Глава 8

В зале была Аими — слуги отправились доложить о её приходе госпоже, и ей оставалось только ждать. Но ей, такой юной, было здесь так страшно — никогда раньше она не видела таких больших помещений, столько мрамора, столько света и столько вещей. С испугом и восторгом она осматривалась, сжав маленькими ручками небольшую корзинку.

Конечно, девочка пришла сюда не одна, а с Сарикой, но её во дворец не пустили. Впрочем, сама она и не рассчитывала, что попадёт внутрь, но не могла не прийти, чтобы поблагодарить за присланного им лекаря ту, которая, как она знала, сейчас живёт здесь. Она хотела передать, если получится, для неё корзинку с финиками — всеми, что оставались на единственном дереве, украшавшем их маленький двор. Но Заир, которому докладывали обо всём, касающемся госпожи, посчитал, что девочку во дворец лучше пропустить — он решил, что благодарность маленького существа принесёт Доминик особую радость, а то и сделает кое-что получше: детская искренность и наивность помогут вернуть её из мира битв к обычным земным радостям… И потому, когда в зале появилась Доминик, она увидела Аими и рядом с ней — знакомую корзинку, наполненную финиками. На глаза её навернулись слёзы, но, проглотив подступивший к горлу комок, она мягко улыбнулась.

— Твои финики прекрасны, дитя! Что ты хочешь за свою доброту? Не бойся, называй!

— Лепёшек… — пролепетала та, не понимая, почему у неё спрашивают, ведь это она пришла благодарить.

Сердце Доминик дрогнуло, но она сдержала эмоции и нарочито строго кинула слуге:

— Наберёшь столько лепёшек, сколько на дереве фиников! А эту корзину наполнишь монетами. И отнесёшь всё, куда покажет это дитя. И смотри: коли узнаю, что не выполнил, как велено, не сносить тебе головы!

Аими не верила своему счастью, видя лепёшки, и не очень понимала ценность тяжёлой корзины, которую понёс вслед за ней слуга. Но, увидев изумлённые глаза матери, дожидавшейся у дворца, она поняла, что это, наверное, очень много, раз та упала на колени и, одновременно с молитвой и слезами радости, кинулась обнимать её саму.

А Доминик ушла к себе и в одиночестве заперлась в спальне. На неё опустилась ужасная печаль — от мысли, что сделанного было так мало, что это была только капля в огромном море страданий и горестей!..

В комнату осторожно постучали. Негромко, терпеливо. Казалось, там стоял кто-то вежливый или понимающий… Возможно, кто-то, кто подозревал, как ей сейчас тяжело, или кто просто не хотел мешать, нарушая её покой… Но Доминик было всё равно.

Она резко подскочила и распахнула дверь — там была Бухзатан. Не успела она произнести ни слова, как госпожа, не обращая на неё внимания, торопливо прошла мимо.

Ей нужно было избавиться от боли и мыслей, нужно было куда-нибудь вылить мучающий её огонь, и она направилась прямо к оружейной — той самой, куда, как обещал султан, её не должны были пропустить.

Войти внутрь действительно оказалось сложнее, чем найти сюда дорогу!

— Кто такой? — прищурился Рашад — один из двух стражей, в этот день охраняющих оружейную.

— Скорее, кто такая? — поддакнул Назар, всматриваясь и не веря глазам — видя мягкие женские черты лица и мужскую одежду. И Доминик с досадой запоздало подумала, что стоило бы надеть если не шлем с полумаской, больше подходящий к кольчужной рубашке, чем к походному костюму, то хотя бы плащ с капюшоном, чтобы скрыть лицо.

— Действительно! Никогда бы не поверил!.. А, может, ты и есть госпожа, которую приказали сюда и на милю не подпускать? — подозрительно спросил Рашад, подходя ближе.

— Что вы! Меня… приняли на службу. Служанка я… — медленно, растягивая слова, придумала она.

— А откуда у тебя такая одежда?!

— Так я как раз прислуживаю… приезжей госпоже. А она ну очень требовательная! Приказала её носить, — растерянно развела Доминик руками.

— Что ж, может быть! — решил Рашад, не соглашаясь с недоверчивым жестом Назара. — Слышал, она очень своенравна.

— О, она даже меня учила мечом махать!

Воины засмеялись.

— Не повезло! А здесь-то ты зачем?

— Госпожа прислала посмотреть, что тут есть.

— У нас приказ не впускать её сюда!

— Но ведь здесь только я! Так помогите — дайте осмотреть оружейную, чтобы я могла ей что-нибудь рассказать. А потом я покажу, чему она меня научила!

Не найдя в её словах ничего предосудительного, служанку пропустили внутрь.

Несколько часов она провела весьма счастливо, рассматривая стойки с саблями, топорами, копьями и щитами, и стены, усыпанные луками и арбалетами… Пока воины не решили, что прошло уже достаточно времени, чтобы было о чём доложить госпоже.

— Ну, а теперь покажи-ка, что обещала! — подмигнул Рашад Назару, предвкушая веселье.

