Глава 13

Когда Доминик оказалась у базара, день был уже в разгаре. Жители, кто по делу, а кто праздно, заполонили улицы и торговые ряды, и её охватил страх — тщетно мечась в поисках места продажи коня, она испугалась, что Аженти, если это был он, в это время как раз кто-нибудь купит! Отбросив всякую осторожность, она стала выяснять у прохожих, где идут торги.

Базар, как шумное море, колыхался новостями, сам воздух был пропитан ими: кто-то говорил о сбежавшей наложнице Казима; другие — о товаре, что почти даром падает на голову и так разбогатевшего торговца; третьи — о продаже арабского скакуна за необычайную цену, повышающуюся каждый раз при попытке его купить! Услышав, что серебристый красавец всё ещё ждёт будущего владельца, она припустила бежать.

Запыхавшись, она остановилась на площади перед толпой: люди подходили посмотреть на её великолепного коня, поцокать, услышав его цену, и дождаться того чудака, который выложит эту сумму.

Кусая губы и теребя рукав, она оглядывалась в поисках какой-нибудь идеи. И вдруг замерла, уставившись на свои пальцы. Вспомнив о кольце, она вытянула его из-под куртки — ей невероятно повезло, что его не забрали в гареме, пока она спала!

«Теперь твоё время!», — решила она, вглядываясь в прозрачный камень.

— Эй! — окликнула она пробегавшего мимо мальчугана.

— Чего вам, господин? — подбежал тот, немного нагловато поглядывая снизу вверх.

Она протянула свёрнутый платок и махнула в середину площади:

— Передай оплату и приведи ко мне коня — получишь за помощь деньги!

— А почему сами не пойдёте? — хитро спросил он.

— А ты умён! Держи сейчас три монеты за то, что не задаёшь лишних вопросов. Остальное получишь, когда вернёшься. А я не хочу толкаться в толпе и чтобы после покупки на меня пялились.

Она неотрывно глядела, как мальчуган пробирается к месту продажи. Люди засуетились и придвинулись вперёд, и она не увидела, что торговец, раскрыв платок, отошёл к стоящему в тени человеку. Тот повертел кольцо в руках и даже будто что-то прочёл; потом кивнул, приказывая отдать товар.

— Продано! Можете расходиться! — закричал глашатай, требуя, чтобы праздный народ освободил площадь.

Мальчик подвёл коня к Доминик, и она цепко схватила поводья. И, вновь держа в руках всё, что было ей так дорого, ощутила, что пришла пора покинуть Уршалим ал-Кудс.

Развернувшись, она пошла вслед за толпой. Она рассчитывала пришпорить коня, как только выйдет на свободную дорогу, но люди шли неторопливо, и ей пришлось медленно плестись следом.

Было так тесно, что её постоянно толкали, пытаясь протиснуться вперёд; кто-то в открытую указывал, что с конём нужно покидать площадь последним — чтобы не мешать простым людям. Когда её в очередной раз толкнули, она снова оглянулась — и вдруг похолодела! Пройдя немного вперёд, она ещё раз осторожно обернулась и быстрым взглядом пробежала по толпе. И поняла, что ошибки быть не могло — она точно видела начальника стражи Селима и мамлюков, одетых, правда, в обычную городскую одежду. Сразу стало ясно, что продажа серебристого красавца была только уловкой, чтобы найти её саму. В голове её лихорадочно мелькнула мысль оставить Аженти на милость преследующих, раз они движутся за ним, и тут же испарилась: бросить его она была не в силах! И нужно было что-то быстро придумать, пока людской поток не поредел, — она прекрасно поняла, что, как только улочка более-менее опустеет, её сразу окружат.

— … а он сказал, что ему никогда не удавалось приобрести столь хороший товар да за такую низкую цену, чтобы его можно было продать ещё раз — на три-четыре цены дороже! — проходя, услышала она голос.

— Это небеса за набожность подарили Амину день, когда он продал весь-весь свой товар! А теперь товар милостью небес постепенно возвращается Амину, чтобы тот смог ещё раз всё продать за хорошие деньги! — убедительно ответил другой.

— Да, не каждый день приезжает богатая госпожа, способная оценить твою работу! — с плохо скрытой завистью произнёс первый. — Вот мои тюрбаны…

— Простите, уважаемые! — рискнула Доминик их перебить.

— Чего тебе, юный господин?

— О, это вы купили арабского скакуна за баснословные деньги?! — с интересом произнёс пожилой мужчина и даже приостановился, чтобы взглянуть в глаза сумасшедшему покупателю.

— Это который на площади был? — с ещё большей завистью произнёс старик, по виду похожий на большой гнилой арбуз, так сильно его лицо было испещрено бороздами и волдырями. — А тюрбаны вас интересуют?

— Нет, меня наряды интересуют, — наконец, удалось вставить юноше.

Собеседники посмотрели так подозрительно, что он поспешил объяснить:

— Хочу невесте нарядов купить. А вы говорите, торговец за один день продал весь товар. Значит, у него прекрасная лавка! Кто он?

Мужчина понимающе покачал головой.

