Глава 11

Связанной Доминик оставалось надеяться лишь на свои глаза. Но она поняла одно — огромный дом из белого мрамора, где они, наконец, остановились, находится где-то в центре города. Что именно это за место, было неизвестно, и потому она могла только верить, что мимо будут проходить стражники и она сумеет привлечь к себе внимание.

Большой зал, куда их провели слуги, показался ей необычно знакомым, но не успела она понять свои ощущения, как раздались шаги. В комнату, очевидно, вошёл господин: оба старика приветственно склонились в очень низком поклоне, но Доминик не видела ничего, кроме арабов, цепко держащих её. А когда Ризван объяснил причину прихода, господин обратил внимание и на неё.

— Снимите чадру! — услышала она голос, который был таким странным… Как из удачно забытого прошлого.

Арабы стянули с неё накидку и отошли, давая ему место, и она подняла голову. И тут же похолодела, поняв, что на неё смотрит её старый знакомый Хафиз! Вне всяких сомнений, он тоже её узнал…

Конечно, Казим ибн Малик, когда очнулся после неудачного боя с юнцом, рассказал Хафизу, чтов том злосчастном поединке перед лицом владыки ранил их совсем не мужчина, и верный слуга сразу вспомнил лицо, которое он тоже видел на миг. После они узнали, что она продолжает жить во дворце, и отомстить ей они не могли. Но не теперь…

Его губы дёрнулись в усмешке, а жёсткий взгляд сверлил пленную, желая насладиться отчаянием и страхом, которые он безрезультатно искал в её глазах.

— Она немного грязная, но если отмыть — то будет очень красивая, — с тревогой отметил Ризван, видя, что евнух молчит.

— Какая-то она… неказистая. Вы уверены, что после мытья она не станет ещё уродливей? — наконец, злорадно произнёс тот, смакуя каждое слово. — Хозяин-то пока в отъезде — когда вернётся, мне придётся отвечать за потраченные деньги. Не выкину ли я их на ветер?

Доминик попыталась ответить, но забытый ею кляп заглушил слова. Видя, что она взялась за старое, арабы снова схватили её за руки, чтобы стояла спокойно. А Джазил, испугавшись, что может потерять ещё не полученный барыш, подскочил к своему товару:

— Что вы, добрейший! Она расцветёт, как бутон. Вы посмотрите, посмотрите, какие хорошие зубы!

Он выдернул кляп и попытался шире открыть Доминик рот, чем ещё больше разъярил её и угодил Хафизу.

— Вижу, она слишком строптивая.

— Это она по глупости, — быстро ответил Ризван, переглянувшись с Джазилем и мысленно укоряя девчонку за дрянной характер.

Она дёрнулась ещё раз. Хафиз уставился на неё тяжёлым взглядом и медленно провёл рукой по своему лицу — по шраму, который остался от их боя.

— Я объясню ей, как себя вести.

— То есть покупаете? — обрадовался Джазил.

— Вы всегда угождаете вкусу хозяина, так что я заплачу даже больше, чем обычно. Но никому не говорите, что эту вы продали Казиму ибн Малику. Не хочу, чтобы знали, какую грязную уродину он купил, — он, не мигая, смотрел на Доминик, желая увидеть в ответ ненависть — такую беспомощную, что это может доставить только радость.

Изумлённые его щедростью Джазил с Ризваном покинули дом, благодаря небеса за небывалую удачу. А Доминик грубо поволокли из комнаты.

Поначалу она решила, что её ведут в то самое место, из которого с ней когда-то говорили наложницы Казима. Но она ошиблась: она оказалась в пустом мрачном помещении. Только на стенах висели кнуты и плети… Доминик сразу вспомнила слова девушек о Бернадет — её били за то, что она хотела свободы, — и всей кожей вдруг ощутила, что её ожидает та же участь.

Пристально, не опуская взгляд, она следила за действиями Хафиза: тот неторопливо снял со стены розги и медленно, с теплотой, провёл по ним ладонью.