Но, к его удивлению, то ли госпожа оказалась хорошим учителем, то ли служанка была достойной ученицей: получив долгожданную возможность размяться, Доминик с удовольствием замахнулась мечом. И вскоре они не на шутку разыгрались: Рашад — всё ещё не веря, что эта девчонка умеет сражаться, а она — с мелким пакостным страхом, что вскоре её лишат и такого развлечения.

Её опасения подтвердились быстрее, чем она думала: через некоторое время, когда ещё раздавался звон их оружия, в оружейную вошли Заир и Юсуф. Их разговор, до этого весьма оживлённый, сразу затих.

Визирь, увидев Доминик с мечом в руках, от неожиданности не нашёл, что сказать, а султан таким ледяным взглядом посмотрел на мамлюков, что даже у опытного воина Назара похолодела душа. К сожалению, разгорячённый Рашад не видел ничего, кроме клинка, со свистом разрезающего воздух.

— Довольно!

Услышав властный голос, воин, не теряя бдительности, сначала прекратил бой, а потом, опустив палаш, обернулся, чтобы склониться перед владыкой.

«Как не вовремя! — с досадой подумала служанка-госпожа, увидев лица вошедших. — А ведь мы только разогрелись!..».

— Как посмел поднять руку на госпожу? — услышав этот голос, за здоровье воинов испугалась даже Доминик, до этого всё же не верящая, что Юсуф действительно способен казнить своих слуг.

— Владыка, мы её не встречали, а это…

— Это она! — возмущённо перебил Заир аль-Хикмет, вновь обретя голос.

Рашад, не понимая, что происходит, поставил палаш на место, но так неловко, что тот упал на пол с неприятным, угрожающим звоном.

— Они чётко выполнили приказ! — махнула рукой Доминик, пытаясь привлечь ледяное внимание к себе. — Но я немного пошутила… И не их вина, что они не знают меня. А оружейная у вас великолепная! Такого количества прекрасных образцов я ещё нигде не встречала.

Говорила она это очень добродушно, будто рассказывала интересную историю на дружеской встрече, а взгляд был очень напряжён — со всей резкостью она вдруг поняла, что ситуация накалена до предела, и ей хотелось хоть как-то смягчить удар.

Но Юсуф всё также смотрел на мамелюков. Правда, в голосе к оттенкам звенящей стали добавилась странная интонация: будто говорящий стремился своей непреклонной волей защитить что-то, ему дорогое.

— Вы вольны делать всё, что хотите. Но воины не выполнили мой приказ, поставили под угрозу вашу жизнь, и наказание не заставит себя ждать.

Заир, поняв, что за этим последует, достал из стоящей рядом стойки саблю и протянул ему.

— Подними оружие! — холодно приказал Юсуф Рашаду.

Тот в ужасе отшатнулся — невозможно было представить его судьбу, если бы он ранил повелителя! И тут же в голове его пронеслась и другая мысль — что, если не защититься прямо сейчас, смерть придёт гораздо быстрее. Он вовремя схватил палаш, чтобы успеть отразить удар!.. Но уже через несколько атак не выдержал силы противника, и рука его дрогнула — последним ударом быстрого, но напряжённого боя Юсуф выбил палаш у него из рук и вновь замахнулся!..

— Нет! Умоляю! — закричала Доминик, закрыв лицо руками.

Через секунду тишины сквозь пальцы она увидела, что рука владыки зависла в воздухе, держа острие сабли у шеи Рашада. На коже мамлюка медленно проявлялась красная полоска от мелкой царапины. Юсуф, повернув голову, смотрел на Доминик.

— Милосердия! — повторила она ещё раз, пытаясь сдержать биение напуганного сердца.

— Лишь ради этих глаз! И только в нынешний раз.

Он отвёл клинок, и Рашад упал на колени, но на него повелитель уже не глядел: кинув теперь ненужную саблю Назару, он твёрдо протянул руку к выходу, приглашая Доминик покинуть оружейную. На свинцовых ногах, едва живая от ужаса, она молча повиновалась.

Медленно добрела она до своих покоев, не обращая внимания на провожатых, следующих на расстоянии позади. Сердце её продолжало биться быстро, будто не веря, что страшный эпизод прошёл, что всё самое ужасное уже закончилось и больше не повторится. На самом деле она и не верила в это… — она не могла быть уверена, что такое никогда не повторится, и в этом был главный страх! — она не могла решать за людей, не имела слов, способных убеждать сложить оружие и никогда не поднимать его на себе подобных!.. Она ничего не могла!

В следующий раз, когда она снова увидела Заира аль-Хикмета, ни словом она не обмолвилась о произошедшем эпизоде. Он тоже не напоминал о нём, будто и не было той смертельной угрозы для воина, этого похода в оружейную и даже самой оружейной. И когда она навестила своих спутников, она также не стала упоминать им о случившемся, но надеялась, что и без этого они, наконец, все вместе решат, когда уже покинут дворец, как они с Пьером раньше и договорились. Впрочем, тому тоже было, что рассказать, — когда тамплиер ненадолго отошёл от них, Пьер быстро поведал Доминик, как его застали под накидкой, когда он на днях покинул её покои.