— Знаете, как бывает: живёт человек, трудится и благодарит небо, а потом оно дарит ему за послушание и благочестие много-много добра…

Через пару минут Доминик услышала, что недавно в одной лавке богатая госпожа скупила весь товар. А позже туда же пришёл и необычайно добрый юноша и почти даром отдал для продажи чадру. Торговец так обрадовался, что, возблагодарив небеса за щедрость, выставил этот товар на всеобщее обозрение: чтобы привлечь покупателей рассказом о том, что в его лавке царит удача.

— К нему даже приходил важный господин, чтобы только послушать эту историю! — с завистью добавил старик.

Пожилой мужчина чуть склонился, поманил пальцем юношу и шёпотом закончил, будто боясь разглашать сплетни:

— Торговцу, а это был уважаемый Амин ибн Садык, запретили об этом говорить. Правда, весь базар и так ходуном ходит от этих новостей! И не удивительно, — громко добавил он. — Ведь уважаемому заплатили как за караван товаров!

— Вот ведь… повезло! — протянул старик, похожий на арбуз.

— Действительно! — мрачновато ответил молодой человек.

— Подождите, юный господин, вы ведь не дослушали!..

Но остальное Доминик не интересовало. К чему предполагать, что и за лавкой могли следить?.. Ясно было лишь одно — появление мамлюков не было случайностью. Её действительно продолжали искать — всё это время, каждый день. А значит, вернись она во дворец, сбежать ей больше не дадут. И в руки стражей попасться было нельзя!..

Шум базара понемногу стихал, и вскоре ей удалось выбраться на более просторное место. Как вдруг она оглянулась и схватила лениво идущего прохожего за руку.

— Представляете, мне показалось, вон тот человек что-то украл из лавки! — махнула она в толпу.

— Какой, где?! — засуетились любопытные.

— Да вон тот же! — ткнула она пальцем в сторону Селима. — Как же это можно-то? На глазах у честных людей?..

— А мы не будем терпеть! — закричали они и ринулись ловить злоумышленника.

За спиной Доминик снова образовалось столпотворение, а она кинулась в ближайший закоулок. Выяснив, как отсюда быстрее выбраться с конём на широкую дорогу, она бросилась навёрстывать упущенное время.

Сердце её горело, свобода была так близко, что оставалось только протянуть руку! Она уже представляла, как мчится вперёд, посреди песков, в своё будущее, когда внезапно, выбравшись с базара, увидела потрясшую её картину.

— Он? — орал Джазил, крепко держа Тахира.

— Да, это он! — вопил Саид аль-Беруни. — Он приходил за одеждой девчонки! Даже денег дал!

— А откуда у него деньги? — хищно прищёлкнул зубами Джазил. — Он должен был всё отдать за свой долг. Украл, значит!

— Это осталось от проданного дома! — тот отчаянно пытался вырваться.

— Нет свидетелей — нет правды! — изрёк Ризван. — А зачем ты, глупый, девчонку украл?

— Никого я не крал! Нет у вас доказательств!

— Как же нет? — подошёл ближе злой Ризван ибн Маариф. — Вот уважаемый Саид аль-Беруни говорит, ты выкупил её одежду, найденную в комнате… Зачем это тебе? Наверное, ей принёс?

— Пустите!

— А пила, которую ты взял у Хамида? Окно в доме достопочтимого Казима ибн Малика было распилено, ты об этом знал? — так же холодно продолжал тот.

— А знаешь ты, что Хафиз потребовал деньги уважаемого Казима обратно?! — ударил Тахира взбешённый Джазил. — Где она, где девчонка? — схватил он его за горло.

Вокруг собиралась новая толпа. Люди шептались, но в спор не влезали, ведь неизвестно было, на чьей стороне нужно быть, чтобы тебя потом не осудили.

Доминик кусала губы. Это из-за неё били Тахира. Это её он спас, хотя мог этого не делать. Помогал, не зная, кто она, потому что не мог иначе.

«Не мог иначе… не мог иначе…», — проговаривала она внутри себя, чтобы обрести уверенность в том, что собиралась сделать. А потом, глубоко вздохнув, повернулась обратно, к базару.

Долго искать не пришлось — мамлюки бежали по улочке, расталкивая прохожих. И не ожидали, что упущенная госпожа усядется на коня, чтобы её было лучше видно!

Она не трогалась с места, и вскоре её окружили.

— У нас приказ сопроводить вас во дворец… — начал Селим, не веря своему счастью: столько времени владыка ждал от него выполнения приказа, и вот оно свершилось! Он сумеет доказать свою преданность, свою верность…

— Я знаю про твой приказ. Но сначала ты выполнишь мой, иначе по возвращении во дворец точно лишишься головы — я об этом позабочусь! — резко перебила она его. И взгляд её был другим — не тем, который он запомнил, когда она выезжала на прогулку в сопровождении свиты, не тем, с которым гуляла у дворца, — немного растерянным, меланхоличным и далёким от этого мира, будто она погружена в свои мысли… Этот взгляд был очень твёрдым, сосредоточенным, резким. Он был тяжёл. И Селим на миг даже подумал, что никогда не видел этого человека.

Он кивнул, поняв, что, обратись она к султану, ему действительно не избежать наказания, и от неё зависело, насколько строгим оно было бы. Он махнул мамлюкам, и они последовали за ней.

Нетерпеливо оглядываясь, она медленно поехала впереди, указывая дорогу, и вскоре они были там, где недавно она видела Тахира.

