Страшная сила

— Ну Мартельчик, ну ещё капельку, ну пожалуйста! — трясущимися артритными пальцами Абрам Семенович держал бутылку над граненым стаканом. Янтарная капля, будто издеваясь, не спеша ползла по стеклу, оставляя драгоценную влагу на замызганных стенках божественного сосуда. Впрочем, сегодняшний улов и так был на зависть очкастому старикашке Пушкину, промышлявшему на той стороне Чижовского водохранилища. Тридцать миллилитров «Мартеля», почти двадцать — «Баллантайна», мать моя женщина! — едва ли не 100 — «Джека Дениэлса», и сборная солянка попроще — « Зубровки» да «Крыжачки», придающие вечерним коктейлям ни с чем не сравнимый пикантный вкус.

С тех пор, как в спортивном комплексе Чижовка-Арена прошли зимние Олимпийские игры 2014 года, центр столицы решительно перекочевал на юго-восток, и вот уже добрых два десятка лет никого не удивляло обилие олигархических вилл на берегу Серебрянского канала и облагороженного до состояния мама не горюй Водохранилища, по которому летом сновали легчайшие перышки яхт. Элегантная Чижовка вообще считалась самым престижным районом города, не без боя вырвав пальму первенства у Дроздов, однако и Серебрянка была не из последних — когда-то все, у кого водились деньжата, подались сюда… подался и Абрам Семенович, но ах, как давно это было и как низко он после этого пал!

С горечью стоит признать, что Абрам Семенович собирал бутылки и тайком изготовлял взрывчатые смеси, и этот скромный доход был единственной добавкой к его мизерной пенсии…

Лучи майского солнца рисовали странные переломчивые вензеля на не мытых с 2016 года оконных стёклах. На 12-й этаж поднимались нежные струйки бензиновых испарений. Абрам Семенович включил престарелую плазму. Что-то охнуло, что-то щелкнуло, зазмеился даже дымок, однако на экране все равно как всегда возник Лидер Планеты. Ну как Лидер… Лидером его признали лишь марионеточная Венесуэла, развеселая Куба Либре, загадочный Барбадель да ещё Российская Империя — и то 1 января и наверняка с бодуна. С не ослабнувшим за 30 лет энтузиазмом Лидер ругался за мировой кризис:

— И нашто вам гэтая валюта? Нашто вам гэтыя юани и динары, когда наш беларуски рубль усё крепнет и крепнет? Вот мне доклали, что на сваю пенсию пенсионеры могут сябе пазволить малако не тольки аднапрацэнтнай жирности, а аж палтара! А гэта врэдна! Гэта халистэрын! Нашто вам гэты халистэрын?

Абрам Семенович горделиво усмехнулся. На свою пенсию он мог себе позволить не только однопроцентное молоко, но и ежевечерний коктейль, любовно приготовленный своими руками на обжитой тараканами и тарантулами холостяцкой кухоньке. Но был ли при этом счастлив Абрам Семенович? Ни единой минуты не был счастлив Абрам Семенович, несмотря на многолетние потуги маразма сделать его таковым!

Вот уже тридцать лет сквозь сгущавшуюся пелену маразма, как слепящее солнечное око с оплывающими краями, упрямо и беспощадно, его прожигало насквозь одно воспоминание — сеновал. Забывались имена и позы многочисленных, большей частью уже померших или доживающих по домам престарелых возлюбленных, номера телефонов, дата получения пенсии и цены на полутаропроцентное молоко, забывались страны и города, которые он посетил в наивной надежде никогда о них не забыть, забывалась даже первая учительница… нет, не из школы, а из гаража, помнить о которой он клялся до скончания века (и помнил, но шёл уже сороковой год века другого), а сеновал, сеновал… Эта мифологическая гроза, загнавшая их в одуряюще пахучий полумрак, эти колкие стебли соломы, эта борьба, эта нежность, этот хруст, это внезапное, умопомрачительное воцарение тишины, этот чертов луч июльского солнца, упавший ему на спину, и она… она… коварная, вероломная, выскользнувшая из его рук и умчавшаяся быстрее ветра… она… ооо… как же ее звали… опять, опять проклятый маразм… нет, не возьмешь меня, дудки! Ее звали Песя!

Самое горькое, что она не исчезла навсегда, как то по-хорошему бы полагалось по жанру… да и попросту по-хорошему. После Олимпийских игр 2014 года, переселившись в Нью-Серебрянку, Абрам Семенович обнаружил Песю, как же ее, черт возьми, Соломоновну на тогда еще порядком зловонном канале, где она прогуливалась с пивком и подругой — ничего такой, и очень-очень даже, Сарой Борисовной, и поначалу так обалдел, что с перепугу чуть было не продал обратно риэлтеру свою шикарную брежневку-двушку, однако риэлтер, не будь дураком, загнул такие безбожные прОценты, что Абрам Семенович понял: его судьба — это Серебрянский канал.

