымкой серых слёз. И вновь подумала: простят ли небеса, слыша её мысли — не всегда верные, не всегда смелые?.. Простят ли за тот страх, который столько времени гонит её вперёд, заставляя думать только о себе самом, не замечая окружающего мира?..

Недалеко стукнула дверь; недовольно зашептались служанки, будто кто-то чужой, не ведая их правил, чуть не потревожил покой госпожи. А вскоре где-то совсем рядом раздался тихий скрип. Она немного приоткрыла глаза и сквозь ресницы увидела, что над ней склонилась женщина, закутанная в чёрную накидку так, что видны были лишь глаза. Доминик мгновенно сунула руку под подушку и успокоилась, ощутив в ладони приятный холод кинжала…

— Как я тебе?

Услышав знакомый голос, она сначала не поверила. Но, всмотревшись, поняла, что тёмные брови действительно слишком густы для девушки. Она звонко рассмеялась.

В комнату вбежала Бухзатан. Увидеть здесь строптивую служанку, которой всего пару минут назад она запретила сюда входить, она не ожидала, но выгнать её госпожа не позволила, и уйти пришлось ей самой.

Когда они остались вдвоём, Пьер снял накидку и расположился у стола.

— Отличная штука! Хорошо, что припрятала её у меня.

— Да, тут их достаточно… Только осторожнее — вдруг кто-нибудь к тебе обратится? Ты же не поймёшь, что скажут!

— Верно.

Он замолчал. Взгляд его сновал по комнате, пытаясь за что-нибудь зацепиться, и она ощутила вдруг необычное — будто он не решается что-то сказать. «Да и к чему бы он так одевался, ради забавы?..», — подумала она и насторожилась.

— Что-то случилось?

Пьер помедлил, подбирая слова. И тихо произнёс, наклонившись ближе:

— Когда на днях я, выехав, возвращался во дворец, меня не хотели впускать обратно.

Она ошеломлённо посмотрела в ответ, поначалу не поняв.

— Несколько часов я простоял за воротами — стражники закрыли их чуть ли не перед моим носом! Только этот твой приятель, визирь, после приказал их открыть, — добавил он.

«Заир не говорил об этом… Обман? Но зачем и в чём именно ложь?..» — лихорадочно обдумывала она, когда ощутила нечто странное: в соседней комнате было слишком тихо. Не так, как обычно, когда суетятся служанки, мечтающие угодить, а так, когда стараются что-нибудь услышать…

— Тебе нужно идти. Я попробую что-нибудь разузнать, но будь начеку!

Он усмехнулся, будто не веря. Да она и сама знала, что это легче сказать, чем сделать! «К кому я должна теперь обратиться? — подумала она. — К Заиру, и с каким вопросом: не пытался ли он выгнать Пьера из дворца?..». Решив, что нужно быть осторожной, она собралась ждать подходящего случая, чтобы спросить об этом. По счастью, он представился довольно скоро — когда через несколько дней она отправилась в дворцовую библиотеку.

Та была большой, но Доминик давно уже свыклась с мыслью, что даже среди этого обилия рукописей ей невозможно найти что-то, что могло бы помочь. И всё же иногда она снова приходила сюда — чтобы посидеть в тишине и покое, отдохнуть в одиночестве большого безлюдного пространства.

Сейчас она также замерла над текстом и задумалась — но совсем не о нём. Её угнетала мысль, что она теперь не знает Заира. Да, она верила ему — когда-то, когда они были близки духовно, связанные одной бедой — его ранами, и неизвестно было, выживет он или нет. Они узнали друг друга и были благодарны за каждую минуту, проведённую вместе, потому что это время в беседах по душам давало им отдохновение от суетного земного мира, окружавшего их. И то время прошло.

Она сама изменилась. И теперь вдруг поняла, что и он мог стать другим, что понимание и доверие, которые когда-то были меж ними, могли иссякнуть, и им могли двигать уже другие, неведомые ей чувства и мысли.

Она глубоко вздохнула, опершись на рукопись. «Как эти тексты, наполненные смыслами, не могут дать мне ответа, что бы я ни спросила; так и человеческая душа… — сколько бы я ни глядела в чьи-то глаза, я не могу читать её! Этот язык закрыт для меня, и человеческое сердце — как эта рукопись: смотри я на неё неделями, всё равно не пойму ни слова!».

Задумавшись, она не заметила прихода Заира аль-Хикмета.

— Не ожидал тебя здесь встретить! — сделал он вид, что удивлён, хотя прекрасно знал, где она сейчас.

