Глава 12

Все давно уже встали, и только Доминик безмятежно спала.

— Эй ты! Поднимайся! — с негодованием дёрнула её Джала, но та не шелохнулась.

— Оставь её! — Камила смотрела строго, и наложница, усмехнувшись, отошла. Правда, недалеко и ненадолго: как только новенькая проснулась, Джала тут же снова подошла к ней.

— Ты знаешь, что подвела меня?!

Она склонилась над Доминик и негромко зашипела, пронзительно глядя прямо в глаза, будто от этого её слова больше становились похожи на приказ, которому та непременно должна была подчиниться.

— Я рассчитывала, что ты очаруешь господина! Тогда ему стало бы всё равно, что было бы с рыжей… А ты разгневала Хафиза! Хозяин очень доверяет его вкусу. И если Хафиз скажет, что ты — никто, то станешь самой грязной служанкой! А раз ты такая дура, то теперь будешь слушаться только меня, поняла?! Я буду приказывать тебе, как поступать. Возможно, ты ещё сумеешь мне пригодиться.

В доказательство своей правоты она схватила брюнетку за волосы. Но это была её ошибка: рука новенькой, не мешкая, превратилась в кулак…

Вокруг столпились наложницы — кто-то визжал от испуга, кто-то — от зрелищности и удовольствия, но разнимать дерущихся ни одна не кинулась. Так что представление закончилось, только когда зазвенели ключи и в комнате появился разгневанный Хафиз со стражей.

Виновную искали недолго — Доминик оказалась невредима, а настырная Джала с парочкой подружек были так потрёпаны, что тут же попали в число пострадавших. Наказание не заставило себя ждать, и виновную вывели из райского местечка, чтобы отвести туда, где она могла бы осознать своё поведение.

— Посиди, подумай, — выходя, произнёс евнух.

Его неприятный приторно-ласковый голос Доминик не обманул: он был просто счастлив, что мог так успешно и разнообразно ей мстить!

Трое слуг закрывали за ним каменную дверь так медленно, будто Хафиз желал одного — чтобы она очнулась от своих нелепых представлений о мире и зарыдала, вымаливая прощение. Или чтобы строптивая действительно смогла запомнить — в последний раз — как выглядит дневной свет, его последние проблески, капли… Дверь захлопнулась. Мрак.

Странствуя, она много раз слышала страшные истории о том, как люди сходят с ума — в одиночестве, закованные в темнице, упрятанные под землю, замурованные в кельях… Не видя света, не слыша звуков и людской речи. Но никогда не думала, что в таком месте придётся оказаться ей самой…

Всё, что было вокруг, — только холодные стены и пол. Ни предметов, ни окошка, ни просвета. И где-то ещё в этой мгле был единственный выход — каменная дверь, которую не открыть в одиночку. Возможно, на полу стояла и чашка с похлёбкой или куском хлеба, кувшин с водой… — она не заметила, но верила, что это так. Ведь не голодом её собираются учить?..

Она села на пол и оперлась на стену. И глубоко вздохнула, как после очень тяжёлого и долгого боя. Боя, который она проиграла.

Она закрыла глаза. И снова открыла. Снова закрыла и открыла, и поняла, что итог один — ничего.

«Вот он, мой новый день… И чем я его себе создавала? Желанием жить… Мечтой о свободе. Свободна ли я теперь?.. Могу думать, что хочу. Могу ползать, как хочу. Даже могу встать и сесть — когда захочу. Это всё. И ничего из этого малого, что я теперь могу, я не увижу. Это меньше той свободы, которая была всего пару часов назад. А свобода, что была ещё вчера, так настойчиво казалась меньше той, которая была во дворце… Похоже, я движусь к концу… Я делаю только шаг — и теряю свободу. Пытаюсь пробежать несколько шагов — и меня закрывают в тиски. Чем я так неугодна?..».

Она обхватила колени и сжалась. Ей было не особенно холодно, но так казалось, что становится уютнее — как будто рядом есть кто-то ещё, невидимый добрый друг, который понимает и поддерживает.

«Больше некуда бежать».

Она снова закрыла глаза. В голове как будто что-то затихло — будто пропали все мысли, отхлынув в бесконечность и решив больше её не тревожить.

Время шло. В тишине. В голове всё также было глухо и спокойно — словно выросла бетонная стена, но не снаружи, а прямо там, где когда-то хранились мысли и чувства. И теперь эта стена больше не пропустит ничего, ничего… Не напомнит, не покажет… Потому что незачем. Зачем о чём-то думать? Куда-то бежать?.. Выхода нет. Спасения — тоже… Мрак успокаивает. Словно говорит: «Скоро…».