При первой встрече коварная его не узнала, или сделала вид, будто не узнала. Года три они молча раскланивались, как с недавних пор было заведено в этих европеиизировавшихся широтах. Абрам Семенович не терял времени даром — подглядывал за малолетками, загорающими в стрингах и автоматически спускающими бридочки лифчиков с плеч при приближении всё равно какого мужчины, не без успеха охмурял подбитых, но не добитых мужьями и жизнью женщин «сноваягодной» свежести и не чурался (время шло) начинающих бомжих, которых наш бравый ОМОН отлавливал и вывозил в захолустья типа парка Челюскинцев или Зеленого Луга. Но Песя… Но Сеновал… Но маразм…

Маразм крепчал, но в процессе еще случались дивные оттепели.

В один из таких прогалов Бог надоумил слабеющего мыслью и делом Абрама Семеновича похвалить Сарочкино вязанье, хотя, на его придирчивый взгляд, оно больше всего напоминало тот мешок, что в старину надевали арестантам на голову, только почему-то чуток дырчатый. Сарочкино сердце растаяло. Так он получил доступ к вожделенному тандему почти что старушек. Он робко присаживался на их именную скамейку, где они временами соизволяли отдохнуть после изнурительного патрулирования канала, одетого в гранит и обсаженного кустистыми древами, и заводил речь ни о чем, якобы ни о чем, лишь бы убаюкать внимание бабушек, лишь бы ещё на сантиметр-другой придвинуться к их ещё пышущим закатным жаром бедрам… но тут Сарочка обыкновенно как бы невзначай тыкала в него своей чертовой спицей, а Песя, та и вовсе могла пребольно усесться на его вороватую руку.

Шли годы. Они простаивали часы и минуты в очереди за пенсией, иногда наведывались в гастроном, а что касается сиденья на лавочке, то рука Абрама Семеновича всё чаще и чаще в недоумении застывала ровно на половине пути: Господи, чего ж я хотел?

Тогда же он начал собирать на канале бутылки.

Несмотря на громкую приставку Нью, Серебрянка так и оставалась такой, какой ее задумал Господь — большой-пребольшой деревней, поэтому хобби маразматического Абрама Семеновича очень быстро сделалось известно всем и каждому, и так же быстро перестало вызывать всеобщее любопытство, как все явления, слишком уж находящиеся у всех на виду. Оно-то и к лучшему: готовить взрывчатые смеси Абрам Семенович мог преспокойно, внаглую, не опасаясь навлечь на себя пристальное внимание участкового, которому и так хватало забот с мажорами-марихуанщиками из Царского Села (оно же — бывший Западный поселок) или доставучих соседок.

Каково же было его удивление, когда неделю назад, в первый за весь этот год тепленький, истинно майский вечер к нему припожаловали никто иные, как Песя и Сара. И не лишь бы зачем, а именно за «особой» бутылочкой. Перетрухнув, Абрам Семенович решил сыграть на своем маразме, ударившись в глухие непонятки по поводу требуемого («Ась? Вам коктейля или чего? „Свинцовые воды“ могу предложить или „Экстаз пионерки“, есть ещё Бацька казаў», но там одного ингридиента не хватает, хрена, не уродил нынче хрен на канале...&quot, однако бабульки живо его обломали, со всей прямотой заявив, что им нужен тот, от которого бы бабахнуло, да еще с дымовухой, и в качестве аргумента предъявили бедняге то, от чего он никогда не мог отказаться: банку пуховицких огурцов и мисочку помидорок. Именно помидорок. Они были маленькие, нежные, кругленькие и что-то смутно напоминали, но вот что… Одним словом, еще не распробовав, Абрам Семенович не устоял…

Вот уже вторую неделю Абрам Семенович вспоминал, иногда с привираниями, этот волшебный вечер в своей освещенной ржавыми солнечными лучами «гостиной»: он сидит на диване, аккурат в той дыре, которую он успел пролежать в нем за тридцать лет, а Песя и Сарочка, расположившись по левую и правую руку, кормят его дольками огурцов, дивными помидорками, подносят к губам чарочку чистейшего самогона и при этом ласково гладят по лысине. Далее фантазия, не имеющая, увы, ничего общего с суровой реальностью, уводила его невесть куда, мы же за нею устремляться не будем.

За пять минут до полуночи бабульки заполучили бутыль и были таковы, Абрам же Семенович еще час с гаком доедал огурцы, шумно вздыхал и гладил себя уже по лысине сам.