— Мне, кстати, сказали, что лучше и носа из комнаты не показывать! Даже казнить собирались, опять! — добавил он громче.

Гильберт, сходив за своей походной фляжкой с вином, снова подсел к ним и придвинул кружки.

— А ты как? Когда восстановишься? — спросил у него Пелерин. — Очевидно, нам всем намекают, что пора уже в дорогу.

Тот вдруг как-то ощетинился, будто его ударили прямо по ране.

— Мне-то, конечно, лучше, чем было… Но всё же, — он даже понизил голос, что было совсем на него непохоже, — если бы они приходили, как раньше, я бы вполне подумывал и о дальнем отъезде.

— Кто приходил бы?

— Лекари.

— Тебя перестал посещать лекарь? — похолодел Пелерин.

— Нет, он приходит, но не так часто. И мази кладёт куда меньше, чем обычно… Что это, заговор, месть?

Пьер и Доминик переглянулись.

— А может, медленная казнь. Но каждому своя…

Оставила она в этот раз своих спутников с новыми, весьма неприятными мыслями и нерешённым вопросом — как скоро они смогут собрать необходимое в дорогу и отправиться в путь…

Давно уже не утреннее солнце протиснулось сквозь шторы, когда новым днём она только открыла глаза. Но подниматься она не спешила, ощущая, что всё ещё не может прийти в себя ото сна: она видела набережную в родном городе, в своём веке, чувствовала воздух, напоенный свежестью реки. Свежестью, до которой нельзя дотянуться и можно лишь вспомнить на несколько минут…

Она снова накрыла голову подушкой — но та будто помнила нынешний сон и, не давая его забыть, снова насыщала видение яркими красками. Тогда Доминик медленно поднялась и, стараясь думать только о том, что видит вокруг себя, в окружающем мире, а не в воспоминаниях, привела себя в порядок. Но внутренний взор всё равно не отпускал прошедший сон, и сама она будто ещё дышала этим сладостным ароматом — ароматом свободы и свежести в своём городе…

Она перешла в другую комнату. Немного посидела здесь, нервно дёргая золотые кисточки подушек… Потом подскочила и зашла в другую. Попыталась найти себе какое-нибудь дело, но всё, за что она ни бралась, не помогало — настырное и такое реальное вспоминание родного века не отпускало!

Вконец измучившаяся, не видя перед собой ничего, кроме своей тоски, она покинула покои и, выйдя из дворца, кинулась в сад.

Пробежав достаточно далеко, она остановилась у большого фонтана. Тут было красиво! Чётко очерчивая квадраты, вглубь уходили каменные дорожки. Благоухание пряных трав и цветов, соединяясь в невероятный букет, изредка разбавлялось порывом лёгкого ветра. Здесь было тихо. Перед ней дышал простор — небо над головой и тишина со всех сторон. Никаких голосов, вопросов, смеха. Никаких людей.

Она устало присела на скамью. Сон о родном городе не просто нарушил её покой… Он будто разрезал давно зашитый и спрятанный подальше от глаз мешок с воспоминаниями, теми самыми, оттуда… И теперь с мучительной болью она снова и снова смотрела на свою прошлую жизнь. Ту, когда Эрика была такой юной, такой наивной и любопытной…

«Куда всё это делось? — не сдержавшись, всхлипнула она. — Кем я была? Весь мир мне казался интересным. Каждый раз я просыпалась с тем, чтобы найти что-то хорошее в новом дне и радоваться, радоваться…».

Перед глазами её нежданно появились давние друзья.

— Эрика, привет! Красотка, вся прямо сияешь!

— Да, мерси, я такая! — жеманясь, ответила она.

— Ты сегодня идёшь с нами, не передумала?

— Конечно! А в какой клуб?

Молодой человек стушевался, а потом засмеялся:

— Ты иногда такая смешная… Забыла, что ли? Костю навестить…

Она забыла. Но всё равно с удовольствием съездила с друзьями в больницу, и всё было прекрасно в тот день! Правда, только Эрика не замечала, что беспрестанно шутила и смеялась, желая быть в центре внимания, хотя оно требовалось больному…

«А что стоит чужое внимание, — задумалась Доминик, — если всё равно никто не сможет узнать, что на самом деле таится в глубине моей души?.. Да и зачем оно было мне нужно? Неужто для того, чтобы почувствовать себя живой, чтобы среди лучей чужих взглядов осознать, что я точно существую на этом свете?..». Она подняла голову и всмотрелась вверх, в небо. Но оно не давало ответов — что было правильным, а что — нет, и ей пришлось снова самой окунуться в горькие размышления.

Остатки печали дальней флейты давно уже отзвучали, когда она, наконец, решила вернуться в покои. Она была задумчива, но ей было уже не так беспокойно, как ещё недавно, после прошлого сна. А новой ночью ей приснилось совсем другое…

Перед ней был человек, но в темноте комнаты его лица поначалу не было видно, и только на руки падал свет — прямо на окровавленный кинжал…

«Думаешь, думаешь, я прекрасен внутри? Это небо создало меня таким, и я достоин любви и уважения?!», — хохотал хриплый голос, выкрикивая слова по два раза, как эхо. Они всё ещё болезненно звучали в её голове… «Наказания, наказания не должно быть, ведь я прекрасен и индивидуален!», — хрипел, страшно смеясь, голос.