— А где мне быть? — тускло пожала она плечами. — Вечно в покоях, как предлагает Халиб? Прогулки-то со стражей меня не радуют…

— А служанки? Разве они не развлекают тебя? — осторожно спросил он, видя, что она не в духе.

— Развлекают? — усмехнулась Доминик, пристально глядя на него. — Уж что можно придумать более весёлого, чем находиться среди тучи суматошных девиц, совсем тебя не понимающих! Да и… что тут говорить — даже когда с ними, я всегда одна… — вдруг снова потускнела она.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился он, решив, что она собирается упомянуть об Онфруа, разговоры о котором он всегда старательно обходил, но Доминик нахмурилась.

— Вряд ли ты поймёшь!

В словах её мелькнула горечь, и она замолчала. Но заинтригованный Заир терпеливо ждал, и она всё же продолжила:

— Что ж… Одна — даже с ними, в толпе и суете… Это когда мои мысли о ветре, а их — о нарядах; моё сердце — с солнцем, а они зажигают свечу… Когда хочется прорваться сквозь стену, и, ломая ногти, бьёшь её и грызёшь, мечтая идти вперёд, а за ней вместо свободы — ещё стена, и ещё!.. И рвёшься дальше и дальше… но никто об этом не знает. Никто не идёт рядом и даже не видит этих стен. Никто, хотя они все — не отходят ни на шаг! А знают ли — каково это? Искать пустыню, чтобы больше никого не встретить; чтобы не слышать и не видеть лиц… — потому что и так один, потому что больно видеть их, зная, что один… Искать пустыню, и всё равно, куда бы ни пришёл, оказаться опять среди них!

Она говорила так тихо, что сама едва слышала себя. А перед глазами был огонь, восставший из сердца, — пламя, в котором сгорала падающая звезда, надежда отчаявшегося человека. И ей вдруг стало так жаль себя, что она снова ощутила себя той, которая только что попала в чужой век, той, которая не понимала и которой было очень обидно, что именно её так обделили, забрав её настоящую жизнь.

— Что тебя так гнетёт? Кстати, надеюсь, я — в числе добрых друзей, а не тех, от кого ты бежишь? — попробовал он пошутить, но она пристально всмотрелась в чёрные глаза, не торопясь с ответом.

«Тепло и доброта, и искренность взгляда… — задумалась она. — Но что за всем этим? Может ли это всё скрывать собой обман?».

— Пьер тоже в числе моих друзей.

— А я? — напрягся он, видя, что разговор поворачивается в другую сторону.

— И ты. Но тебя никто не пытается выгнать из дворца, ты здесь свой. А я боюсь за тех моих друзей, кого многие тут ненавидят.

— И есть за что: они пытались убить владыку! — напомнил Заир, постукивая пальцем по столу.

— Не Пьер. Слышала, его чуть не выбросили из дворца?

— Быть не может! — воскликнул он, резко поднимаясь и отходя к свиткам. — Я точно знаю, что его никто даже пальцем не коснулся!

— Хорошо, не выбросили, а не хотели пропускать обратно, — с удивлением она следила за тем, как настойчиво он делал вид, что увлечён наспех взятым в руки текстом.

— И кто тебе такое сказал? — снова нервно отложил он свиток. — Он сам, да? А, может, он для начала расспросил кого-нибудь о наших порядках? Ему бы рассказали, что после определённого времени во дворец никого не пропускают. Кстати, мог бы и поблагодарить, что я нарушил султанский приказ. Только благодарит пусть тебя — не был бы он твоим другом, не увидел бы больше и дворца!

— Но я-то вечером обратно проходила! Или это новые правила? Значит, если я теперь отправлюсь на прогулку и немного опоздаю, мне тоже не видать покоев и слуг?! — почти обрадовалась она.

— Нет, для тебя правила другие, — пробормотал визирь. — Для тебя вход всегда открыт.

— Зато закрыт выход, да? — саркастично посмотрела она. — Похоже, у нас с Пьером прогулка вне дворца возможна лишь одна на двоих: у него — свободный выход, у меня — свободный вход!

Она поднялась.

— Он сам виноват — столько всего уже натворил, что даже я удивляюсь, как его ещё не подстерегли за каким-нибудь углом… — попробовал остановить её Заир, но она положила рукопись на место со слишком ледяным спокойствием. — Он постоянно заходит в твои комнаты…

— Ты тоже заходишь. И султан, и слуги.