«Но так хочется… жить!», — вдруг всхлипнула Доминик, неожиданно для самой себя.

Она дёрнулась, поёрзала. И поняла, что глухая стена, запершая за собой эмоции, куда-то делась — внутри души что-то зашевелилось, как чёрный мохнатый паук, расправляющий огромные лапы; и то, что виделось покоем, на самом деле оказалось тоской.

Она подскочила. Ощупывая стены и пол, она прошлась по всей темнице и пальцами ощутила границу между стеной и дверью. Конечно, сразу было ясно, что в одиночку её с места не сдвинуть! Но она долго просидела рядом — убеждая себя в том, что раз есть дверь, то она когда-нибудь откроется. Что даже из этого мрака — есть выход. Что есть выход…

В одном углу она нашла и кувшин с водой, и уже почти чёрствую лепёшку. Но не торопилась их брать. Только когда голод перестал притупляться страхом будущего, она присела на пол, оперлась на стену и медленно сделала глоток.

Живительная вода полилась внутрь. А перед ней вдруг, наплевав на полную темноту вокруг, потекли цветные картины из прошлого.

***

«Эти глаза… Кажется, что и не печальные — но и не радостные…», — промелькнуло на миг в голове Эрики, когда она мельком взглянула на старушку: та пела, а рядом стояла тарелка с мелкими монетами.

Она прошла мимо. Она всегда так делала — ускоряла шаг и опускала голову, чтобы взгляд чуть ли не пробивал тротуар своей внезапной внимательностью к дороге. А пройдя вперёд, снова медленно продолжала прогулку, уверенно оглядывая прохожих.

«Как это страшно… — отдавать свои деньги, — думала она. — Мне ведь и самой они нужны, а откуда мне их ещё взять, если я буду их отдавать? Вдруг у меня у самой их больше и не будет?..»…

Доминик застыла, держа в руках кусок лепёшки. «Не дала даже несколько монет… Чтобы на хлеб…», — в ужасе подумала она, широко раскрытыми глазами глядя в темноту. А перед взором снова в медленном танце крутились воспоминания.

***

Продавец в уличном киоске протянул молоденькой Эрике батон, когда она услышала:

— Девушка, не дадите на хлеб?

На неё смотрел мужчина — непьяный, но помятый и, видимо, лишь недавно протрезвевший, так что и понять нельзя было, сколько ему лет.

— Нет, у меня нету… — она поспешно забрала батон и ушла.

Ей было очень страшно — она была почти ребёнком, а её учили, что с незнакомыми разговаривать нельзя: они могут обманывать и вредить. И в ужасе от того, что к ней обратились, она чуть ли не бежала от этого места, дрожа от страха, что ей могут навредить…

«Но это была одна монета… равная буханке хлеба… — по щекам Доминик потекли слёзы. — Я так боялась обмана и не могла придумать, что можно самой купить ему этот хлеб! Ведь он просил только хлеба, хлеба… А я не дала… Боясь, что обманут… одна монета…».

***

— Подожди-ка… — остановила Эрику Женя, увидев старушку, продающую несколько садовых роз. — А сколько стоит?

— Одна штука — семьдесят, милая, — та торопливо показывала цветы, боясь, что девушка уйдёт без покупки.

— Вот, возьмите. И сдачи не надо, — Женя протянула деньги за несколько цветков, но взяла лишь один.

Эрика смущённо смотрела по сторонам, ожидая, когда они пойдут дальше. Отходя, она услышала, что старушка вслед благодарит их. Её подругу. И ей стало неловко — не потому, что она так не купила, а потому что так сделал кто-то другой…

***

Она спускалась к набережной. Всё ближе звучала музыка, и вскоре она уже видела его — молодой, высокий уличный музыкант смотрел прямо на неё.

Эрика подошла ближе. Конечно, она не очень желала расставаться с деньгами, но ведь тут — молодой красавец… «Как он глядит!..», — подумала она с удовольствием и остановилась у лестницы. Облокотившись на перила, она замерла, чтобы показать, что она слушает его музыку; чтобы было ясно: она не просто даёт ему деньги, но — за дело, за работу.

Послушав немного — выдержав торжественность эпизода, — она положила в элегантную шляпу горсть монет и пошла дальше…

Перед глазами Доминик снова стояла та старушка — из первого видения… И эта горсть монет, что она дала за дело… «Не чтобы помочь…». Она опустила кусок лепёшки обратно на тарелку и зарыдала.