Как она и опасалась, ни юноши, ни Джазила с Ризваном здесь уже не было, и народ тоже расходился. Выяснив у прохожих, куда повели обвинённого в краже, Доминик с мамлюками отправилась дальше, в сторону от базара.

Вскоре они заметили впереди на дороге неторопливо идущую группу, и Доминик указала на неё Селиму.

— Их всех нужно схватить. И там есть молодой человек, Тахир, — его ложно обвинили в воровстве. Его тоже не отпускайте, но будьте с ним добрей!

Селим молчал, не спеша выполнять приказ.

— А я обязательно вернусь с тобой во дворец и по пути никуда не исчезну, — твёрдо добавила она, поняв, что иначе Тахиру не помочь.

Этих слов было достаточно — Селим кивнул мамлюкам, и они бросились вперёд. Рядом с госпожой кроме него осталось только двое стражей.

С необычным ощущением злой радости Доминик следила, как мамлюки, добежав до группы людей, остановили их. Там началась паника, послышались причитания; кто-то упал на колени… Окружив, дальше стражи повели их под конвоем.

— Их отведут во дворец, — со странной интонацией произнёс Селим.

В его глазах она увидела недвусмысленный намёк.

— Я помню, что мы тоже туда идём, — произнесла она и, подумав, кинула ему поводья.

Тот не подал виду, но был очень благодарен — теперь он мог быть уверен, что она не сбежит по дороге, и они неспешно отправились дальше.

— Что ты сделаешь, если на какой-нибудь из улиц на меня нападут, захотят похитить? — спросила она, вспомнив, что по городу, наверняка, ещё рыщут слуги Хафиза.

— Убью их. Никто не причинит вреда моей госпоже!

Это прозвучало странно. Даже сам Селим не ожидал от себя таких слов, отражавших как будто благодарность за то, что она, выполняя своё слово, спокойно шла с ним во дворец. И чтобы сгладить немного эту странность, он добавил:

— Владыка будет очень доволен.

Доминик не ответила.

— А уж как господин Халиб будет рад!.. — неторопливо продолжил Селим свою мысль, чтобы молчащей госпоже было не так скучно идти.

— Что ты имеешь в виду? — напряглась она, совсем забыв про визиря.

— Как вы пропали, он сразу сказал мне: «Когда отыщешь госпожу — для начала извести меня!». Видно, сам хочет обрадовать владыку.

— Так мы идём к нему? К визирю? — похолодела Доминик.

Селим мельком посмотрел на неё. И его взгляд сейчас показался ей взглядом предателя.

Рядом с ним шёл незнакомый ей мамлюк, с другого бока её сопровождал Махмуд — тот самый, который как-то после боя просил её похлопотать за Селима… Она резко посмотрела на него в поисках помощи, но молодой человек шёл спокойно и, казалось, не находил ничего странного в их разговоре.

Внутри всё трепетало, но она постаралась не подать виду. А увидев впереди дворцовые сооружения и занервничав ещё больше, только крепче сжала гриву Аженти.

Когда за ними закрылись ворота, она вдруг ощутила, что это — всё: конец её свободе, совсем. Она попыталась вспомнить то место в доме Казима, — ту страшную пустую комнату, где нет ничего, нет жизни… — чтобы показать алчной душе, всё жаждущей своей воли и простора, что сейчас она ещё богата. Но это воспоминание, хоть и было ужасающим, быстро отходило на задний план. Свободы никогда не бывает много…

Недалеко от ворот стояла небольшая группа людей. Очевидно, мамлюки успели отправить гонца, и кто-то во дворце уже знал, что госпожа возвращается — как только они появились, от группы отделилось несколько человек и быстро направилось прямо к ним. Доминик напряжённо всматривалась в них, но никого из приближающихся она сама не знала, а вот среди тех, кто оставался чуть дальше, на месте, она заметила Тураба и Мустафу — тех стражей, которых наказали вместо Ирфана, когда она сообщила о том, кто в темнице на самом деле забрал её перстень.

— Благодарим за службу! — обратился один из подошедших к Селиму. — Дальше мы проводим госпожу сами.

Селим хотел было возразить, но тот добавил, многозначительно глядя на него:

— Визирь отдал приказ, чтобы во дворец госпожу проводили мы!

Махмуд напрягся, видя, что происходит что-то странное.

— Постой! — дёрнула поводья похолодевшая Доминик, заметив, что Селим собирается передать их в чужие руки. — Меня нашёл ты, и я хочу, чтобы ты проводил меня к султану!

— Но визирь…

— Уверена, после того, как с ним поговорю я, он тоже останется доволен!

Её взгляд был твёрдый, жёсткий. А руки дрожали, но этого никто не видел.

— Воля госпожи… — произнёс Селим, строгим взглядом скользнув по помрачневшим слугам визиря, проходя мимо. Махмуд облегчённо вздохнул и осторожно оглянулся — сарацины со странным выражением ненависти и страха смотрели им вслед.

Во дворце была суматоха — новость, что потерянная госпожа вернулась, разнеслась быстро, и у входа Доминик встречали служанки, чтобы проводить её в покои. Но она, хоть и была уставшей и почти обессиленной произошедшим — тем, что ей, чуть ли не вдохнувшей настоящую свободу, пришлось вернуться сюда, — отправилась сразу к султану. Нужно было объяснить, зачем стражи привели тех людей, и она постаралась обратить благосклонное внимание Юсуфа на судьбу юноши. Впрочем, сама она старалась не встречаться с ним взглядом, видя, как неотрывно он глядит на неё, и, высказав свою просьбу, поторопилась отправиться к себе в комнаты.