— Пока хозяин не вернётся, я тебя не трону — наверняка, он первым захочет тебя наказать. За твоё неуважение. Но потом я уговорю его подарить тебе такой же шрам, что ты оставила мне. Думаю, он будет только рад… А теперь оглядись, да хорошенько: если примешь всё, как есть, и подчинишься, у тебя будет шанс на жизнь. Но если нет!.. — на своей спине испробуешь все эти плети!

Он позвал слуг и вышел, и Доминик снова куда-то повели без него.

Возле одной из комнат они остановились. Большим ключом слуга отворил тяжёлую дверь. Доминик освободили руки и втолкнули внутрь. Дверь тут же закрылась, и она услышала только скрежет запираемого замка. Шаги с той стороны быстро отдалились, и она с размаху ударила пару раз по двери. Поняв, что это совершенно бессмысленно, она сдержала резкое желание обессиленно присесть на пол и устало обернулась. И увидела, что не одна: вокруг собирались красавицы. Кого-то из них она уже встречала, когда пыталась выяснить о судьбе невесты Джосселина Бернадет, кто-то был ей незнаком.

«А она ничего, только грязная!», — услышала она негромкие слова и, почувствовав, как в ней начинает кипеть ярость, прикрыла глаза ладонью. Как вдруг её снова схватили за руки — но это был уже не конвой: наложницы подошли ближе, чтобы рассмотреть новенькую.

— Хватит! — отдёрнула она их.

— А ты чего нервничаешь? — с любопытством спросила Мазика, так широко открыв глаза, будто никогда не видела более интересного зрелища.

— Мне нужно отсюда уйти! Где другой выход?

Уолида удивилась, по-свойски взяв её за руку:

— Разве тебе сказали уйти?

— Кто сказал? Я сама решаю!

— Хозяин решает. Вот ты здесь — это же хозяин решил?

Доминик открыла рот, но тут же осеклась, вспомнив вкрадчивые речи Джазиля: «А есть ли у тебя свидетели?..».

— А если бы кому-то из вас нужно было отсюда выйти, как бы вы поступили? — попробовала она ещё раз, но они испуганно заверещали:

— Это запрещено! И ты даже не думай — а то побьют, и хозяин на тебя никогда не взглянет!

— У нас была одна девица, так она ему не угодила, и всё!..

— Она пыталась сбежать, но её поймали, и больше мы никогда её не видели…

Доминик проглотила сухой комок в горле. Она продолжала стоять, не зная, куда деться от взглядов, и рыжеволосая Камила строго хлопнула в ладоши.

— Ступайте все! — громко сказала она, прогоняя любопытных.

Наложницы недовольно загудели, но послушались и медленно разошлись по сторонам, с разных углов продолжая осматривать новенькую.

Камила осторожно взяла её за руку и легонько потянула в центр зала — там, у колонны посередине комнаты, на коврах стоял поднос с едой.

— Ты, наверное, устала, — произнесла она. — Вот, поешь. Сегодня другой еды не будет, эту принесли специально для тебя.

Недели, проведённые у гончара, не были сытыми, а волнения этого дня и вовсе лишили остатков сил, и, присев на ковёр, Доминик немедленно принялась кушать. А потом незаметно для самой себя заснула, склонив голову на мраморную колонну. Не проснулась она и тогда, когда наложницы снимали с неё грязную одежду подмастерья, после чего Камила приподняла ковёр у задней стены — за ним путь в коридор преграждала металлическая решётка. Стражники, упершись копьями в пол, спокойно спали, и она привычным окриком разбудила их, чтобы отдать обноски новенькой и тарелки с остатками её трапезы. Ковёр опустился, и комната снова превратилась в закрытое помещение.

Открыв глаза следующим днём, Доминик первым делом медленно огляделась и мысленно подвела итог: «Значит, это был не сон…».

В центре большой залы, рядом с колоннами, блестел бассейн. Несколько окон выходило в сад. Вероятно, он был красив, но рассмотреть его за прорезями деревянных решёток было сложно. Пол покрывали ковры. То тут, то там стояли подносы со сладостями, кое-где лежала разбросанная одежда.

Доминик хмуро осмотрелась ещё раз — более всего её сейчас раздражала одна неприятность: она была бережно укрыта покрывалом, но нигде рядом не видела своих вещей!