Она оробела во сне — но лишь на миг, сразу поняв, что не так в сказанных словах. И тут же в комнате осветился тёмный угол: над детской колыбелью.

«Вот таким небо привело тебя в этот мир! — показала она на младенца. — Ни одной чёрной мысли, ни одного желания принести кому-либо боль, ни капли жестокости в глазах. А эта улыбка…». «Я никогда не улыбался!», — захрипел голос. «Нет же, вот, смотри! Это ты улыбаешься. Мы все улыбаемся, когда приходим в этот мир. Но иногда другие, такие же люди, как и мы, заставляют нас об этом забыть… Или это делаем мы сами…». «Если так, то я уже не буду иным!», — отзывалось в пространстве сна. «Но человек может меняться! — ответила она. — Нужна лишь сила духа. Изменив свои дела, надо оплатить содеянное зло и идти новым путём!..».

Всё закружилось и исчезло в вихре эпизодов и силуэтов, и только улыбка младенца оставалась перед глазами, пока вдруг не превратилась в улыбку мужчины с редеющими зубами, того самого — с хриплым хохотом; а потом и она пропала. И тогда Доминик проснулась. Но ещё долго она не могла забыть этот сон.

«Наказание — это этап, который нужно пройти, чтобы не только искупить содеянное, но и выйти на новый уровень самого себя, — продолжала она мысленно отвечать незнакомцу из сна. — И чтобы душа менялась, её тоже нужно тренировать: как ум, как мышцы…».

Запретив служанкам следовать за собой, она прошла в дальнюю комнату своих покоев. После неудачного посещения оружейной она поняла, что тренироваться с мечом только из-за одного её желания ей всё равно не позволят, потому из этой комнаты сделала тренировочную — вынесла все ненужные вещи, и теперь внутри находились лишь скамья да пара больших зеркал. И оставалось много пространства для того, чтобы руки не забыли, как защищаться в дальних странствиях.

На несколько часов здесь поселился свист разрезающего воздух клинка. Острая сталь успокаивала и сосредотачивала: была холодна даже своим цветом, будто отвергала саму мысль о возможном существовании в этом мире каких-либо эмоций.

Потом дверь приоткрылась, в комнату осторожно вошёл Заир. С минуту постояв молча, он понял, что Доминик на него отвлекаться не собирается.

— Служанки обеспокоены, что ты опять их прогнала, — произнёс он осторожно. — Думают, не угодили тебе чем-то…

На миг она дёрнула бровью, услышав в его словах упрёк — будто она была виновна в страхах тех, кто с таким благоговением ей служит. «А разве я просила об этом?..», — подумала она, но тут же ударом меча по воздуху избавилась от мелькнувшего возмущения.

— Зря, они — хорошие девушки! — отметила она вслух.

На лице визиря она тут же заметила лёгкую улыбку и едва улыбнулась в ответ. И резко добавила, не переставая наносить удары по пустоте:

— Улыбаешься?! Вот тебе, получай!

— А с кем ты дерешься?

— Ты не узнал его? Не понимаешь? — она не отводила от клинка серьёзного взгляда.

— Здесь же никого нет?

Она остановилась, тяжело дыша, и махнула рукой на зеркало.

— А там кто?

— Отражение? Моё?

— При чём тут ты!.. Послушай, для тебя может быть загадкой то, что я дерусь напротив зеркала, но она, — Доминик кивнула в сторону отражения, которое ответило ей таким же жестом, — видит всё, что происходит.

— Что видит?

— Она — это та, из-за которой я нахожусь там, где не хочу быть, и делаю то, что раньше никогда не стала бы делать для удовольствия. То есть это та, которая самым нелепым и глупым образом втянула меня в эту окружающую действительность. Вот она сейчас смотрит и думает: «А может, я всё-таки была не права? Если бы я была другой — лучше самой себя, мне не пришлось бы держать в руках клинок и так нелепо объяснять, что у меня всё в порядке с рассудком, но просто сил уже не хватает?».

Заир обескураженно молчал, и она чуть спокойней добавила:

— Если хочешь потренироваться, милости прошу… Только оружие с собой принеси. Если же нет — то мне нужно ещё немного времени…

«… чтобы прийти в себя», — мысленно закончила она.

Заир понимающе кивнул. Задержавшись на мгновение, чтобы убедиться, что она снова сосредоточена только на клинке, он с досадой вышел. То, что ей нужно немного времени, он прекрасно понял… — это значило, что до вечера её лучше не беспокоить. А вечером, как он знал, он может и не найти её в покоях, потому что она будет бродить по саду или вокруг дворца, или где-нибудь в другом месте в поисках, к примеру, противника для боя или ещё чего-нибудь запретного, того, что Юсуф бы не одобрил… Раздражённый, он отправился к Халибу.