Сил не было ни на что, и она шла, опустив усталый взор. Как вдруг остановилась, вспомнив о ещё одном важном, но пока не решенном деле: «Халиб… — мрачно подумала она. — Нужно первой разобраться с ним, иначе это может сделать он сам…».

Она оглянулась. Позади на расстоянии стояло несколько стражей, в том числе и Селим. Увидев её взгляд, он чуть поклонился, будто извиняясь, но теперь его присутствие было ей только на руку, и она махнула ему, подзывая ближе.

— Прошу простить, приказ владыки… — произнёс он, подойдя, но она остановила его:

— Я понимаю!

Она действительно теперь понимала и этот приказ, и даже то, что сам Селим не был обязан следить за ней: от него требовалось лишь, чтобы мамлюки всегда были рядом. Но он всё же иногда сам сопровождал её — быть может, чтобы ей было не так неприятно, ведь его она уже знала… И сегодня она была ему за это благодарна.

— Мне нужно к визирю, — сказала она. — Да и он ведь так хотел меня видеть, что даже прислал людей меня встретить, верно? Нужно отдать долг вежливости…

Мрачно усмехнувшись своим словам, она пропустила Селима вперёд и пошла следом.

Вскоре они стояли у двери, за которой сейчас был Халиб, и, оставив стражу в коридоре, Доминик вошла внутрь.

Халиб, стоящий у окна, резко обернулся. Увидев её, он, казалось, не удивился; только помрачнел, будто прочёл свой приговор.

— Надоело бродить по городу или это стража такая ловкая? — всё же попытался он усмехнуться.

— Можете шутить, если хватает смелости! Но стоит мне сказать султану пару слов — и ваша голова окажется на плахе несмотря на весь ваш ум, — сухо ответила она.

— Тогда я точно могу говорить всё, что пожелаю! — равнодушно развёл он руками. — Но, видно, вам от меня что-то нужно, раз моя голова до сих пор на месте?

— Мне надо знать, кому Казим ибн Малик продал женщину по имени Бернадет. В его доме её звали Базилой. Если вы достанете это имя, я забуду, что вы меня там видели.

Удивлённые чёрные глаза всмотрелись в её твёрдый взгляд.

— И, конечно, будет ещё месть?.. — он неуверенно усмехнулся.

— Вы всегда будете помнить о своём поступке. На большее я и не рассчитываю! — ответила она и, оставив визиря в размышлениях, ушла, наконец, в свои покои.

Решение Халиб принял быстро, и через день в руках Доминик оказался клочок бумаги с парой строк. Она сразу отнесла его Пьеру. Правда, чтобы уговорить упрямца его взять, ей пришлось потрудиться.

— Теперь ты должен уехать! То, что ты выжил, — просто случайность. Здесь тебе всё также грозит опасность! — сказала она, со слов служанок и Заира зная уже обо всём, что произошло во дворце во время её отсутствия.

— И тебе.

— Но, очевидно, одной мне будет гораздо легче сбежать! — уверенно соврала Доминик, думая всё же, что теперь у неё нет никаких шансов отвязаться от надзора слуг и стражей. — Ты же должен найти Джосселина и передать ему то, что поможет отыскать Бернадет.

— А что будешь делать ты?

Она пожала плечами. Объяснить, как она ещё раз сбежит, было невозможно, и она быстро перевела тему и рассказала Пьеру историю Тахира.

Сам султан уже выслушал все версии произошедшего и от обвиняемого, и от обвинителей, и Доминик попросила его ещё об одном — привести во дворец наложницу Казима — Камилу, чтобы она встретилась с Тахиром и Джазилом. Доминик надеялась, что Камила — это та самая Даурия, которую молодой человек тщетно пытался найти. Впрочем, лично при этой встрече она присутствовать не желала… Но, мечтая увидеть всё же, что не ошиблась, что Камила счастлива и что Тахир, обретя потерянную сестру, снова верит в себя, в свою удачу, она спряталась в коридоре, укрывшись за колоннами.

Неподалеку её саму терпеливо ждали стражи. И она всё больше ловила себя на мысли, что ошиблась — что то, что казалось пленом в гареме Казима, даже в той комнате без окон, — на самом деле было всё-таки большей свободой, чем то, что предстояло ей теперь. Тогда она могла остаться наедине с собой, пусть и не по своему желанию, а сейчас — ни на минуту не могла найти безлюдного места!.. Вне её покоев за ней следовали стражники, в комнатах с неё не спускали глаз служанки. И нигде не было одиночества, кроме её собственной души. Её мир изменился до неузнаваемости!

— … всю жизнь буду ей благодарна! — услышала она из-за открывшейся двери.

Из парадной залы вышли Тахир и Камила.

Доминик слабо усмехнулась — счастье меняет людей: Камила действительно казалась солнцем — ярким, великолепным. В такую невозможно не влюбиться! У Казима, видевшего её на базаре, не было шансов её забыть. Только он никогда не думал, почему она так красива. «А ведь она просто была счастлива рядом с тем, кого любит…», — грустно подумала Доминик.