— Где моя одежда? — громко спросила она.

Наложницы зашептались и подошли к ней поближе, но объяснять ничего не стали. Камила же молча положила перед ней красивый наряд.

— Что это? — не поняла она.

— Твоя новая одежда.

В сознании Доминик как будто брызнул луч света.

— Вы меня чем-то опоили? — произнесла она сквозь зубы. — А называли новой подругой…

— А ты никуда не денешься! — зевнув, сказала Джала. — Хочешь — не хочешь, а мы — всё равно единственные, с кем ты сейчас можешь дружить. Так что если хочешь — обижайся. А можешь быть умней!

Она скучно отвернулась и пошла к блюду с остатками сладостей.

— Это правда! — грустно подсела к Доминик Камила. — Можешь ненавидеть нас. Но если бы мы и не выполнили приказ Хафиза, слуги всё равно сами бы забрали твою одежду, а нас ещё бы и наказали.

Поразмыслив, Доминик понимающе кивнула и взяла приготовленный для неё наряд.

— А разве ты сначала не отмоешься? Всё-таки выглядишь, как амфора, обмазанная глиной.

— Мне здесь не для кого прихорашиваться, — пожала она плечами, но уже через мгновение оказалась в воде: наложницы сбросили её в бассейн, даже не потрудившись снять покрывало.

— Прости, но это приказ — ты должна быть чистенькая, как бутон розы! — расстроенно развела руками Камила. — И если сама не отмоешься, придётся тебе помочь…

Доминик угрюмо стирала с себя глину под хлопки танцующей компании, и вскоре была в костюме цвета халвы и отличалась от остальных только мрачным выражением лица.

Беззаботные красавицы какое-то время пытались повернуть её на праведный путь, чтобы она радовалась своей судьбе и благословляла господина. Они громко пели — то в разнобой, то снова хором, танцевали вокруг неё, подносили сладости… Поначалу она терпеливо сносила это внимание, но потом не выдержала и отшвырнула очередной поднос с угощением, и наложницы, визжа, разбежались, наконец-то поняв, что её лучше не трогать.

Но когда её оставили в покое, время для неё будто остановилось. Она раз за разом видела перед собой одну и ту же картину: девушки веселились, бегали, кричали, игрались, плескались в бассейне… Всё повторялось вновь и вновь, и ничего иного не происходило. Иногда за стеной раздавались голоса и шаги и гремели ключи. Слуги молча вносили еду и тут же уходили, и проблески внешней жизни снова затихали, словно то был лишь мираж.

В этом странном безумном повторе событий прошёл целый день. Как сбежать, она так и не придумала и, измученная своей беспомощностью, склонила голову на колонну.

За окном, в саду, таяли ржавые лучи уходящего солнца. Там была свобода. И смотреть на неё сейчас было невозможно — из-за понимания, что она недоступна.

Доминик опустила взгляд и уставилась в бассейн. Но и туда глядеть оказалось тяжело — вода была слишком спокойна. В ней не было эмоций, боли, страха… — ничего, что может так давить на душу. При виде её безупречной глади хотелось плакать о собственном бессилии и незнании, как спасти свою судьбу…

— Ты спишь?

К ней бесшумно подошла Камила. Она протянула покрывало, но, увидев, что Доминик всё равно, сама осторожно укрыла её.

— Мне тоже сначала было одиноко.

Доминик подняла голову и посмотрела на неё внимательней, только сейчас поняв, что ей вовсе не показалась эта странность: все наложницы проводили время своими группами, но ни в одной из них не было Камилы.

— Ведь ты главная среди них? Ты говоришь им, как себя вести; когда замолчать, если слишком шумят… Одиночество — это плата за то, что ты названа лучшей, — ответила Доминик, но та грустно усмехнулась.

— А я не выбирала такую судьбу… И они не знают, а я многое бы отдала, чтобы избавиться от внимания хозяина! — почти неслышно добавила она.

— Тебя продали за долги? — вспомнила Доминик и тут же прикусила язык.