Визирь, правая рука султана, хоть и не любил чужаков, был весьма умён, а ещё — его никогда не одолевали сомнения. Его спокойствие и чёткое знание того, как нужно поступать, сейчас очень бы пригодились Заиру, переставшему понимать, как действовать в отношении Доминик. Конечно, он не мог рассказать собрату, что сам он желал бы, оставаясь ей другом, действовать по-дружески, всячески поддерживая её манеру поведения; но поговорить с ним о том, как повернуть её в сторону наслаждения этим миром, жизнью в этом дворце, он мог.

Служанки быстро поставили перед ними горячий, только что с огня, кофе и покинули комнату.

— Что-то случилось, друг мой? — внимательно посмотрел Халиб на Заира, наслаждаясь очень маленькими глотками обжигающего напитка. — На тебе лица нет.

Тот нервно постучал пальцем по кофейному столику, подбирая слова.

— Госпожа… меня тревожит.

— О да! Полностью с тобой согласен, — понимающе кивнул Халиб. — Владыка слишком церемонится с ней! Будь моя воля, её давно бы заперли в комнате без окон, чтобы она, посидев там какое-то время и осознав благодать Милостивого, искупила свою вину перед ним!

— Прости, мудрый Халиб, я не это имел в виду… Ей здесь не нравится, — осторожно поправился Заир аль-Хикмет.

Удивлённый Халиб на миг даже перестал пить кофе.

— Говорю же, пусть владыка запрёт её в комнате и лишит своего внимания, тогда она поймёт всё, что надо! Или даже пройдётся пару раз плёткой — никогда не бывает лишним… — пожал он плечами, ещё раз подумав.

Заир взглянул на него молча, понимая, что не такой совет он хотел бы услышать… Но Халиб, казалось, понял его замешательство: допив, он отставил чашку и посмотрел на него очень внимательно.

— Послушай, я ведь знаю, что тебя беспокоит, — негромко сказал он, чуть наклонившись вперёд, ближе к Заиру. — Но ты не должен думать о ней. У тебя — воля султана, тебе нужно выполнять её. Ты обязан сделать так, чтобы она осталась здесь, и тебе должно быть всё равно, как это произойдёт. Всё уже решено, и не тобой!

Он снова откинулся на спинку софы и вполголоса добавил:

— Не думай о ней. Каков смысл? Они все — одинаковые. Они лишь поначалу такие гордые. Затем она поплачет — от глупости, а после — станет счастливее всех женщин! Эти змеи извиваются, только когда пытаешься взять их в руку. А потом им никуда не деться.

Его уверенный жёсткий взгляд был однозначным, и Заир на миг даже подумал: а правильно ли сам он всё время сомневается, пытаясь найти лучшее решение?.. Вдруг это действительно никому не нужно, и он сам только обманывается?..

— Знаешь, друг мой, — сказал напоследок Халиб, провожая его до двери, — вот тебе мой лучший совет: добейся у султана позволения учить её и приведи ко мне! Тогда у тебя никогда не будет проблем с тем, что она чувствует что-то неподходящее или не хочет чего-то делать.

Заир кивнул, но мысленно про себя отметил: «И всё же она должна решать сама…», и вышел в коридор.

Шёл он неторопливо, размышляя, не закончила ли всё же Доминик на сегодня разминаться с мечом. А та действительно уже вернула клинок на место в спальню, где хранила его, и теперь сидела в одной из комнат, скучно дёргая кисточки подушки и пытаясь выключить в собственной голове периодически слишком громкие голоса служанок.

— А я думаю, нужно ей показать! — опять пробились чужие слова сквозь её мысли.

Она нервно дёрнула бровью. Она прекрасно поняла, что сейчас всё будет по обычному, надоевшему ей сценарию: служанки поспорят, стоит ли отвлекать госпожу, или это на самом деле её развлечёт. Потом они подойдут к ней, и она сделает вид, что не понимает их вопроса. Они поговорят на своём языке и успокоятся, или сначала позовут Бухзатан, чтобы та перевела их слова…

Доминик закрыла глаза, но не прошло и нескольких минут, как перед ней действительно оказались служанки. В руках их были образцы тонкой, очень красивой прозрачной ткани, и молоденькая Табия произнесла, чуть не шипя от восхищения:

— Госпожа, такая великолепная ткань!

Та внимательно посмотрела — сначала на ткань, потом — на девушек. Те доверчиво ждали ответа и, сдержав усмешку, она миролюбиво кивнула, показывая, что оценила образец. И, махнув рукой, отпуская их, снова закрыла глаза.

Они обрадовались, что всё прошло удачно. Но не успели вернуться в другую комнату, где разбирали ткани, как их увидела Бухзатан. Сразу поняв, что они подходили к госпоже, которая в последние дни не часто так спокойно сидела в своих покоях, предпочитая проводить время в саду или у чужеземцев, своих спутников, главная служанка возмутилась.

«Сейчас станет их отчитывать… Они скажут, что совсем меня не потревожили, а лишь развлекли… И все будут разговаривать, думая, что я их язык совсем не понимаю», — мысленно отметила Доминик.

— Госпоже понравилось! — уверенно ответила Табия на не заставившие себя ждать упрёки Бухзатан. Бастет кивнула. — А как наряд из этой ткани понравится владыке, когда он её увидит!..