Услышав затихающие шаги, она ещё раз осторожно выглянула из-за колонны, чтобы посмотреть вслед уходящему счастью — светящемуся, искреннему… чтобы запомнить, что оно такое есть на этом свете. Пусть и не у неё.

Свет лучей погас. Ей пришлось вернуться в покои. Да, там можно было посмотреть в окно — и за ним сияло настоящее огромное солнце, освещающее весь мир. Но уже не для неё…

Через несколько дней уехал Пьер. Она простилась с ним и осталась одна, и теперь ещё больше ей хотелось простора, воздуха, жизни…

Заир каждый день навещал её, но это была его жизнь, его мир вокруг, а не её, и его поддержки было мало для того, чтобы она могла чувствовать себя живой!..

Султан тоже пытался приходить чаще, но тогда она сама уходила подальше, в пустую одинокую комнату, не желая видеть его и мечтая только о свободе. Но даже мнимых её остатков Доминик вскоре лишили…

Она узнала об этом, когда собралась в очередной раз отправиться в сад, — она подошла к двери, ведущей из покоев в коридор, как вдруг перед ней склонилась Бухзатан.

— Мне жаль, но повелитель строго приказал… Вам больше нельзя покидать ваши комнаты! — в её глазах действительно было сожаление.

«Моя голова почти на плахе…», — вдруг подумалось Доминик. Она поняла, как её решили обезопасить. От жизни. «Ни шагу туда, где могу делать, что хочу. Видимо, моя свобода и мои желания в глазах других действительно достойны только запрета… Но ведь они — это мой выбор, и он тоже имеет право быть?..».

Она устало вернулась в спальню. Единственное убежище, которое ей осталось, — укрыть голову подушкой, чтобы не слышать чужих голосов, чтобы попытаться забыть, что в любой момент могут войти служанки, стремящиеся чем-нибудь угодить…

Не одну её ужаснул этот новый приказ, запрещающий выпускать её из отведённых покоев. Заир аль-Хикмет, услышав слова повелителя, не сумел скрыть, что ошеломлён.

— Она не выдержит! — не сдержавшись, воскликнул он, во все глаза глядя на бесстрастного султана.

— Выдержит. Столько странствий, столько эмоций; столько сочувствия и сострадания… Она всегда будет бороться за жизнь — и потому будет жить. Даже в закрытой комнате.

— Она возненавидит.

— Ей не присуща ненависть. Она смирится.

— Тогда она изменится, станет другой…

— Она любая будет дорога мне.

— За что? — вдруг спросил Заир. Он не понимал, как можно сначала давать свободу, а потом — закрыть в комнате, как будто прежняя свобода — это всего лишь непозволительная, грубая ложь.

— Потому что она способна уйти — и страдать. Она выходит со стражей, со служанками — и сбегает; а они нужны только для её защиты. Она идёт дальше — к другим людям, которые не должны и не хотят её защищать, и они нападают на неё, лишают настоящей свободы. К чему ей встречаться с другими людьми? Она слишком откровенно внимает чужим печалям — и страдает сама. Пусть лучше сидит за закрытой дверью, где не услышит ничего, что её растревожит. И со временем она поймёт, что для её ранимой души это лучшее, что только может быть!

Взгляд султана был непреклонен, и Заир аль-Хикмет прекрасно его знал — он не сумел бы его переубедить.

Всё, что он мог теперь сам, — это утешать Доминик. Но утешения ей были не нужны. Как только, посещая её, он снова и снова заводил этот разговор, она переводила тему — эта давалась слишком тяжело, и она не желала ничего слушать… Мало того, что нельзя было никуда выйти, так с каждым днём всё сильнее давило чувство, что слуги просто мучают её своим вниманием! Даже ночью настырные служанки ждали, когда она заснёт, чтобы наверняка знать: сегодня госпожа не исчезнет. Она была окружена со всех сторон. И теперь точно знала, чего от неё все хотят — смирения…

В очередной раз, когда султан в сопровождении Заира и нескольких слуг, пришёл к ней, Доминик снова ушла в дальнюю комнату. Раздасованный Юсуф, поняв, что и сегодня она с ним говорить не будет, приказал слугам разложить новые драгоценности, которые они принесли. Но не успел он ещё покинуть её покоев, как неожиданно она вернулась.

Она неспешно подошла к столу и, задумчиво постучав по нему пальцем, неуверенно произнесла, стараясь не встречаться взглядом с владыкой:

— Предлагаю вам партию в шахматы.

Он тонко улыбнулся, чуя подвох, и тот не заставил себя ждать — заметив его улыбку, Доминик насупилась и добавила:

— Не для развлечения… Если я выиграю, вы возвращаете мне свободу передвижения.

— Вы хотите снова покидать эти покои? Зачем? Не лучше ли потратить своё желание на нечто, более полезное?

— А вы можете дать мне что-то большее? Позволить уехать из города, например? — пристально взглянула она. Но этого он не мог. — Тогда остановимся хотя бы на той мнимой свободе, что была у меня раньше.

Юсуф помолчал. Он не сомневался в своей победе, но и не торопился принимать вызов — он желал показать, что ему не по нраву играть на её свободу, ту, которую он уже забрал. И лишь ради выполнения её прихоти он всё же согласился…

В покои принесли великолепные каменные шахматы, вырезанные из полудрагоценных пород. Доминик раньше частенько играла, и сейчас шахматы могли спасти её, если бы она сумела собраться с силами и победить, и она была донельзя сосредоточена.