— Разве я говорила? — удивилась та. — Хотя… Об этом здесь все знают… — я немного старше их, и они любят говорить обо мне. Думают, что я краду глаза господина… А я… никому не пожелала бы такой жизни! Быть рядом с тем, кого не любишь. Быть далеко от того, кто тебе дорог. Сидеть в запертой клетке и видеть вокруг только вражду — зависть, которая гложет не твоё сердце, но сжигает своим гневом тебя…

В последней угасающей капле янтаря из окна заблестели её глаза.

— Когда-нибудь всё будет хорошо, — мягко тронула её за руку Доминик. — Мы что-нибудь придумаем.

— А что тут придумаешь? — глубоко вздохнув, ответила та. — Жизнь написана, и не нам её менять…

Эти слова напомнили Доминик о Заире. Задумавшись, она вдруг негромко прошептала:

— И смиренно идти вперёд, принимая всё, как есть…

Она снова прислонилась к колонне и закрыла глаза. Но перед тем, как заснуть, поняла, что думает вовсе о другом: «… или смиренно менять свою дорогу…».

Уставшая, она спала так долго, что остальные наложницы успели подняться и шумно начать свой новый день. Они равнодушно проходили мимо спящей, уже не видя в ней диковинку, и только Джала с подругами остановилась, чтобы спокойно вглядеться в новую соперницу. Насмотревшись, она удовлетворённо кивнула.

— Поглядим ещё, что скажет хозяин, когда вернётся! Вдруг она ему понравится больше той, — Джала взглядом указала в сторону Камилы. — Тогда мы наконец-то избавимся от неё! А с этой разобраться проблем не будет…

Она хищно улыбнулась, предвкушая, что вскоре разделается с давней соперницей, укравшей сердце её господина, и в сопровождении подружек отошла в другой конец зала.

Доминик же, проснувшись, поняла, что терять время нельзя: Казим, как выяснилось, действительно покинул город, но вскоре должен был вернуться, и тогда ей точно бы не поздоровилось! Пока что только выдержка Хафиза дала ей отсрочку от избиений, и то — лишь потому, что он рассчитывал наверстать упущенное время силой мести…

Она попыталась выяснить у Камилы хоть что-то, что помогло бы выбраться из этого райского местечка, потому что все видимые выходы были закрыты, а выломать деревянные оконные решётки, не переполошив стражу и наложниц, было невозможно. Но Камила, то ли вольно, то ли нет, не говорила ничего, что давало бы надежду…

Доминик, как загнанный зверь, бродила в поисках шанса на спасение. Иногда подходила к окнам, но жизнерадостный пейзаж за ними не прибавлял сил. Кроме того, там, где-то у самой стены, она заметила человека — он стоял и смотрел прямо в сторону окон, да так настойчиво, что ей даже казалось, что он следит именно за ней. Но она видела его всего лишь пару раз, потому надеялась, что временами соглядатай обходит дозором весь сад, а то и целый дом.

В конце концов, растерянная, она уселась у бассейна. Ей снова захотелось плакать, но она сдержалась, вспомнив, что здесь ей никто не поможет.

— Хочешь?.. — Издихар присела рядом и протянула сладости. — А почему ты такая грустная?

Доминик пожала плечами, но той, похоже, ответ и не требовался.

— У нас тут здорово! Приносят еду, можно кушать, сколько хочешь! Готовить ничего не надо! Вот когда я жила дома, приходилось каждое утро вставать очень рано — ещё солнце не встало, а я уже на ногах!.. Потому что нужно было овец пасти далеко от дома. А тут — делай, что хочешь! То есть, ничего не делай! — засмеялась она.

Новенькая даже не улыбнулась, и Издихар недоуменно покачала головой.

— Если ты будешь так печальна, господину ты точно не понравишься! Тебя побьют… Вот у нас тут была такая женщина… Базила, кажется. Я тут всего несколько месяцев и её не видела, но говорили, что она всё время плакала и тем раздражала хозяина. Теперь её больше нет.

— Как — нет? — похолодевшая Доминик тут же забыла про свои горести.

— Ну, избавился он от неё. Да ты не волнуйся! Главное — будь веселее, радуйся жизни, благодари хозяина — и всё будет хорошо!

Она подскочила и упорхнула в середину зала, где остальные устроили танцы.