— Но служанки не хотят, чтобы их видел чужой мужчина! Он приходит и чуть ли не выламывает двери, за которыми они прячутся, чтобы скрыться от его взгляда!

Доминик удивлённо посмотрела на него. Она никак не могла понять: он действительно говорит всё это всерьёз? И если да, то почему кажется, что он что-то пытается скрыть? Как будто что-то недоговаривает, какую-то маленькую, но очень важную деталь, которая расставила бы всё по своим местам…

— То есть, говоришь, Гильберта, Пьера и меня здесь ненавидят? — повторила она настороженно.

— Твои спутники — да, они гневят многих моих собратьев! — нервно хлопнул он ладонью по столу. — А твои служанки только и мечтают тебе угодить!

— Что ж, пойду благодарить их за верность! — выходя, насмешливо кинула она, однако ж, ощущая недоумение: она сама не делала ничего, что было бы лучше поведения остальных. Наоборот, видя её, Халиб постоянно был возмущён, с султаном она тоже не нашла тем для бесед, да и остальные сановники и воины вряд ли были рады, когда она проходила мимо…

Вернувшись к себе, она мысленно продолжала сетовать на то, что не понимает теперь Заира. Впрочем, она быстро успокоилась. «Ну, не нравится им Пьер, так не нравится, что ж тут сделаешь! — решила она. — Не нравится Гильберт, который хотел убить султана, так он сам же в этом и виноват, тем более что до сих пор мечтает о мести…». Но когда разговор с Заиром отошёл на задний план, она сразу вспомнила о том, что занимало её в библиотеке. «Столько текстов, информации, мудрых изречений!.. И ничто не может помочь!..», — подумала она с тоской и снова помрачнела.

Медленные и очень ядовитые мысли потихоньку заполняли мозг, не желая оставлять её в одиночестве. Она не могла контролировать их, не могла помешать им делать своё чёрное дело, и они вновь и вновь наполняли её тоской и мучительным страхом от того, что она не может ничего изменить!..

Она могла лишь одно — присесть к столу и попытаться вылить выраженные словами чувства на бумагу, чтобы сжечь, сжечь её вместе с ними дотла!..

«Тоскливо — так, будто луна скрылась за тучей, рьяно копившей в себе чёрную грозу, но не выплакавшую свои рыдания, потому что не было сил…», — написала она на клочке. Больше слов не было, и она сожгла его. Но этот порыв не помог: в сердце всё так же скребли когти! Нет, не кошки, а будто чьи-то костлявые пальцы раздирали его — пытаясь ли найти остатки света или разорвать в клочья?..

Конечно, все эти мысли, такие искренние и такие жестокие, не так сильно мучили бы её, будь она, как обычно, в пути. Когда перед глазами вьётся дорога, каменистая, земляная, из песка или вообще непроходимая тропка в лесах, думаешь только о том, как идти дальше, куда двигаться, где окажешься завтрашним днём… Но когда сидишь на месте, не имея возможности никуда двинуться, не имея возможности сменить пейзаж перед глазами, мысли, от которых так успешно прятался раньше, расправляют свои жестокие металлические крылья, способные поранить одним своим движением!..

По счастью, даже самые тяжёлые раны при надлежащем уходе способны быстро излечиваться, особенно если тело, которому их нанесли, молодое и сильное. И если Доминик всё больше страдала от невозможности куда-либо отправиться, то Гильберт, несмотря на недавнее падение, уверенно шёл на поправку. И вскоре он опять наблюдал в конюшне, как конюх седлает его Бедвира.

— Наконец-то! — вместо благодарности проворчал он, когда тот закончил, и, схватив поводья, вывел коня. Снаружи, у входа в конюшню, он увидел Пьера.

— Успел! — запыхался тот. — Решил тоже проехаться.

— Мог бы и поторопиться! — недовольно заметил Гильберт, поняв, что снова придётся ждать.

Бедвир будто был согласен с хозяином — он беспокойно бил копытом по земле, желая тут же отправиться в путь.

— Смотри: прямо сюда идёт! — вдруг напрягся тот.

Пьер обернулся: прямо к ним направлялся незнакомый мамлюк.

— Если скажет хоть слово, что ему что-то не нравится, тут же его прикончу! — процедил тамплиер, встречая его ненавистным взглядом.

Но тот оказался весьма дружелюбен, хоть и немного путал слова на чужом для себя языке.

— Хороший конь! — добродушно хлопнул он Бедвира по боку. — Не терпится проехаться?