Есть больше не хотелось — эта чёрствая лепёшка показалась ей вдруг такой ценной, что она не могла её кушать. У неё есть эта лепёшка. Пока она её не съест, у неё будет еда, будет жизнь…

Она свернулась на полу и сжалась в комочек, как сумела, — не чтобы согреться. Хотелось спрятаться от собственных воспоминаний и мыслей. Спрятаться от призраков прошлого, которые укоряли: «Можно было помочь…».

Окружающая темнота запертой комнаты не говорила, сколько времени уже прошло. Не говорила, день ещё или наступила ночь… Но уставшие тело и душа, в конце концов, заставили Доминик заснуть…

Проснулась она от резкого окрика, кто-то дёрнул её за плечо:

— Просыпайся! Эй, отдыхаешь тут, что ли?!

Подняв голову и прищурившись от неожиданного света, хлынувшего из-за открытой двери, она увидела Хафиза.

— Идём со мной!

Она поднялась и вышла. Она решила, что её поведут в другое место для нового наказания, но евнух передал её в руки уже знакомых стражей и молча ушёл, и они пошли без него.

— Обратно идём, — усмехнулся Мурад, заметив её беспокойный взгляд, рыщущий по сторонам. — Видать, кто-то заступился.

— Я слышал, это рыжая… Уговорила Хафиза, — негромко добавил Раза. — Она же любимица господина, вот Хафиз к ней и прислушивается.

— Да… Помню, как господин Казим её на базаре-то увидел — так голову и потерял. Ещё бы! — вся — как рыжее солнце!.. Говорят, братец её ни в какую продавать не хотел… А потом она и сама пришла. Да такая, знаешь, спокойная… Будто тоже господина любит. Да-да, — увидел он удивлённый взгляд Разы, — Джазил-то хозяину тогда так и сказал, что, мол, и она сразу-то его как полюбила!.. Потому и пришла.

Стражник развёл руками: мол, как бывает! А Доминик слушала, чуть дыша. Всё, что она смогла понять в этот миг, — что Камиле в гарем Казима помог попасть тот самый Джазил, который и её саму сюда привёл. «А точно ли он помогал ей?..», — мрачно подумала она.

Перед ней снова заскрежетал замок решётки; за приподнятым ковром ждала Камила.

— Ты как? Хафиз согласился привести тебя обратно, только чтобы к приезду господина ты научилась вести себя, как другие, — тихо добавила она, с беспокойством глядя на Доминик. — Я объяснила, что ты не виновата в той драке, и он приказал остальным тебя больше не трогать. Чтобы порядок был…

— Понимаю, — ответила Доминик и, неожиданно для самой себя, чуть поклонилась Камиле. — Спасибо тебе!

Время, проведённое новой наложницей взаперти в одиночестве, ничего не изменило в порядках гарема: девушки веселились, игрались, теперь не особо обращая внимания на новенькую, не желавшую быть, как они.

Укрывшись шторами от слишком весёлого мира шумной комнаты, Доминик снова стояла у окна. «Целый день потерян, целая ночь!.. Лишь бы Тахир не бросил меня из-за этой задержки!», — с досады кусала она губы.

Она едва дождалась, когда спустится вечер и все уснут. Убедившись, что она одна бодрствует, Доминик замерла, чуть сдвинув штору.

По счастью, её надежды оправдались — Тахир действительно пришёл. Удостоверившись, что Доминик вернули в гарем, он предостерёг её от новых ошибок, чтобы следующим вечером они смогли выполнить свой план. Она молча приняла его укор и пообещала больше не оплошать. И новым днём она была собрана, как никогда в этом мире!

Снотворное всё также благополучно лежало под коврами, и Доминик осторожно вытащила его, пока никто не видел. Оставалось главное — добавить его в воду так, чтобы потом её пили все наложницы…

Она дождалась, когда слуги последний раз принесут напитки — это делалось всего два раза в день: утром и перед обедом. А после, видя, что девушки насытились, принялась воплощать свой план.

Внешне расслабившись и повеселев, Доминик довольно присела у амфоры и медленно, будто наслаждаясь самим цветом прекрасного напитка, налила себе кубок.

— Как вкусно! — громко причмокнула она, жадно выпив его до дна. — А можно мне ещё?

С разных сторон в ответ послышалось одобрение. Наложницы порадовались, что в их раю действительно состоялось прибавление — очевидно, тяжкие меры Хафиза всё-таки возымели своё действие, и новенькая понемногу становится своей, такой же, как они.