— Камила! — Доминик нашла одинокую рыжеволосую в углу комнаты.

Та подняла голову и даже улыбнулась. Но было видно, что она недавно плакала.

— Это ничего, ничего… Мне просто так становится легче… — тихо сказала она, увидев в глазах Доминик неприкрытую жалость.

— Почему ты вместе со мной не ищешь выход?! — вдруг напрямую спросила та. — Разве тебе не дороже хоть на миг ощутить вкус свободы, той, что ты сама выберешь, чем жить, столько времени пряча слёзы?

— Я всё равно не могу отсюда уйти, даже если бы была открыта дверь, — я ведь сама собой откупилась…

Доминик присела рядом, не понимая, что такое та говорит. А Камила грустно усмехнулась, видя неподдельное изумление.

— Знаешь, я когда-то жила с братом. Мой дорогой брат!.. Мы были так счастливы вместе, у нас даже была своя лавка и всего хватало! Но, наверное, за счастье надо чем-то платить… — пришли плохие времена, и он разорился. Тогда добрый друг — это был давний друг отца, — нам помог: нужно было сопроводить в Медину караван его родственника, и он дал эту работу моему брату. Но, видимо, если небо отворачивает от человека свой взор, никто из людей ему больше помочь не сможет, даже если захочет…

— Он не вернулся?

Камила глубоко вздохнула.

— Одним утром добрый друг семьи пришёл ко мне с плохой вестью — мой брат лишился рассудка… Иначе как можно объяснить, что он разграбил доверенный ему караван и скрылся?.. За его голову собирались назначить награду, и тогда друг отца, уважаемый человек, предложил мне прийти с ним к Казиму ибн Малику — сказал, что расхвалит меня перед господином; я должна была казаться спокойной и кроткой, тогда за меня дали бы столько денег, что можно было бы оплатить долг брата. Его перестали бы искать, чтобы наказать… Что ещё я могла сделать? Я пришла. Понимаешь?.. Я сама продала себя. Так как я сбегу? — я получила столько денег, сколько просила, и уже не принадлежу себе… Я как собака — её кормят, а она служит хозяину… И эта комната, и приказы Казима — это всё, что мне теперь осталось. Но и тебе я помочь не могу — сбежать отсюда невозможно! А если и попытаешься, то будешь или мертва, или тебя накажут так, что сама станешь желать смерти… И если ты всё равно хочешь так оступиться, я не буду тебе в этом помогать!

Договорив, Камила опустила взгляд в пол, словно злясь на непонимающую Доминик. Или будто стыдясь своего прошлого, о котором рассказала.

«Что ж, похоже, она желает мне добра. По-своему…», — подумала Доминик, отходя от неё. Вернувшись к колоннам в центре зала, она всмотрелась в весёлую группу у бассейна.

Весь оставшийся день она провела среди наложниц, стараясь что-нибудь выведать. Но всё, что они говорили о здешних порядках, надежды на спасение не давало.

Устав от болтовни и суеты, которой они создавали себе ощущение веселья, казавшееся Доминик нарочито искусственным, она снова уселась на обжитое место под колонной, чтобы напоследок всмотреться в остатки свободы за окном.

Рядом нерешительно остановилась Камила.

— Обижаешься?

— Что ты! Я благодарна тебе за правду… — ответила Доминик, и та присела рядом. — И я ещё хотела спросить: а что за девушка здесь была? Базила, кажется…

— А ты интересная… — только пришла, а столько уже про всех знаешь, — удивилась Камила. — Но и про неё мне рассказать особо нечего. Хотя… История-то поучительная… Она была красива, даже очень — светленькая, как солнышко, голубые глаза, как прозрачное небо… Хозяин сначала с ума по ней сходил! А она желала только свободы… Тогда он стал ей угрожать. Потом — бить; наказывать — за непослушание сердца, потому что она не могла заставить себя даже улыбаться ему… Непокорная. За это и страдала. А ведь она и не пыталась бежать — она сразу поняла, что это невозможно. А потом её продали.

— Кому?