— Поедем, как только второго оседлают, — ответил Пьер, видя, что это вроде хороший парень.

— А конюх, похоже, не особо торопится! — многозначительно добавил тот, мельком скосив взгляд на гнедого, который всё больше нервничал.

— Это точно! — негодующе подтвердил Гильберт, смотря куда-то в сторону, чтобы не встречаться взглядом с ненавистным сарацином.

— Прикажу ему поспешить! — ответил тот, направившись в конюшню.

— Вот и спасибо! — кинул ему вдогонку Пьер. И негромко добавил Гильберту, — а ты прикончить его хотел… Видишь — неплохой же человек!

Не прошло и нескольких минут, как араб вернулся, действительно держа за поводья выхоленную лошадь.

— Что это? — удивились они, но он махнул рукой:

— Зачем вам ждать, пока этот ленивый конюх закончит седлать?! Вот — уже оседланный конь. Между прочим, один из любимцев самого султана! — быстро добавил он, видя их недоумение.

— Конь султана?! — захохотал тамплиер. — Слушай, друг, давай-ка я его опробую? А ты вот, моего возьми!

Мамлюк изменился в лице. Гильберт, передав Пьеру поводья Бедвира, осмотрел арабского скакуна со всех сторон и восхищённо цокнул, не найдя ни одного изъяна.

Браво вставив ногу в стремя, он гордо уселся в седло, даже забыв о ране. Пьер сел на Бедвира, и, благополучно миновав открытые ворота, они отправились дальше.

Выехав и за городские ворота, они пришпорили коней. Вскоре крепостная стена осталась за их спинами, и перед ними оказался лишь простор.

Гильберт мчался, не желая останавливаться. Арабский жеребец был великолепен, он легко летел по песку, словно перо по ветру! Промчавшись вперёд, тамплиер, наконец, оглянулся, чтобы ещё раз похвастать перед Пьером своей удачей, но того рядом не было.

Он немного покружил по округе. Тот всё не появлялся. Рана, о которой тамплиер забыл, заныла с новой силой, и он повернул обратно.

Возвратившись во дворец, он понял, что не зря не стал больше ждать: Бедвир стоял у конюшни, а значит, Пьер был уже здесь.

Довольный Гильберт вернул султанского коня и напоследок даже махнул рукой стоящему неподалёку сарацину, тому самому, который так подсобил. Нервно покусывая верхнюю губу, тот что-то сосредоточенно решал, но кивнул в ответ и проводил чужеземца долгим, странным взглядом.

Вернувшись в комнаты, тамплиер пожурил Пьера за то, что тот отстал, и ещё раз похвастал своей удачей. Впрочем, тому тоже было, что рассказать… — поначалу и он с азартом бросился в эту скачку, пытаясь обогнать арабского скакуна, более привычного к бегу по песку, чем Бедвир, и потому не сразу обратил внимание на его беспокойство. Только когда гнедой попытался сбросить его с седла, Пьер вспомнил о его странном поведении ещё у конюшни. Ему едва удалось усмирить разгорячённое животное, и, спешившись, он кинулся искать причины произошедшего.

Проверяя, как осёдлан конь, не давят ли подпруги, нет ли где какой раны, он вдруг заметил у коленных чашечек Бедвира странный блеск. Чуть дотронувшись до взмыленной кожи, он сразу понял, в чём дело: палец жгло, как от множества укусов…

«Случайность?.. — задумался он и тут же ответил себе. — Такая же, как и в прошлый раз! Кто-то хочет, чтобы Гильберт покалечился…».

Зная вспыльчивый характер тамплиера, Пьер ничего не стал ему говорить, но, собираясь рассказать о случившемся Доминик, направился к её покоям. Правда, несмотря на дневное время, внутрь его не пропустили: служанки одинаково стойко игнорировали как его вежливые просьбы, так и после — несколько угрожающие ноты. Ему пришлось уйти, но ненадолго — среди его вещей была надёжно спрятана чадра, выданная ему Доминик для особых случаев, и, раздражённый тем, что снова приходится использовать такой маскарад, он вернулся к себе. Накинув её на себя и взяв в руки поднос с едой, принесённой слугами для него самого, он возвратился к её покоям.

Для служанки проход в комнаты госпожи был свободен, и он вошёл внутрь. Здесь было много других девушек, некоторые также были закрыты чадрами, и на него никто не обратил внимания. Только главная, Бухзатан, подозрительно посмотрела на вошедшую и спросила, что ей нужно, но, закрытая накидкой, та молчала, цепко держа в руках поднос и не позволяя никому его взять. Доминик вовремя увидела эту сцену и разогнала служанок, а Пьера провела в пустую комнату. Они закрыли за собой дверь, и следить Бухзатан стало не за кем.