Той эти оправдания достойными не показались. Наоборот, она возмутилась ещё больше.

— Никогда, — строго повторила она, — никогда не произносите такого вслух! Все приказы владыки должны исполняться молча!

Бухтазан развернулась и ушла, чтобы на всякий случай отругать и остальных.

— А почему так? — услышала заинтересовавшаяся Доминик вопрос: молоденькая Табия, которая лишь несколько дней служила в её комнатах, с удивлением смотрела на Бастет.

— Потому что госпожа о распоряжениях владыки пока ничего не знает… И узнает, только когда захочет уехать… Конечно, её никто не отпустит! — быстро добавила та, видя в глазах Табии непонимание.

Они ушли в комнату, где их ждали ворохи новой ткани, а Доминик так и осталась сидеть с широко открытыми глазами.

«Мои уши — глухи?.. — ошеломлённо подумала она. — Иначе почему я слышу это только сейчас? Или я сошла с ума — и сначала якобы переместилась в другой век, а теперь, когда к этому привыкла, расстроенный рассудок кидает мне новое копьё?..».

— Госпожа, сладости!

Инас поставила перед ней заполненный поднос, и Доминик, резко очнувшись, вдруг схватила её за плечо.

— Что ты сейчас сказала? — она пронзительно всмотрелась в тёмные глаза.

— Госпожа, я не понимаю… Вот сладости… — испуганно ответила та, растерянно глядя в напряжённое лицо.

«Госпожа… Госпожа. А я и не догадывалась, что они зовут меня так лишь потому, что это приказано…», — она расслабила руку и даже натянула на лицо хилую улыбку.

— Спасибо, милая.

«Вот и моя казнь», — холодно подумала она, поняв, что попала в ловушку. Ум её сразу же пришёл в себя, тут же отбросив даже намёк на тоску по развлечениям или разбор каких-то снов! — нужно было срочно выбираться из дворца. Но как, если только теперь со всей резкостью она поняла, что за ней действительно следят? Не провожают, не оберегают, а следят?.. — и прямо сейчас, и всё то время, в течение которого она не хотела этому верить!..

Немного лихорадочно побродив по комнатам в надежде услышать что-нибудь ещё, она, в конце концов, поняла, что ей просто повезло — бдительная Бухзатан, очевидно, давно вымуштровала своих девиц, и то, что ей удалось услышать объяснения Бастет, было лишь случайностью. Ждать тут других подобных разговоров дальше было бесполезно, и, как и предполагал раньше Заир, вскоре она покинула дворец, чтобы скрыться в саду.

Здесь, среди зелёных зарослей, обычно дышалось и думалось гораздо легче, будто ветер уносил с собой и тоску о былом, и страх настоящего. Но сейчас в голове продолжали звучать голоса служанок, переходя в колокольный звон, раздающийся гулким эхом по пустым коридорам — опустошённой душе, попавшей в сети обмана…

Разрывая попадающиеся под руку лепестки цветов, нанесённые ветром в фонтан, она искала выход в своём отражении — кто ещё, как не она сама, мог теперь ей чем-то помочь? Но и её водяное «я», если и знало ответ, безнадежно молчало.

«Но ведь это невозможно? — вдруг подумала она. — Меня же не могут заставить?.. Неужели это понимаю только я, не они? Небо вложило в меня силы и мысли, и волю, и любовь к свободе, и это не для того, чтобы я отдала свою судьбу в руки тому, кто захочет ею управлять! Это только моя обязанность — ведь мою жизнь небо дало именно мне!».

Она поднялась и побрела по тропинкам.

Здесь везде была тишина. Но покоя тут не было… И, поплутав немного среди зелени, она вдруг ускорила шаг и направилась прямо к тренировочной площадке.

Там, как назло, ей снова встретился Селим! Конечно, в этот раз её лицо было прикрыто капюшоном, и далеко не все воины и сановники знали её как госпожу, но начальник стражи Селим — знал. И, хоть он и не подал виду, он был крайне недоволен тем, что она пришла. А когда она озвучила свой приказ, он понял, что происходит самое худшее, что можно было бы себе представить: она потребовала выдать ей меч и противника, желая теперь же драться!

Это противоречило указу владыки, но и отказаться Селим не мог, иначе он был бы наказан за неудовольствие госпожи. Особого выхода не было, и он сам принял вызов. И вскоре они уже бились и, разгорячённых, их не остановило бы и нападение настоящих врагов!

Их одинокий бой в стороне от тренировочной площадки привлёк внимание всех воинов, и те окружили место соперничества, чтобы увидеть исход. Правда, лишь некоторые из них, знающие, против какого чужеземца на самом деле сейчас борется Селим, понимали, чем окончится этот день — что не пройдёт и нескольких часов после сражения, как начальник стражи окажется в темнице. Пока ещё оставалось неизвестным только, кто именно первым из них самих доложит о произошедшем владыке, но что это обязательно случится, было несомненным!..

Когда бой завершился, Доминик вернула меч Селиму и ушла. А через какое-то время, когда прогуливалась по саду, она услышала за собой торопливые шаги. Обернувшись, она заметила невдалеке Махмуда — одного из воинов, который среди прочих следил за недавним боем.