Первую пешку она брала медленно, вымеряя, куда поставить, — словно выбирала свой жизненный путь. Юсуф отвечал быстро. Она медленно размышляла над новым ходом, а он молниеносно отвечал… Вскоре от спокойствия, с которым она начинала игру, не осталось и следа — она всё больше нервничала, а он становился всё сосредоточенней. Они играли уже довольно долго — дольше, чем рассчитывал сам Юсуф, — но ещё избегали серьёзных потерь. Пока Доминик не увидела незащищённую ладью…

Она забрала её, рассчитывая в пару ходов поставить противнику мат. Она была уверена, что конец игры уже близко, и не ошиблась!

В каком-то исступлении, видя только одну цель — чужого короля, она переставляла фигуры, пока её пальцы, зажав каменного коня, вдруг не зависли в воздухе в попытке выбрать ход.

— Шах и мат! — в повисшей тишине Юсуф произнёс слова, которые желала сказать она сама. Но теперь до неё не сразу дошло их значение — как будто они преодолевали огромное пространство из глухих мест, сквозь туман.

На лице Заира мелькнула досада, которую султан всё же успел заметить.

— Не может быть! Всё было выверено, все ходы были… — она замерла, уставившись в одну точку на доске. Это был факт — она действительно проиграла.

Ей захотелось закрыть лицо руками, но она сдержалась. Только помрачнела.

— Кстати, забыл назвать выигрыш при моей победе, — произнёс султан. — Пусть в дополнение к этим украшениям для вас будет ещё один подарок: моё условие на победу будет тем же, что и озвученное вами!

Доминик подняла голову, не веря своим ушам. Но он смотрел серьёзно, и она поняла, что он не шутит. На лице её было явное изумление и что-то сродни нерешительной радости, и губы его тронула тонкая улыбка. Он знал, что теперь она просто обязана быть ему благодарной! И ведь не в первый раз он был так великодушен!.. — оставалось лишь ждать, когда чувство благодарности, накопившись, сумеет перебороть столь нелепые желания несуразной свободы…

Юсуф не ошибся: снова получив возможность ходить по дворцу, по саду и выезжать в город, пусть и под непрестанным надзором, Доминик немного успокоилась и перестала избегать его общества, хоть всё же и не стремилась к беседам.

Постепенно всё приходило в норму. Она, казалось, почти свыклась со своим странным положением гостьи-пленницы и иногда, как раньше, улыбалась тихой грустной улыбкой. И султан, ожидая, что через какое-то время она совсем станет той, которую он желал здесь видеть — весёлой и беспечной, решил, что пришло время для последнего, главного шага, который заставил бы её, наконец, принять всё происходящее как должное…

Доминик же действительно иногда улыбалась, слушая Заира или служанок, чтобы хоть так, хоть слабой улыбкой, защитить свои настоящие чувства, живущие в сердце, чтобы никто чужой извне не сумел разгадать движений её души. Потому что всё, что теперь оставалось у неё самой в этом мире, где она не имела права на одиночество, это её настоящие чувства — тоска, тоска и мечта о просторе. И хотя бы их она пыталась защитить от чужих глаз.

Правда, бывало, что когда приходил и Заир, единственный оставшийся здесь друг, ей не всегда удавалось выглядеть той, почти весёлой и приветливой, какой она желала бы казаться… Так, когда в очередной день он своим приходом нарушил её беспросветную тоску, она едва успела натянуть на лицо лёгкую и очень слабую улыбку. Впрочем, и эта улыбка быстро сошла с её губ, когда она заметила, что Заир в этот раз слишком странный, — не глядя на неё, он подошёл к столу и, заинтересовавшись гребнями, молча повертел их в руках. Затем переставил с места на место шкатулку; долго рассматривал лежащие на столе бусы… Он явно был чем-то озадачен, и Доминик тоже понемногу охватила тревога. Ей стало так страшно, что она даже побоялась спросить напрямую, с чем он пришёл к ней, и только в мучительном ожидании глядела, как он собирается с мыслями.

А ему действительно было нелегко! Он нарушал сейчас все запреты, мыслимые и немыслимые — по крайней мере, в своём сознании. И до сих пор не мог решить, позволит ли себе сделать это на самом деле…

Но ещё недавно он был спокоен… — пока Халиб не рассказал ему кое-что о планах султана: со дня на день Юсуф собирался заточить Заира в темницу, чтобы поставить Доминик перед последним выбором — или смерть её друга, или — её окончательное решение остаться с владыкой и навсегда оставить попытки к бегству, если надежда на них ещё теплилась в её душе.

Халиб решил предупредить его, и Заир до сих пор не понимал, почему… Считал ли Халиб, что Доминик готова будет пожертвовать жизнью его собрата, чтобы остаться при своём, и потому предостерёг Заира, чтобы он принял меры и заранее уговорил её согласиться с волей султана? Или почему-то пожелал ей помочь, предупредив о том, о чём не знал никто, кроме него самого и владыки?..

Сам Заир, услышав эти слова, не сомневался в том, как она поступит: не раздумывая, не мешкая, она даст Юсуфу обещание, которое тот ждёт. «Но будет ли она счастлива?.. — хоть когда-нибудь потом, в какой-то момент своей жизни — всей жизни, в течение которой придётся держать данное слово?», — размышлял он. На это у него не было ответов.