Услышав рассказ о прогулке, Бедвире и подозрениях Пьера, Доминик помрачнела.

— Значит, опять вражда… — вздохнула она, опершись на стол. — Разве разные люди не могут жить рядом, не желая уничтожить друг друга?

— Тут ещё вот какое дело… — добавил он с сомнением, — я зашёл и проверил: мой Аселет пока в порядке, и на замену, я так понимаю, мне коня давали хорошего… Гильберт так до сих пор от него в восторге!.. Так что, может, это месть только ему одному. Или же мне готовят другую участь, и тебе тоже.

— Вполне возможно… Думаю, ты, как и всегда, был прав: давно нужно было уехать! — грустно ответила она.

Взгляд Пьера был весьма красноречив.

— Действительно… — помолчав, серьёзно ответила Доминик, поняв его. — Пора в дорогу! Раз уж и Гильберт способен выезжать… Покинем дворец в ближайшее же время! А если он не сможет двинуться в путь через пустыню… Что ж… Он в силах переждать на каком-нибудь постоялом дворе, и будь что будет! За его действия мы отвечать не можем.

Они закончили беседу, и Пьер снова надел накидку. Держа в руках опустевший поднос, он покинул эти покои, но Бухзатан, которой поначалу так не понравилась эта служанка, теперь была спокойна и только молча проследила за ней взглядом: она уже позаботилась о том, чтобы госпоже больше ничего не угрожало!

Служанка же безмятежно шагала по коридору, когда из-за колонны вдруг вышел высокий широкоплечий сарацин.

— Куда идёшь, красавица? — спросил он, но Пьер, не поняв арабской речи, решил не останавливаться и не подал и виду, что что-то слышал.

Тут его окружило несколько стражей.

— Куда бы ни шла, сейчас пойдёшь с нами! — ухмыльнувшись, добавил один из них, и Пьеру ничего не оставалось, как следовать за ними. По счастью, больше к нему никто не обращался, и он надеялся, что стражники дойдут, куда хотят, а его оставят в покое.

Вскоре они действительно пришли — в один из дворцовых залов, где в это время находился султан в окружении визирей и важных сановников.

— Владыка?.. — удивлённый Халиб вопросительно посмотрел на повелителя.

Тот как раз слушал Селима. Главный страж так низко склонился перед Юсуфом, что услышать что-нибудь со стороны было невозможно, и визирь снова с интересом осмотрелся, надеясь понять, что происходит.

— Это кто-то провинился? — спросил он у Заира. Но тот задумался, не спуская с вошедших сосредоточенного взгляда, и тоже не ответил, и Халибу оставалось только ждать.

Уже от одной мысли, что потребуется наказание, он весь как-то преобразился: подтянулся, посвежел, губы растянулись в неприятную усмешку, а в глазах появился блеск.

— Говорят, ты отнесла госпоже еду? — по-арабски спросил Заир, когда владыка закончил беседовать с Селимом.

Служанка, потупив взор в пол, молчала, и он терпеливо повторил:

— Важно, чтобы ты сейчас ответила: сам султан желает слышать твой голос!

Пьер на миг чуть поднял голову и, мельком бросив взгляд по сторонам, понял, что ситуация не изменилась — неясно, зачем, но обращаются к нему, и уйти нельзя, — и снова уткнулся взглядом в пол, проклиная тот момент, когда в руки ему попалась эта накидка.

— Какое невежество! — гневно стукнул по колонне Халиб.

Заир посмотрел на владыку. Приказ был очевиден, и мамлюки сорвали со злополучной арабки чадру. То, что под ней оказался раскрасневшийся от стыда Пьер, поразило только Халиба, потому что Заир и Юсуф ожидали его увидеть, правда, с разными чувствами: один — с сожалением, другой — с холодной яростью.

— Позволь мне тут же отсечь эту нечестивую голову! — молниеносно вынув из ножен саблю, в бешенстве подскочил к нему Халиб.

Но по холодному лицу нельзя было понять, о чём думает владыка. И хотя в глазах его была ярость, он молчал.

— Ты всё равно кровью оплатишь все грехи! Вы все заплатите… — не отводя жёсткого взгляда от глаз Пьера, тихо процедил Халиб. Его верхняя губа чуть подрагивала от ненависти.