— Чего тебе? — спросила она, видя, что, поймав её взгляд, он замер в почтительном поклоне.

— Милостивая! Владыка узнает, что мы не посмели тебе перечить, — и храбрый Селим лишится головы как нерадивый слуга!

— Ну, это мы ещё посмотрим! — сквозь зубы процедила Доминик и отправилась во дворец, чтобы найти султана.

Сановники, вместе с Юсуфом рассматривавшие военную карту, заметив его жест, тут же покинули комнату. И мысленно она этому даже обрадовалась, не зная, кто из них решил бы отговорить его от пощады.

— Сегодня солнце благосклонно ко мне! — пристально глядя на Доминик, произнёс он, рукой поправляя карту на столе. И теперь, помня разговоры служанок, она сразу поняла, что он имеет в виду только её приход, а совсем не удачу в войне…

— Как и всем нам… — она с трудом натянула на лицо кислую улыбку. — Но я пришла с небольшой просьбой.

— Какой же? Новые украшения уже в пути — отправлены из Дамаска…

— Нет, их достаточно! — махнула она рукой. — Моя просьба… это так… мелочь, — попробовала она преуменьшить вину мамлюка, придав рассказу оттенок незначительности.

— Что же это?

— Я гуляла по саду. Он великолепен! Истинный художник создал это творение!

Она, казалось, непринуждённо откинулась на подушки тахты, но Юсуф заметил, что рука её так сжалась в кулак, что костяшки пальцев побелели.

— Затем я прошлась вокруг дворца, потому что и дорожки сделаны так, что по ним хочется и хочется идти. Этот дворец прекрасен со всех сторон!

Владыка чуть усмехнулся — он уже понял, что сладкой речью она ведёт к чему-то важному, и терпеливо ждал её слов.

— А потом я встретила площадку, где тренировались воины.

Тут она замолчала, чтобы перехватить дыхание, и мельком взглянула на Юсуфа. Тот всё также внимательно глядел на неё, но она вдруг засомневалась: «А стоит ли упоминать о Селиме? Что, если словами сейчас спасти его голову не получится? Может, лучше промолчать, и всё само как-нибудь разрешится?..». Она нерешительно потёрла руку, раздумывая. Но султан прекрасно понял, с чем была связана эта заминка: ему уже успели доложить о произошедшем.

— Вы о чём-то хотели попросить? — напомнил он, видя, что она всё ещё молчит.

— Ну как… А вы пообещаете не рубить сгоряча, даже если вам не понравится то, что вы услышите?

Не дождавшись ответа, она всё-таки осторожно добавила:

— Тут один ваш воин выполнил мой приказ. И мне так хочется, чтобы он за это не пострадал!

— О какой-то истории я недавно слышал. Так какой приказ? — невозмутимо уточнил он, желая, чтобы она сама произнесла это вслух и поняла, как же велик проступок мамлюка.

— Ну, провести со мной бой.

— И он позволил себе?.. — в его голосе начала кипеть ярость.

Поняв, что Юсуф действительно видит ситуацию не такой, как она сама, Доминик отбросила всякий тон незначительности.

— Защищаться? Конечно! — хмуро ответила она. — С его стороны было бы глупо стоять передо мной с мечом в руках и ждать, когда я себя уничтожу!

— Как это?

— А так: если бы я ранила его, беззащитного, не имеющего права держать против меня палаш, то уж наверняка не смогла бы спокойно жить дальше и сама уничтожила бы себя укорами!

Он всмотрелся в кажущиеся разгневанными глаза, ощущая, что за этим гневом всё же таится страх.

— А если я его казню? — спросил он, не отводя пристального взора.

— Я не приходила бы к вам с просьбой, если бы это было не важно! — стала она черней тучи.

— Что ж… Тогда могу сохранить ему жизнь. Но назначу другого начальником стражи.

— Это бессмысленно — он один осмелился выполнить мой приказ! Разве у вас много таких храбрых людей? К тому же, столь верных вам? Ведь, думаю, именно он уже рассказал о нашем бое? — твёрдо добавила она, внезапно поняв, что, когда она сюда пришла, султан уже знал о произошедшем.

Он усмехнулся.

— Иногда храбрость граничит с глупостью.

— Зато сильный никогда не уничтожает слабого!

Её глаза снова загорелись, став слишком смелыми, слишком гордыми, будто, произнеся просьбу и сделав всё, что могла, она снова стала собой. Но даже за этим упрямством и молодостью в них читалась какая-то невыразимая чёрная тоска, причин которой Юсуф понять не мог.

Он ничего не обещал ей, но уже и не спорил, и, оставив его, она вернулась к себе. Устало она присела на кровать и ощутила вдруг, что ей ещё грустнее, ещё тяжелее, чем утром. Как пышные, но мрачные тучи собирают свою силу, чтобы вылиться в грозу, так тяжелела и душа, накапливая слёзы отчаяния и безысходности…

Не прошло и часа, как к ней пришёл Заир аль-Хикмет, будто ему тут же доложили, как только она вернулась в свои покои. И, когда она увидела его, ей стало ещё печальнее. «Даже друг, которому я верила, доверяла, даже он… ни словом не обмолвился, что вокруг — только обман, и никто не собирается отпускать на свободу, когда я этого захочу!», — подумала она мрачно.