Он мог решать только за себя. Но и это было нелегко.

Верил ли он, что владыка способен казнить его? — верного слугу, друга, советника… Он давно знал Юсуфа и понимал, как Доминик ему дорога, и, видя, что её холодность делает с ним, после слов Халиба не сомневался, что его собственная жизнь висит на волоске. Но главным было другое — то, позволит ли он самому себе не согласиться с волей султана, своего повелителя, какой бы она ни была?.. «Неважно, готов он казнить меня или нет, Доминик всё равно будет решать так, чтобы не допустить расправы, даже если слова о ней окажутся ложными!.. Она не станет рисковать жизнью друга», — подумал он. А мог ли позволить себе это он сам?..

Заир, наконец, тяжело облокотился на стол и посмотрел на Доминик. Он как будто осунулся за эти несколько минут, как будто очень устал… И голос его показался глухим.

— Я хочу спросить тебя: если бы теперь у тебя был выбор — остаться здесь, во дворце, или уйти…

Он не договорил, будто не мог этого произнести, и она спросила сама:

— Что бы тогда я выбрала? Я бы ушла. Сегодня, вчера, завтра… В любой день, в какой бы представилась такая возможность!

Заир помолчал.

— Ты должна покинуть город, — негромко произнёс он.

Она не сразу поняла, что он сказал, и ему пришлось повторить, но второй раз эти слова прозвучали увереннее.

— Я проведу тебя. Сегодня ночью, перед рассветом, мы выйдем из дворца.

— Когда?! — сердце затрепетало, но она ещё не верила его словам.

— Время упускать нельзя. Я лишь сейчас… решился тебя отпустить, но о поездке уже позаботился — всё готово. Ты сядешь на коня и уедешь, не теряя ни минуты, пока тебя не хватились!

— А что будет с тобой?

— Об этом не беспокойся! Султан мудр, а мстить мне будет бесполезно, если ты окажешься далеко, — твёрдо ответил он.

Она смотрела в другую сторону, пытаясь сдержать нахлынувшие эмоции, потому не увидела, как в чёрных глазах всё же мелькнуло сомнение — но лишь на миг: Заир встал и ушёл, и унёс своё сомнение с собой.

Спустился вечер.

Она пыталась уснуть, но ничего не получалось — слишком тёмным и холодным оказался страх, что побег не удастся. А вскоре для сна не осталось и времени — кто-то склонился над ней, и на миг она ощутила ужас, решив, что это бдительная Бухзатан, которая сломает все её планы! Но это Заир приложил палец к губам и поманил рукой: «Надо идти!». Она осторожно поднялась и спустилась за ним во двор.

Аженти и гнедой красавец Халиль были оседланы; слуги, держа в руках поводья, ожидали визиря у дворцовых ворот. Постовых, как и обещал Заир, на месте не оказалось, и они пришпорили коней, чтобы быстрее добраться до стен Уршалима ал-Кудс. Визиря, приближённого к султану, многие знали в лицо, и стражи у городских ворот беспрепятственно позволили им выехать, даже не посмотрев в подготовленный Заиром лист с разрешением на выезд.

Впереди перед ними открылась ещё ночная пустыня. Они остановились.

— Пусть небо осветит твой путь!

Она долгим молчаливым взглядом посмотрела в родные глаза. Понимающие и немного строгие, тёплые и глубокие. И чуть поклонилась ему, как когда-то Камиле.

Ещё какое-то время, прощаясь, она оглядывалась, но вскоре песок увлёк её в свою стихию. И, обернувшись в очередной раз, она увидела лишь, как силуэт Заира аль-Хикмета, темнеющий на фоне ворот Святого Мира, скрылся за новыми дюнами.

Немного проехав, она снова остановилась. И опять оглянулась: ещё видна была тонкая линия почти исчезнувшей за песками крепостной стены, и она хотела в последний раз её увидеть, ведь с этим городом так много связывало! Когда-то она нашла здесь одного друга, а теперь — навсегда оставляла другого…

Долгим взглядом проводив свои воспоминания к Святому Миру, Доминик снова пришпорила коня.

Её гнало вперёд ощущение свободы и надежда, что когда-нибудь и другие, разные люди, смогут, как Заир, понять и принять чужие жизненные пути как тоже правильные, благословенные небом. И тогда в мире наступит долгожданное согласие…

Эта темнота уходящей ночи была иной — не той давящей, что в безысходной комнате в доме Казима. Простор раскинулся во все стороны. Дышать было легко, тело летело вперёд, как перо, навстречу свету, который вскоре должен был снова заполнить этот мир.

Раннее солнце, раскрывающее своё сердце прямо над её головой, собиралось жечь её выбор, но ей было всё равно. Она знала, что накидка не всегда спасает от палящего жара, и была готова к пламени — когда кажется, будто всё тело горит; но, наверное, это просто потому, что оно хранит в себе любовь и свет.

Она была одна во всей этой огромной пустыне.