«Что ж, теперь главное — не подкачать…», — подумала Доминик. Она тоже бросилась веселиться и играть, и бегать за наложницами так, что даже Камила умилялась её быстрому перевоспитанию. И никто не замечал, что новенькая тот тут, то там подбегает к какому-нибудь кувшину и пьёт, пьёт, а кое-где и незаметно проливает на ковёр…

Позже они обнаружили несколько пустых амфор.

— Что это такое?! — зашипела Джала, обойдя весь зал в поисках сладкого напитка и поняв, что из питья осталась только вода в четырёх кувшинах.

— Не может быть! — Камила растерянно посмотрела на кружащую среди наложниц Доминик.

— Ты должна следить за ней!

— Завтра такого не будет, — твёрдо ответила та, решив, что брюнетка просто перестаралась.

Когда новая новенькая вволю навеселилась и плюхнулась на ковёр, Камила подсела к ней, чтобы тихонько подсказать:

— Вот эти напитки все…

— Да, очень вкусно, очень! Ты права, я буду делать всё-всё, как вы тут…

Доминик тут же подскочила и снова отправилась к веселящейся группе, оставив рыжую в некотором беспокойстве.

«Осталось избавиться от воды, да так, чтобы они это поняли!», — оценивающе огляделась Доминик. Два кувшина стояло у бассейна, один — под колонной недалеко от Камилы, последний — на пути Доминик к бассейну.

За ковром загремели ключи, чтобы в последний раз впустить слуг, принесших кушанья. Поставив подносы, они ушли. И Доминик, больше ни о чём не думая, осторожно, как кошка, крадущаяся к куску мяса, пересекла зал и, пока никто не видел, всыпала в кувшин под колонной снотворное. А затем отошла подальше.

Внезапно с громким счастливым смехом она начала бегать от подноса к подносу, рассматривая блюда. А потом подскочила к бассейну и со звенящим хохотом выплеснула воду из кувшина на купающуюся чёрненькую.

Это привело наложниц в настоящее замешательство: некоторые застыли, поднеся кусок еды ко рту. Это дало Доминик возможность сразу избавиться и от второго кувшина.

— Да она сумасшедшая! — завопили красавицы, в ужасе бросив трапезу.

Та же, не теряя ни минуты, кинулась к третьей амфоре. Подбежав, она поняла, что сзади её догоняют опомнившиеся наложницы. Обернувшись, она выплеснула воду на них и, чтобы не вызывать подозрений по поводу последнего кувшина, посмотрела на него безумным взглядом, сделав вид, что собирается бежать и к нему.

— Нет! — заорала Джала, схватив оставшуюся амфору. — Не отдам! Ты безумная! Ты оставила нас без воды — это последнее, что у нас есть до утра!

— Да? — удивилась та. — Разве напитки не приносят, когда мы захотим?

Виновато оглянувшись, она увидела, что окружающие смотрят на неё настороженно и даже испуганно.

— Ой, простите! — чуть не плача, добавила она, однако, таким хищным взглядом посмотрев на кувшин в руках Джалы, что та только крепче прижала его к себе.

Остаток вечера недовольны были все — но лишь Доминик притворялась. Пару раз она печально поднималась из своего одиночества, которым её наградили, и демонстративно просила у наложниц глоток воды. Но те уже разделили остатки между собой, чтобы сумасшедшей не досталось ни капли драгоценной жидкости, которую она так не берегла. Видимо, никто уже и не хотел, чтобы она становилась своей… Только Камила пыталась с ней поделиться, но Доминик удалось отказаться, не вызывая подозрений.

Когда на веки наложниц спустилась ночь, она осторожно спряталась за шторами. Луна была закрыта тучами, в темноте чуть дальше окна уже ничего нельзя было разглядеть, и она надеялась только на свой слух.

Он её не подвёл, и вскоре она услышала долгожданный шорох, а вскоре и увидела Тахира.

— Спят? — спросил он, доставая небольшой инструмент. — Я буду пилить, а ты предупреди, если кто-то войдёт в комнату!

Она кивнула и повернулась к окну спиной, чтобы следить за гаремом.

Но никто чужой не нарушил этот покой.

Снотворное было качественным, пила — острой. И вскоре из резной решетки получился сносный проход.

— Переоденься, — протянул Тахир ей мягкий свёрток.

Снятый наряд цвета надоевшей халвы она утянула в узелок, собираясь забрать с собой, чтобы погоня думала, что в нём она и сбежала. На разговоры времени не было, и она промолчала, хотя у неё сразу возник один вопрос: как у молодого араба оказались даже не те истёртые вещи, что носил ученик Джохар, а мужской походный костюм, в котором она ушла из дворца?..