— Этого не знает никто, кроме самого хозяина. Может, только Хафиз… — развела она руками. — Да это и не важно! Пойми лишь главное — если ты не угодишь ему, твоя жизнь будет горше, чем могла бы быть. Как бы ни было тебе плохо сейчас, от непокорности может стать только хуже. Живи, бери от жизни то, что тебе сейчас дают!

Доминик помолчала.

— Здесь нельзя подумать о том, что будешь делать завтра. Нельзя решить, куда пойдёшь… Разве это жизнь? Никакого движения, никаких новостей… Как вы тут находитесь?! Чему до сих пор радуетесь? Как ты можешь быть так безмятежна?

— Иногда новости мы слышим от слуг или — прячемся у решётки и чуть приподнимаем ковёр. Тогда слышим разговоры стражей… — тихо улыбнулась Камила. — К господину часто ходят гости, и, бывает, очень важные… Даже визирь самого султана!

— Что? — глаза Доминик расширились, а сердце забилось так часто, будто решалась её судьба — прямо сейчас, раз и навсегда!

— Да, самый настоящий визирь! — повторила Камила, обрадовавшись, что заинтересовала её. — Постоянно в один и тот же день на неделе. Они садятся в самой роскошной комнате дома — даже я там ещё ни разу не была, — пьют кофе и беседуют. Если бы хозяин не уехал, он и завтра бы снова пришёл.

— Завтра?

— Хотя, может, всё равно придёт — Хафиз вряд ли отправил к нему слугу, чтобы сообщить об отъезде господина. Он и сам с удовольствием приветствует важного гостя, так что, может, будет ждать…

«Я спасена! Заир вытащит меня отсюда!», — подумала Доминик, едва сдерживая радость, и воскликнула:

— Камила, ты была права! Всегда надо смиренно принимать то, что тебе дают небеса! Здесь так интересно! Как уважаем наш господин, раз к нему ходят и визири! Но, боюсь, я своим невежеством уже прогневила достопочтимого Хафиза… Помоги мне — я должна поклониться ему и признать свою вину, тогда, возможно, он сможет простить меня и смягчить свой гнев, который он так справедливо ощущает за мою провинность!

Она говорила очень быстро и так умоляюще смотрела в глаза Камиле, что та поверила.

— Если ты так хочешь… Сейчас, конечно, уже поздно, но утром я могу через стражу попросить его прийти, и ты оправдаешься…

— Нет — надо, чтобы меня отвели к нему! И обязательно, когда придёт визирь — так будет лучше: я смогу поклониться Хафизу перед таким важным сановником, и тогда он точно простит меня! Ведь это будет ему такое уважение в глазах визиря!

Камила, подумав, решила, что это действительно хороший план.

— А ты быстро пришла в себя. Молодец! Ты извинишься, и всё будет хорошо! — одобрила она. — А теперь спи.

Доминик послушно склонила голову на ковёр и закрыла глаза: нужно было набраться сил — впереди ждала борьба за свободу.

Вскоре вокруг всё замерло. Остальные спокойно спали, сгустилась тишина. И только она сама всё никак не могла уснуть… Казалось, что время вовсе не движется — сон никак не шёл к ней, она ворочалась, то подкладывая под голову свёрнутое покрывало, то снова убирая… Потом засосало под ложечкой; в голове что-то пульсировало, не отпуская непокорные мысли; стало душно.

В отсвете от окна она заметила кувшин. Освежившись и немного приободрившись, она опять улеглась на ковёр. И даже благостный сон почти спустился на её веки, как вдруг она вздрогнула и снова открыла глаза: где-то снаружи послышался странный скрежет.

Сердце учащённо забилось, будто мечтая вырваться из кожаной клетки, но она тут же успокоила его трезвой мыслью, что этот звук не может быть освободительным — никто не знает, где она, и помощи ждать неоткуда; и если где-то трепещет неспокойная птица, она не должна поддаваться эмоциям и рвать беспокойную душу на части. Доминик закрыла глаза и заснула.

Эта ночь так и не дала ей отдыха, и наутро она могла думать лишь о предстоящей встрече с визирем. Она ждала час за часом, и, наконец, этот миг наступил — Камила, провожая её, шепнула, указав в сторону стражей, ждущих у открытой решётки:

— Я их уговорила. Ты, главное, молчи, потому что разговаривать с ними тебе запрещено. Уважаемый гость уже пришёл, и тебя отведут к комнате, где они с Хафизом беседуют. Ты низко поклонишься и скажешь, что сожалеешь о своём… невежестве.