Она была одна во всём этом огромном мире, где так много людей. Могла ли она помочь всем, кого встретила бы на своём пути, имела бы на это силы и веру?.. Она не знала; как не могла знать и того, будет ли кто-то когда-нибудь помогать ей самой. Она мчалась вперёд, веря, что наступит время, когда люди будут видеть друг друга и слышать, и понимать…

Прошло несколько часов. Она продолжала свой путь, лишь изредка делая небольшие остановки. Как вдруг вдалеке, ей показалось, увидела человека. Доминик решила, что это мираж, но, подъехав ближе, действительно разглядела путника — старик, измученный дальним путём, шагал в сторону города.

Остановившись, она спешилась. Пока он жадно пил воду из её походного кожаного бурдюка, она уже знала, что будет дальше: она не сомневалась, что теперь придётся вернуться туда, откуда с таким трудом удалось уйти, и ей стало страшно. Страшно и одновременно легко от того, как быстро и просто пришло к ней это решение.

Усадив старика впереди себя, она снова пришпорила коня. Перед глазами была всё та же пустыня, но вскоре вдали должен был появиться и город. Тот самый, который она уже никогда не рассчитывала увидеть вновь.

Доминик думала о том, как снова пересечёт эти ворота, и о том, удастся ли ей сразу развернуться и уехать обратно, в эти пески, чтобы продолжить свой путь, и всё мчалась и мчалась, и ей становилось всё жарче и душнее, словно в ней самой начала иссыхать жизнь. Пейзаж мелькающих горячих дюн не менялся, и только всё тише и страннее становилось и внутри неё, и вокруг…

На душе было всё беспокойнее, и, похоже, не у неё одной — старик произнёс своё опасение вслух, и, услышав тревожные слова, она резко оглянулась; и внезапно остановила коня!

Там, далеко позади, не было видно горизонта — от неба до земли пространство было затянуто огромными тёмными клубами взвинченного в воздух песка. И вся эта масса, закрывшая собой дневной свет, направлялась прямо к ним… Надвигалась нежданная песчаная буря.

Доминик ударила шпорами по бокам коня и помчалась в сторону города, надеясь, что по пути найдётся хоть какое-то пристанище. Но дюны могли укрыть лишь навечно, засыпав горячим песком, как золотой пылью нереальных дворцов!

Ветер всё усиливался. И со всей резкостью она вскоре поняла — они не смогут добраться до ворот: Аженти бежит слишком медленно, и песчаная буря, набрав полную силу, нагонит их!

Остановив коня, медленно, будто решаясь в последний раз, она спустилась на землю.

— Что ты, милая? — закряхтел, кашляя, старик. — Надо всегда ехать вперёд, а то потом времени не станет. Забирайся обратно, а то худо будет!

— А мы уже приехали — у меня тут неподалёку второй конь, — солгала она. — Я сяду на него, а вы должны ехать дальше.

— И ты уверена?

Кивнув, она бережно, с нежностью погладила Аженти.

— Как хорошо… — устало усмехнулся старик. — Тогда прощай! Когда-нибудь, быть может, мы снова увидимся, в городе…

Он взял поводья и вдруг пристально на неё посмотрел.

— А я уж и не надеялся увидеть лицо человека в пустыне — ему ведь сначала надо вырасти, а потом и встретить тех, кому он может помочь, — захрипел он, смеясь над своей странной шуткой. — А теперь и умереть будет не страшно… Ведь правда?

Не дожидаясь ответа, он пришпорил коня, словно не желая, чтобы Доминик передумала. Но ей это и не пришло бы в голову.

— И умереть будет не страшно… — медленно, будто в каком-то полусне повторила она. И добавила:

— Но так хочется жить.

Она знала свой путь — нужно было двигаться к Святому Миру. Вокруг всё также не было видно ничего, что могло бы защитить от бури — ни камня, ни дерева… Она понимала, что теперь можно только лечь и укрыться одеждой, но продолжала идти вперёд, мечтая, чтобы стихия не растерзала её, пока она ищет убежище. Но она не ведала всей мощи песчаных бурь!..

Ветер резко усиливался. Сначала понемногу насыщался песчинками и в мягкой игре усыпал ими ресницы — а потом уже, будто злясь, горстью бросал в лицо! Небо соединилось с миром земным в одной кутерьме, и разобрать теперь нельзя было, где встаёт солнце! Ветер валил с ног, песок заплетал их тысячами нитей, будто извивались щупальца осьминога в смертельной схватке с жертвой.

Упав в очередной раз, она подняла голову, всей кожей вдруг ощутив, что больше никогда не увидит Аженти. В тщетной надежде отыскать в пелене мечущегося песка хоть какой-то намёк на очертания она всмотрелась вдаль, и, как в нереальном видении, ей даже показалось, что она увидела всадника. Тут внезапно до костей её прорезал холод: на миг Доминик почудилось, что старик обернулся, и лицо его кого-то напомнило — когда-то далеко, на асфальте!..

Она подскочила, схватившись за голову, которая стала гореть, будто её окунули в кипящий чан! Вокруг шумел ветер, но она больше не падала. Сквозь свои воспоминания и свет, пробивающийся через миллионы песчинок, в этом вихре, как будто голограммой опоясывающим её тело, она видела себя.

Вокруг не было никого, и только за жёлтой пеленой в голубой зеркальности вставало солнце. Она была одна, но уже не боялась и не торопилась идти: она знала, что теперь точно успеет, и хотела насладиться этим моментом. Моментом, который вернёт ей настоящее имя и жизнь.

Впереди расцветал новый день.