Конечно, Тахир рассказал бы ей, что на днях на базаре старик Саид аль-Беруни среди своих кувшинов и блюд стал продавать элегантный мужской костюм, который ему самому никак не мог быть впору. Тогда-то Тахир и услышал историю, что гончар нашёл эти вещи в пристройке, где недавно жил его ученик, и выкупил их, смекнув, что девушке они наверняка понадобятся.

Они выбрались на улицу. Свобода охватила её измученное сердце, и Доминик помчалась в темноту ночи вслед за молодым мужчиной.

Остановились они, только когда выбрались на окраину города, к красильным чанам. Они присели на каменный край, чтобы передохнуть, и она поняла, что теперь можно кое-что прояснить.

— Так кто ты?

— Торговец.

— И каков твой товар, что ты ходишь с Ризваном? — ехидно спросила она, но тут же смутилась, вспомнив, что он только что её спас.

— Теперь я уже не торгую… Я должен выплатить ему долг, поэтому каждый день хожу за ним и выполняю поручения.

— А что за долг?

Он напрягся, не желая отвечать, но потом вздохнул:

— Мой отец когда-то был знатным торговцем… Одежда, шелка, бархат привозились из разных городов. Когда его лавка досталась мне, мы с сестрой ни в чём не нуждались, деньги плыли к нам рекой… Но потом всё изменилось — корабль с товарами, что шёл в Яффу, не пережил шторма. Затем караван разграбили, ещё один корабль пропал… Богатство исчезло, как не было… Тогда старый друг семьи…

— Джазил? — вдруг предположила она, насторожившись.

— Да, старик, которого ты видела… — удивился он её догадливости. — Джазил был добрым другом нашей семьи, другом моего отца. Он попытался нам помочь — его родственнику нужен был помощник, чтобы отвести караван в Медину, и он посоветовал меня. А когда я вернулся обратно… Всё стало ещё хуже: меня обвинили в пропаже шкатулки с драгоценностями, которую я должен был привезти. Но, поверишь, ни о какой шкатулке я раньше и не слышал!.. Свидетели от меня отказались, и меня обязали выплатить этот долг. Пришлось продать дом, у меня больше ничего не осталось. Но самое драгоценное, что у меня было всегда, — моя сестра Даурия, — тоже пропала…

— И никто не помог искать? Друг семьи ничего не знал?

— Джазил… Лучше бы он молчал, уверяю тебя! Но, считая своим долгом рассказать мне правду, он объяснил, что в моё отсутствие Даурия приходила к нему — просила взять её в жёны, потому что устала быть одна. Он согласился и даже дал ей денег, но она взяла их и сбежала. Моя милая бедная Даурия!..

— А какого цвета были её волосы?

— Рыжее солнце, палящий закат… С тех пор её больше никто не видел. А те деньги, что Джазил заплатил за неё, меня обязали ему вернуть. У меня уже ничего не было, и меня должны были наказать, но господин Ризван ибн Маариф сжалился надо мной и выкупил мой долг. Вот отчего мне приходится ходить за ним и выполнять его приказы — в уплату.

Он замолчал, и Доминик больше не решилась его расспрашивать.

Вокруг постепенно светлело. Приближалось утро.

— Тебе нужно уходить. Поднимется шум, тебя будут искать… И есть те, кто уже видел тебя в мужском костюме, — они смогут тебя узнать, — добавил он, и она осторожно ответила:

— У меня нет пропуска, чтобы пройти через городские ворота.

— У меня есть — я тебе дам. Ризван знает, что я никуда не денусь, потому иногда я выхожу из города по его поручениям — встретить каких-нибудь людей, кому-нибудь что-то передать…

— Тогда почему ты не сбежишь? — изумилась она. — Ведь ты же ни в чём не виноват, тебя ложно обвинили алчные люди!

Он пожал плечами.

— А куда? Мне больше некуда идти. Тем более, он это предусмотрел — кади назначил в случае побега такую цену за мою голову, что дешевле выполнять поручения Ризвана.

— Что ж… Тогда, раз ты дашь пропуск, мне остаётся только вернуть коня, — задумалась Доминик.

— На рынке как раз продают арабского скакуна, такого холеного! Я сам его видел — великолепный, ухоженный, будто весь из серебра… — мечтательно ответил Тахир, но она резко его перебила:

— Что за конь?

— А не знаю… Давно уже продают. По базару слухи ходят: говорят, конь — из самой султанской конюшни! Только не покупает никто — дорого очень.

Сердце Доминик тревожно замерло — мог ли загадочный серебристый конь быть её собственным драгоценным Аженти?.. Она не могла рисковать им и, получив от Тахира пропуск, в смятении поспешила обратно, в город.