Доминик кивнула, не слушая, занятая собственными мыслями. Теперь ей не нужны были ничьи слова — она и сама отлично знала, что собиралась говорить и делать! И когда стражи, проведя её по коридорам, остановились у заветной двери, за которой её ждала свобода, она уже не вспоминала советов Камилы.

Было очень тяжело — сдерживать свои эмоции. Она так настрадалась в последнее время, что хотела только одного — поддержку друга. Пусть это будет даже Заир, который скрыл от неё правду о планах султана — она прощает его! Без его помощи она отсюда не выберется, и сейчас он даст ей новую жизнь, выпустит на волю… — разве можно будет после этого на него сердиться, в чём-то обвинять?..

«Спасение… Я хочу спасения!». Она пыталась справиться с охватившей её дрожью, когда стражник лениво начал:

— Мы сейчас зайдём, предупредим господина Хафиза, что ты просишь позволения войти. А потом…

Она не стала дожидаться, что будет потом — потому что это была её жизнь и её правила! Она быстро распахнула дверь и сразу скинула накидку, чтобы никакой страж и никакой евнух больше не могли скрыть её лицо от тех, кто её узнает и освободит!

Мирно звучащая беседа тут же затихла.

— Что это значит?

Хафиз смотрел холодно и даже почти бесстрастно — но это было обманчивое спокойствие: ледяная ярость копилась внутри, чтобы вылиться в концентрированный яд при более подходящем случае. А Доминик замерла на месте, широко открыв глаза. И ей нечего было ответить, потому что визирем, встречи с которым она добивалась, оказался Халиб.

Она успела заметить, как при виде неё у него дёрнулась бровь. Но лишь на мгновение — он тут же отвернулся, будто не узнал её, и теперь нарочито внимательно рассматривал небольшую статуэтку на полке.

— Какая наглость! — осторожно взглянув на него, быстро произнёс Хафиз и сделал знак стражам. — Врываться туда, где тебе запрещено быть!

Те схватили Доминик за руки и поспешно набросили на неё чадру, чтобы поскорее вывести из комнаты. Но она и не сопротивлялась — она уже прочла свой приговор в мимолётном взгляде визиря и знала, что бессмысленной попыткой вырваться лишь порадует его сердце.

— Несомненно! — равнодушно ответил тот евнуху, будто происходящее его не касалось. — Невежественных слуг и женщин нужно наказывать. Непокорных надо запирать или учить, чтобы не смели перечить. А строптивых излечит только плётка.

— Обещаю — больше она отсюда никогда не выйдет и не посмеет нарушить ничей покой!

Халиб, не смотря на него, кивнул, а Хафиз низко поклонился и ненадолго вышел из комнаты — но лишь для того, чтобы Доминик не казалось, что она легко отделалась.

А ей и не было легко — на душе стало так тяжело, будто с высоты скалы её внезапно скинули на землю. Но она не смотрела в пол, а гордо подняла голову, больше не пряча взгляд.

Поглядев в непокорные глаза, Хафиз с размаху ударил её по лицу.

— Отведите обратно, и без моего разрешения не смейте выполнять ничьих просьб!

Озлобленные стражники поволокли её и бросили в гарем, негодуя, что из-за неё рассердили господина. Камила ждала у входа и, поняв, что всё прошло не по плану, изумилась:

— Неужели не получилось?!

— Я даже не успела извиниться, — сказала та правду, не решаясь всё же добавить, что узнала визиря.

— Что ж… Тогда тебе придётся доказать свою кротость самому хозяину. Не расстраивайся, он скоро приедет!

Но Доминик эта новость порадовать не могла…

Остаток дня она провела у окна в попытке что-нибудь придумать. Со стороны она казалась тихой и спокойной, и даже смиренной. Но чем бесстрастней она казалась снаружи, тем сильнее были чувства внутри. Её разрывало это состояние: желание двигаться и что-то делать и одновременно — невозможность так поступить! Как будто жизненный огонь, желающий пылать, закрыли под непробиваемым колпаком, где ему не развернуться.