А через три дня после этого прогремела сенсационная новость — с применением неизвестной науке химической смеси была ограблена сберкасса № 13. Злоумышленники метнули бутылку в железную дверь, разнеся ее в клочья, ворвались в помещение, за две минуты обработав его подчистую, и удалились в неведомом направлении — неведомом, потому что дым, концентрируясь и сгущаясь до состояния почти что желеобразного, не оставил приехавшему наряду милиции ни единого шанса не то что проникнуть в ограбленную сберкассу, но и оглядеться по сторонам. Ровно полчаса бравые пинкертоны валялись вповалку и кашляли, обливаясь слезами. А через полчаса дым рассеялся, как будто его и не было…

Неподалеку от места преступления кто-то видел двух бабушек, улепетывающих с кошелками, но следователь Степанчиков сразу отмел эту версию как заведомо вздорную — во-первых, эти бабушки испокон веку носятся как оглашенные, во-вторых, если даже допустить, что это и были разыскиваемые злоумышленники, то они только переоделись старушками, поэтому совершенно логично всех бабушек исключить из списка подозреваемых, а прочие группы населения, напротив, оставить. В итоге под подозрением оказалось всего несколько миллионов сограждан, однако Абрам Семенович об этом не знал, а знал точно и наверняка, чьих рук, точнее, морщинистых шаловливых ручонок это дело.

Три дня, а сегодня уже четвертый, он терзался неимоверно. Он ходил по каналу, втянув голову в плечи, опасаясь попасться разбойницам на глаза, и вместе с тем только и мечтая об этом, чтобы… чтобы… Но что? Совесть повелевала ему сдать негодяек с поличным, тем более, что делиться с ним, судя по всему, они явно не собирались, но сеновал… но посиделки на лавочке, а главное, совместное стояние в очереди за уравнительной пенсией не позволяли ему так поступить. И он страдал, тщетно напрягая извилины в надежде на то, что они подскажут ему достойный выход из этого щекотливого положения. И где-то далеко-далеко, на самом заднике сцены, маячила смутная фигура с ножом — робкий Абрам не исключал возможности того, что его попросту пришьют как сообщника и свидетеля — о, Песя была беспощадной, а в Сарочкиных натруженных вязаньем руках ещё оставалось немало сил!

Страдал он и сейчас, приготовляя на кухне свой вечерний коктейль и уговаривая бутылку поделиться хоть еще капелькой.

Вот тут-то в прихожей и раздался звонок.

Первым делом Абрам Семенович выключил плюющийся нехорошими словами телевизор. Опять что-то щелкнуло, опять потянуло даже дымком, но Лидер Планеты, ругающийся на каких-то баранов, благополучно исчез. Абрам Семенович смутно помнил: преступники всегда включают звук телевизора на полную мощность, когда хотят кого-то убить. А в том, что это были старушки, он нисколько не сомневался, об этом ему немедленно доложили бешено загрохотавшее сердце да еще тот особенный чарующий перелив, который умела производить только Песя, касавшаяся проваливающейся кнопки звонка с исключительной деликатностью. И всё же Абрам Семенович, шаркая и едва не теряя шлепанцы, заспешил в коридор.

На пороге стояла она. Она — одна из двух, и именно Песя — слабеющий слух не соврал, а сердце продолжало громко и невпопад колотиться о ребра. На Песе были длинный зеленый халат из слегка полинявшей махровки, полосатенькие носочки и синие кеды. Не до конца еще поседевшие волосы были убраны в хвостик. Она улыбалась, отчего морщины разбегались во все стороны, а почти незаметные на подслеповатый взгляд Абрама Семеновича усики мило подрагивали.

— Э-э… — протянул Абрам Семенович, как он обычно и начинал любую беседу.

— Здравствуй, Абрамчик… (Абрамчик! О! Чуть помедленнее… помедленнее...) Можно войти?

— Э-э… Ну конечно.

Песя проворно занырнула в прихожую и захлопнула дверь, а потом заговорила торопливо и горячо:

— Абрамуля… Ты уже понял, кто взял сберкассу?

Вместо того чтобы уйти в глухую оборону, «Абрамуля», которого не называли так вот уже добрых лет семьдесят, обреченно вымолвил: «Да», завороженный блеском Песиных тускловатых, часто моргающих глаз.

— Умница, — улыбнулась та. — Так мы и думали… А ещё маразматик… Так фигушки вам. И ты думал, что тебя никто не отблагодарит?

Абрам Семенович снова сказал «Да», на сей раз более неуверенным тоном. Неужели?.. Сколько же? Триллион? Два? Смеет ли он надеяться, что на старости лет он сможет купить себе на барахолке почти новый диван? И ах… фиолетовый!

— Глупый ты, глупый! — Песя сбросила кеды и на цыпочках, чуть прихрамывающей, но всё еще такой легкой и юной походкой прошла в «гостиную». Абрам Семенович, заинтригованный, поплелся за ней. Остановившись посреди комнаты, Песя обернулась. — Абрамчик! Я пришла, чтобы тебе отдаться! Это и будет моя благодарность.

