Коридоры кончаются стенкой

Коридоры кончаются стенкой, а туннели выводят на светВ.С. Высоцкий

Я отошёл от машины покурить, когда Степанков севшим голосом обрисовывал людям ситуацию. Не было строя. Не было формального вызова. Но бойцы молча поднимали руки, обращая на себя внимание командира. И было в лицах что-то такое… Скрытая свирепость. Тайная боль. Мои пальцы дрожали, когда, бросив сигарету, торопливо складывал в сундучок всё, что могло пригодиться. А потом я встал рядом с отобранной пятёркой. Степанков посмотрел мне в глаза и понял, что внятно объяснить, что здесь забыл и какого чёрта лезу, не смогу. От усталости его лицо перекосило нервным тиком – прикрыл ладонью глаз и криво усмехнулся:- Халат снимите, док… — и повернулся к старшему в группе, — Головой отвечаешь, Дрюха. — Понял, – скупо отозвался Андрей. Я послушно разделся. И смутился нелепого контраста – под уже заляпанным кровью зелёным хлопковым халатом с золотистыми вензелями скрывался старый пиджачок, достойный разве что бомжа. А бойцы смотрели на меня молча, без всякого выражения. Как на пустое место. Я их задерживал. Туннель встретил холодом и сыростью. Мокрая бетонная крошка под ногами, как костяные осколки, ржавые прутья арматуры, как торчащие из тела рёбра, впереди тьма беспросветная. А я — как рука дилетанта, залезшая в рану… Когда началась мясорубка, нас вытащили из постелей посередь ночи и на такси доставили к штурмуемому зданию. Там уже стояли наши машины с мигалками. В двух устроили операционные для тех, кого рисковали не довезти. Был выбор, был, но я решил остаться, выпроводив многих. Можно было отговориться участием в координационном совете, но остался. И полетело время… Так я давно, очень давно не работал. Привык, старый хрен, к жирной жизни – одна операция в неделю! Аплодисменты публики, слёзы, розы, конфеты, благодарности родных, потом коньячок в ординаторской. Здесь было не так. Одного приносили, другого уносили. Стол обработать подчас оказывалось некогда. Отдыхал, отмывая руки. Путаться стал, заговариваться, потряхивать начало. А всего-то шесть часов. Два штурма. Вышел покурить, а тут… — Сколько стоит душа, док? — Пока я торопливой припрыжкой старался не отставать от бойцов, рядом незаметно оказался Андрей. Слова его смутили меня окончательно, и я споткнулся. Не останавливаясь, здоровенный паренёк в бронежилете да с оружием подхватил меня подмышку и, не сбившись с дыхания, почти пронёс пару шагов. – Сколько весит – знаем, а сколько стоит? Если не Дьяволу, а вообще? Вот некоторые жизнь отдают за идеи. А другие за деньги. А третьи – за благополучие чужих дядей… Но ведь есть же наверняка универсальная мера? Сколько стоит душа? Молчу. Вряд ли этому молодцу в форме нужно знать мнение старого хрыча, коему место в госпитале, а не здесь. Да и что я могу ответить?! На мои пятьдесят с гаком, этот пацан в четвертак повидал не меньше…- Да Вы не слушайте, док! Дело совсем не в этом. Дело в том, что Грига – душа-человек! Он такой… не знаю, как сказать, док! Он всегда впереди шёл. И сегодня – первым. И потому уже два часа не солнцепёке под обстрелом. Один. Впереди всех. У него руку почти оторвало — на соплях держится. Одной рукой перетянул да кольнулся. А потом ещё бедро пробило и корпус. А он – человечище, слышите? Че-ло-ве-чи-ще! Он шутил и матерился! Все слышали в эфире!.. Потом бредить стал, дочь и жену звать… — Андрей нахмурился, сверяясь с картой. – Нам надо его вытащить.Знаю. А ещё знаю то, о чём он и не догадывается. Что Грига уже не бредит. Что он затих. Что засевшие в здании отказались дать проход медицинской команде. И что Степанков в запале пообещал, что оттуда живым не выйдет никто, пусть даже он пойдёт под трибунал. А Степанков – человек лютый. Встречались. Оперировал. Он зубами себе руку прогрыз, чтоб в сознании оставаться, в строю. Такой под расстрел пойдёт, но, что обещал – сделает. Вот лиходеям и пища для размышлений…- Здесь. Жаркий воздух из проёма. Красный отсвет на стене. Там, на поверхности, всё ещё горит крыло здания. Там пока не стреляют, но сейчас уже люди сорвутся в атаку. Даже не для того, чтобы выбить врагов, а чтобы дать возможность вытащить Григу. Душа-человека… Сколько стоит душа? — Останетесь здесь, док. Близко к проёму не подходите. – Андрей быстрыми жестами раздавал команды товарищам. – Мы Григу втащим сюда, так что готовьтесь чудотворить… Он даже не стал дожидаться моего послушного кивка. Связался с Степанковым и ушёл к проёму. А я привалился к холодному бетону. Вдох-выдох, вдох-выдох. Ноги потряхивает. Шесть часов стоя над столом, а потом – бегом по неровной поверхности. Это молодым хорошо, а я — старая развалюха! И чего меня понесло? Не нашлось бы хорошего молодого врача? Или притащили бы раненного к машине, там бы без суеты и без стрельбы… Нет, сам себе вру – не нашлось бы молодого и настолько хорошего. И не дотащат до машины. Почему? Не отвечу. Просто – знаю, что это так. Вдох-выдох, вдох-выдох. Главное, что бы руки не дрожали. Ох, не успел покурить толком!- Пошли! – Андрей махнул рукой и первый полез наверх… Красный отсвет на старой стене. Всполохи ходят ходуном по бетону… Вот уже и стреляют. Сейчас нафаршированных смертью понесут к машинам. Крики и выстрелы здесь почти не слышны, но от этого не проще. Вдавливаюсь в стену, сумку прижимая к груди. Она – и крест, и псалтырь, и щит. Нет ничего дороже. Голоса и выстрелы приближаются… Приближаются… Приближаются… Сверху – мат и выкрики! Стрельба! Крики! Стрельба. Крик! И тишина… И только где-то далеко, за пределом понимания, ещё идёт атака – шумят дизеля, ухает миномёт, стреляют… кричат… умирают… Что я здесь делаю? Стон. Свет на мгновение закрывает тень и вниз, почти мне под ноги, рушится чёрная фигура. Плохо падает, гофрируясь, как человечек-оригами. Бьётся и едва собирается в клубок, подтягивая под себя руки-ноги. Падает, и снова поднимается на четвереньки. Стонет, руками шарит в поисках обронённого оружия. Тёмный весь. Словно огарок в каплях воска чёрного от сгоревшего фитиля. Но — не воска, увы… — Андрей! — Твою мать! — рычит он, вскакивает и порывается бежать. Но глаза не видят, а ноги не держат – он влетает в стену и падает на пол. Лежит смирно, и только руками водит в поисках. Сердце моё ухает громче миномёта. В руках струнами вен поёт напряжение. Оттолкнув ногой автомат, сажусь рядом с раненым и вмиг ставшими твердыми руками открываю сундучок. Здесь не будет ассистентов. Здесь не будет восторженных студентов и слезливо-счастливых родных. Здесь — один против смерти… Сколько стоит душа, Господи? Моего умения хватит?