«Мучение!», — стойко сдерживая рвущиеся слёзы, думала она.

Упершись лбом в деревянную решётку окна, она пыталась сквозь прорези увидеть хотя бы клочок свободы побольше. Но они были так малы!.. Что доставляли только страдание невозможностью вдохнуть настоящий мир — огромный, разнообразный и живой.

Она просунула сквозь них пальцы и замерла. Но внезапно отдёрнула руку — в одном месте прорези показались ей странными. Она присмотрелась: небольшой кусочек был подпилен, и она сразу вспомнила странный ночной скрежет, на который раньше не обратила внимания!

«Неужели здесь кто-то был?», — не поверила она. Сердце учащённо забилось, дыхание стало неровным, а ненасытные глаза продолжали искать ещё и ещё какие-нибудь признаки того, что она не сошла с ума!

Осмотрев одно окно, неспешно, чтобы не привлекать внимания наложниц, она перешла к другому, и к третьему. Но они не были столь же примечательными, и она вернулась к первому. Оно находилось напротив её обычного места у колонны и именно у него она в эти дни наблюдала за тем соглядатаем, которого как-то заметила у стены. Более и в нём теперь она не смогла найти ничего нового, но снова и снова проводила пальцем по подпиленному месту, будто оно, впитавшее прикосновение своего создателя, могло дать ответ — будет ли ей помощь или нет. Она понимала одно — если неизвестный и появится опять, то лишь ночью, а, значит, надо было набраться терпения…

Наступил вечер, и она всё больше нервничала. Когда же наложницы улеглись спать, она тоже для виду положила голову на ковёр. Она и так практически потеряла сон, потому ей не нужно было заставлять себя не спать. Но больше всех её беспокоила Камила — та легла рядом и продолжала потихоньку что-то рассказывать. Даже когда она затихла, Доминик терпеливо выждала ещё время, чтобы проверить — точно ли она заснула. И, только убедившись, что все уже спят, осторожно поднялась.

Подойдя к кувшину и сделав вид, что пьёт, в тусклом лунном свете она рассматривала спящие группы наложниц в разных местах зала. Те спали, не шелохнувшись, и она повернулась к окну. Она понимала, что, может, никто и не придёт. Но пока шанс был, она должна была ждать, прячась за шторами, чтобы никого не спугнуть…

Уже и месяц скрылся за облаками, когда через несколько часов её ожидание, наконец, было вознаграждено — недалеко послышалось шуршание. Зашевелились осторожно отодвигаемые ветви, и к окну кто-то подошёл.

Доминик приподняла штору и едва различила в темноте мужчину. Заметив её, он прислонился к прорезям, пытаясь всмотреться в лицо. Осмотр его успокоил, и он прошептал:

— Джохар?..

Она успела удивиться, но тут же поняла.

— Ты — один из тех, кто меня сюда привёл? — почти неслышно произнесла она.

— Да, я Тахир. Это я посоветовал Ризвану не отдавать тебя за гончара — от мужа уйти сложнее, будут искать. А если бежать отсюда, то поищут и перестанут. Тем более, хозяин пока в отъезде.

— Сомнительная доброта… — настороженно шепнула Доминик, вспомнив неприступность белого дома. — Отсюда выбраться невозможно.

— Вот, возьми! — протянул он маленький бумажный свёрток. — Завтра вечером сделай так, чтобы наложницы это выпили! Они уснут, и никто не услышит шума…

Увидев, что она всё поняла, он бесшумно исчез.

Доминик подождала ещё, думая, что он может что-то вспомнить и возвратиться, но его не было, и она вернулась к своему месту у колонны.

Близилось утро, нужно было хоть немного поспать. Отогнав навязчивую мысль взять чуть-чуть полученного порошка себе, она попробовала уснуть своими силами. Но возбуждённый мозг, будто обладая собственной волей, повиноваться не собирался… Тогда она всё-таки лизнула бумажный свёрток, а потом осторожно припрятала его у самого пола, под несколькими коврами.