— Э-э…

— Ты не рад?

Тридцать лет, как один день, горностаевой мантией соскользнули с его плеч. На секунду, всего на одну-единственную секунду, но зато какую! — Абрам Семенович почувствовал себя тем, молодым, полным бурлящих сил, а потом вспомнил о том, как луч горячего солнца упал на его спину и…

— Но почему только сейчас?!

— Я наконец-то поняла… я созрела… — застенчиво прошептала Песя, теребя полу халата.

— И даже слишком, — проворчал Абрам Семенович.

— Дурачок ты.

— А ты… ты! Ты убежала тогда, ты сделала несчастной всю мою жизнь, ты… Когда луч солнца упал на мою спину, ты… почему ты это сделала? Почему?

— Этот луч… понимаешь, Абрамчик… Он осветил тебя, я испугалась и убежала.

— Да что ты могла разглядеть за одну секунду?!

— Если бы я что-нибудь разглядела, я бежала бы ещё быстрее.

— Тридцать лет! — простонал Абрам Семенович.

— Мы наверстаем, — искусительно улыбнулась Песя и начала расстегивать пуговицы халата.

Тридцать лет Абрам Семенович ждал этого момента. Да! Тридцать лет! Песчинка по сравнению с вечностью и убийственный срок в пределах не бесконечной человеческой жизни. В его неуемных, невзирая на атаки маразма, фантазиях он занимал центральное место, но в фантазиях этих фигурировала та самая Песя, что, взметнув роскошной гривой волос и сверкнув упругим абрикосовым телом, кинулась в распахнутую дверь… теперь же… Это тоже была Песя, однако безжалостная природа внесла кое-какие коррективы в ее пленительный облик. Зеленый халат из слегка полинялой махровки упал к ее тощим, как палочки, варикозным ногам. Абрам Семенович поглядел на бугристые старческие коленки, до которых не доходил подол исподней рубашки, и едва не застонал, что было воспринято как поощрение к дальнейшему действию. Бретельки рубашки соскользнули с дряблых, испещренных коричневой сыпью плеч, и Абрам Семенович снова издал горестный стон — ах, если бы эта негодяйка носила бюстгалтеры, шок был бы не так велик! Грудь старой женщины принято сравнивать с ушами спаниеля, но боже мой, если бы можно было выбирать, бедняга возбудился скорей бы от этих ушей — пусть не спаниеля, а молоденькой спаниелихи! Оставалось самое страшное — руки Песи скользнули к розовым ретузам с начёсом…

Медленно, очень медленно, как в фильме жанра хоррор-стриптиз (если таковые когда-то снимались), Песя начала стягивать последнюю, не считая полосатых носочков, деталь своего облачения. Одуревшему взору Абрама Семеновича открылся обвислый складчатый бледный животик, который он помнил твердым, загоревшим до ореховой темноты, а затем… затем… о, не библейский ворох пшеницы и не жгучая смоль (в своих фантазиях Абрам Семенович порой бывал непоследователен), а увы, серенькая мышиная поросль показалась из-за грубой резинки, и это было последним ударом — с отчаянным воплем «Нееет!» он замертво повалился на пол. Левый бок пронзила тысяча безжалостных шпаг, дыхание оборвалось, но прежде чем в муках уйти в мир иной, Абрам Семенович узрел последнее в своей грешной жизни видение — маленькую абрикосовую фигурку из своего недостижимого прошлого, выскальзывающую за дверь сеновала и бегущую прочь — в сладостные, вечные парадизы…

С усмешкой поглядев на распростертое у ее ног тело, Песя деловито подтянула ретузы, напялила рубаху и зеленый халат и направилась в прихожую. Открыв дверь, позвала:

— Саруся!

— Что, уже?

Из предбанника вынырнула Сара со своим неизменным вязанием.

— А я только четыре ряда успела сделать… Глянь, какая красота!

— Пошли!

Они зашли в квартиру и осторожно прикрыли дверь. Подойдя к Абраму Семеновичу, Сара окинула его опытным взглядом.

— Клиент готов… Инфаркт?

— А то! — с гордостью ответила Песя. Ещё раз посмотрев на Абрама, она чуть мягче протянула: — Бедненький… Описался перед смертью…

— Это не моча, — ответила опытная Саруся.

— Да? — Песя пожала плечами. — Ладно… Бывает.

— Я всегда говорила, что твоя красота — это страшная сила! Даже сейчас.

— Особенно сейчас! Ну что, как обычно, за водочкой?

— Конечно!

Старушки вышли из квартиры и захлопнули дверь.

— Соседи найдут, — вздохнула Песя. — Денька через два.

— Раньше! — сказала Сара. — По телеку обещали жарищу.

И напевая «Червону руту не шукай вечорами», они отправились в гастроном.