Шоколадная Лиса - №5

Лёгкий ветерок, едва уловимый звук колокольчиков, запах мелиссы — и тёплые руки бережно обвивают шею:

— Здравствуй. Как хорошо, что ты пришёл.

Лим до боли впивается в подлокотники, стараясь скрыть дрожь в руках. Ещё есть время вежливо извиниться, откланяться и сбежать, далеко и не оглядываясь. Если кто-то из ребят узнает, век от позора не отмыться. Но обижать детей Алаамы — великий грех. Да и никто Лима сюда насильно не тащил, сам пришёл, поэтому — терпи, безумец.

Руки, расписанные лиловым узором, плавно переместились на плечи:

— Хочешь выпить? — жрец тянет за шнурок в волосах Лима, и золотисто-рыжая волна почти скрывает бледное лицо мужчины, послушно рассыпается по плечам. — Хисское, сладкое, огненное… как ты.

— Я не люблю, когда ко мне прикасаются, — еле слышно хрипит Лим, смахивая прядь с взмокшего лба. — Могу не сдержаться.

— Знаю, как и то, что ты ненавидишь воду, — улыбка трогает только уголки губ мальчишки, глаза же остаются чёрными и манящими, как волны во время бури, тянущие на самое дно.

— Что… что я должен делать?

— А ты маленький? Сам не знаешь?

Мужчина облизывает пересохшие губы: нет-нет, это — нервное! Или мальчишка просто насмехается? Разве можно о таком шутить?

— Я, пожалуй, всё-таки выпью.

Жрец понимающе кивнув, лёгкой поступью порхает к небольшому столу в центе комнаты. Тот необычно низкий для здешних традиций, на мощных резных ножках, разрисованных тем же узором фиалок, что и руки мальчишки. Вокруг сумбурно раскиданы подушки, обитые парчой и шёлком.

— Не хочешь прилечь, — жрец легко, по-змеиному, опускается на них; приглашающе похлопывает рядом. — Нам так будет проще, — и вновь эта полуулыбка, полунасмешка.

Лим, подхваченный неведомой силой, в мгновение оказывается подле: руки дрожат по-прежнему, но не от страха, а от предвкушения.

— Ты поможешь мне?

Жрец неспешно наливает полную чашу.

«Ну, не тяни с ответом, демон черноволосый, так же и свихнуться можно!»

Тот бросает в чашу щепоть незнакомой пряности, макает тонкий по-девичьи палец, смакует, чуть прикрыв глаза:

— Пей, — Лим готов рычать от досады! Но мальчишке, кажется, это безразлично: — И, да, я помогу тебе.

Вздох облегчения, теперь можно залить это хисское пойло одним махом, расплескав половину на проклятые парчовые тюфяки, и расслабиться:

— Я готов на всё.

— На всё? — из-под полуопущенных век плещется чернильно-лиловое море. — И тебя не волнует, какова будет плата?

— Не мучай меня! Умоляю…

«Зачем же ты ждал меня, сучонок сладкоречивый, если теперь измываешься?»

— Ложись, — мягкий, обволакивающий голос теперь обдает скрипучим ветром пустыни. — Глаза не закрывать, смотреть только на меня!

Лим даже и не думает ослушаться, бежать поздно. Да и сколько можно бегать?

Два удара сердца, ещё два… Ну, что же ты медлишь! Остатки решимости смывает лиловый шторм, вырвавшейся в раз на свободу, яростно крушащий всё на своём пути, безжалостно сминающий и давящий в щепки мебель и надежду на избавление.

Падение вниз, грудь скручивает невидимая сила, крик ужаса и мольба застревает в горле. Искажённое лицо дитя Алаамы стремительно отдаляется, становясь всё более расплывчатым и отстранённым. Пути назад нет!

«Нет! Только не так, не здесь. Как глупо…» — пытаясь уцепиться хоть за что-то, мужчина содрогается всем телом, не желающим мириться с действительностью.

— Я сказал, смотреть на меня! — приказ звучит глухо, но мужчина сразу перестает барахтаться.

— Это иллюзия, так не бывает, — выплёвывает остатки воздуха Лим и тут же жалеет об этом. Мыщцы сводит очередной волной паники и краски вокруг меркнут…

Лёгкий ветерок, едва уловимый звук колокольчиков, запах мелиссы — тёплые губы танцуют на лице, кончики смоляных волос щекочут шею, ладони, расписанные дивным узором, обжигают тело, срывая мокрое тряпьё и растирая задеревеневшие мышцы. Запретная, проклятая любовь? Да что они все понимают в любви, знатоки демоновы!

Нет, мальчик, мне не плохо, мне хорошо как никогда. Какое гладкое у тебя тела, как податливо оно тянется ко мне всей своей мужской сущностью. Ты дрожишь? Я укрою тебя от всего мира огнём, его у меня хватит на двоих. Смейся, распутный, смейся. И я посмеюсь.

Лишь крепче прижмусь к твоему худощавому, но сильному и гибкому телу, поглажу лиловую вязь обрамляющую бёдра, притяну скривившиеся губы, намотав непослушную смоль на кулак.

Не смотри так, я больше не боюсь твоих чар. Нет, и воды не боюсь. Я сейчас вообще ничего не боюсь.

На кровать? К демонам кровать! И не проси, не хочу. И не пытайся сгладить слишком резкий ритм, не цепляйся за проклятый шёлк, не зарывайся лицом в предательскую парчу. Наказывай меня иссиня-черным омутом, искоса глядя через плечо… Я сказал, смотреть на меня!

Ах, треклятый, моё море теперь всегда пахнуть мелиссой… Ты знал об этом, дитя Алаамы, знал! Пускай… Душа качается на безбрежных волнах, парит в небе выпущенной из клетки птицей, горит лиловым пламенем, рождая тихий перелив колокольчиков и ненавистный запах мелиссы.