— Что с тобой? — удивился он. В последний раз, когда он её видел, она была с мечом в руках, так энергична… А теперь — будто остатки тепла догорали на выгоревшем угле.

— Грустно что-то…

Резко подскочив к окну, она нарочито внимательно уставилась в небо, стремясь скрыть рвущиеся слёзы.

— Как давно здесь не было дождя! — вдруг произнесла она. И, не удержавшись, добавила ещё тише, — я скучаю по нему… Никогда раньше не думала, что это такое — дождь. А сейчас понимаю: это — то чудо, которое всё ещё объединяет меня… с тем местом, где хочу быть… где бы я сама ни находилась в этот момент. Капли падают, уходят в землю; потом опять падают, из года в год, из века в век, соединяя прошлое с настоящим и переходя в будущее. И он всегда тот же самый: мой старый друг дождь…

Она замолчала. Её взгляд вновь потускнел, будто, снова взяв себя в руки, выпущенные через глаза эмоции она позвала обратно домой, в душу. И Заир вдруг ощутил холод — редкий, несвойственный ему страх непонимания.

— Что с тобой?

Она молча всмотрелась в него. «Что стоит весь этот мир?.. — если ты не можешь двигаться туда, куда хочешь. Если не можешь верить тому, кем дорожишь. Если не должен говорить того, что знаешь. И если боишься объяснить то, что чувствуешь…», — подумала она и тихо произнесла:

— Память, Заир… Память не разжимает свои когти.

Он смотрел пристально, и она вдруг горько усмехнулась — то, что он так желал услышать, на самом деле и не стоило его внимания, оно было ему ни к чему!.. Но ей так хотелось произнести это вслух, хоть кому-то, чтобы не она одна это ощущала!..

— Ты знаешь, что это?.. — тихо добавила она. — Что такое яд воспоминаний? Мы ходим мимо других людей, мы видим их, что-то думаем о них, представляем, кто они… Но никогда, даже если услышим, не поймём всей глубины того, что было с ними, того, что они когда-то ощущали или ощущают сейчас… Того, что хранится в их памяти… Видишь это? — она тронула цветок, стоящий в кувшине на столе. — Просто бутон с нежными лепестками, а на них — капли воды, так мы видим… Но ведь каждая из них хранит исток жизни и каждая из них — не только капля жизни, но и капля света, ведь свет мира отражается в них, наполняет солнцем. Кажется, что оно далеко, оно владеет целым небом, и до него не добраться даже взглядом, как бы ни был он остёр и смел! Но на самом деле солнце здесь — в этой капле, каждую секунду, даже когда его нет на небе, ведь она уже напитана его лучами…

И душа человека также наполнена невероятными силами и чувствами! Глаза — как эти капли, наполняются видениями, мечтами, желаниями. Уши впускают в себя мысли, предположения, надежды… Руки чувствуют и рассказывают это душе. И это накопленное богатство никогда её не покинет, никогда! Какие-то воспоминания можно спрятать очень далеко, хоть на самое дно своей души. Но даже через года оно останется с тобой — забытое, нежеланное, оно всё равно в любой миг может восстать, чтобы напомнить о прошедшем. И от этого никуда не деться. Память… Это вход в рай, когда любишь, и это же — смертельный яд, когда ненавидишь или боишься! У этого напитка вкус боли и аромат гнева, и он не заканчивается, его всегда много. Даже если что-то или кого-то любишь, одна малая капля ненависти к иному, тому, что когда-то было в твоём прошлом, что осталось в твоей памяти, способна уничтожить все цветы в райском саду! Как сгинет и этот цветок. Но он уйдёт в свой настоящий срок, а душа, страдая от яда, заключённого в памяти, гибнет, не проживая свой истинный путь…

Она посмотрела на Заира. В глазах её была вода, но ей было всё равно. Она знала одно — здесь никто не будет думать о том, что приносит боль ей, что она ощущает… Здесь все будут желать, чтобы она поступала так, как нужно только им самим.

— Я сегодня очень устала, — отвернулась она снова к окну, и больше ни о чём говорить не стала. И Заиру пришлось уйти.

«Что она имела в виду?», — размышлял он, шагая по коридорам дворца с таким мрачным видом, будто она передала ему свою боль. Подумав ещё немного над загадкой её слов, он вновь отправился к Халибу, чтобы спросить совета.

— Память? — удивился тот. — Память — это хорошо. Особенно, когда есть, кого ненавидеть, — тогда не забудешь, что нужно отомстить! А ненависть — это преходящее… Отомстил — и простил. И живёшь спокойно дальше!

— Но почему она так говорит?

— Глупа! И ты не бери в голову. А вообще, друг мой, сделай, как я уже говорил: если не хочешь, чтобы её занимали ненужные мысли, приведи её ко мне и дай мне свободу действий. И она больше никогда не будет думать ничего лишнего!