Глава VIII. Вот так сюрприз!

Итак, я дежурю в палате у Кати. Пятидневная рабочая неделя с раннего утра и до позднего вечера вылилась в мое редкое пребывание дома. К тому же, прихожу еле живая и буквально валюсь с ног, засыпаю мгновенно, порой даже в одежде. А моя Ленка стала частенько пропадать подолгу, порой даже и на ночь. Об этом я узнаю в выходной, проснувшись в комнате одна и выслушав очередную нотацию тёти Розы о бессовестности моей младшей сестры.

Я догадываюсь, с кем она, и меня это беспокоит. Надо поговорить с ней. Иду завтракать.

А вот и она, легка, как на помине. Захлопывает дверь, скидывает туфли и впархивает в кухню прямиком из прихожей. Мурлыкает песенку себе под нос. Ни малейшего намека на угрызения совести. Лена в своем репертуаре. Но… что-то не так. Она наливает себе чай, садится за стол, мечтательно смотрит перед собой, слегка склонив голову набок. Меня будто здесь нет.

— Как дела у заморского принца? — решаю разбить тишину и заявить о своем присутствии.

— А? — рассеяно оглядывается на меня Лена, спустившись с небес на землю.

Я машу ей ладонью "привет!", строя комичные рожицы.

— Замечательно. Все замечательно, — равнодушно и неохотно отвечает она.

Встает из-за стола, чтобы поскорее покинуть кухню и уединиться в уютном мирке своих девичьих мечтаний. Она больше не хочет делиться новостями о «принце»?

— Будет еще замечательнее, если ты снова станешь ночевать дома, — спокойно посылаю ей в след надежду достучаться до ее совести.

— Угу.

Мы с ней отдалились в последнее время. Она больше не посвящает меня в свои тайны, закрыв их на засов. Мы становимся чужими. Мне грустно и тревожно от этого. Виновата моя работа? Или ее новое увлечение?

Пока она уплывает по коридору, уже впившись в телефон, печатая любовные послания, я замечаю на ней свой любимый джемпер. Снова она за свое! С тех пор, как пару лет назад ее макушка дотянулась до моей, и очертания фигуры округлились до моих размеров, вещи стали частенько кочевать из моего гардероба в ее. Тайком. Будто я не замечу. Обычно, это раздражает. Но не на этот раз. Не до того. Меня что-то настораживает и беспокоит. Лена изменилась. И не к лучшему. Она стала замкнутой, необщительной, ничего вокруг не замечает, живет лишь встречами с ее загадочным принцем. Его звонки и смс для нее как воздух. Промолчи он дольше обычного, и она начинает задыхаться. Места себе не находит, мечется по комнате, как зверь в клетке. Настроение портится. Но вот снова смс, и она бодра и весела. Ничего ей не нужно, кроме общения с ним. Это не нормально.

Из комнаты раздается мелодия моего мобильного. Подбегаю, смотрю на экран и морщусь. "Дик" — сообщает мне определитель номера. Ах, ну что ж такое! На работе от него спасу нет, так еще и в выходные звонит.

— Алло.

— Привет, красавица!

Беседа ни о чем. И я тороплюсь ее закончить. Продержавшись две минуты вежливости, прощаюсь с ним.

— Зачем ты его терпишь? — вырвалось у сестры, вдруг обратившей на меня внимание.

— Что?

— Зачем общаешься с ним? Ведь он тебе совсем не нравится, даже противен. Почему заставляешь себя поддерживать эти мнимо добрые отношения?

— С чего ты взяла, что он мне неприятен?

— Да это же очевидно! К гадалке не ходи. Как только ты слышишь его восторженное "привет, красавица" в трубке телефона, сразу лицо становится таким же, как при виде ложки с рыбьим жиром, которую тетя Роза пыталась преподнести тебе в детстве как лучший в мире деликатес. И всегда стараешься поскорее закончить разговор, а потом еще долго ходишь сама ни своя, в себя приходишь. Зачем тебе это? — с заботой и беспокойством спрашивает она, эмоционально тараща глаза и тряся руками. — Вот с Валеркой из второго подъезда ты не церемонилась. Сразу отшила его подкаты. И правильно. А тут чего маешься? — не унимается она, требуя объяснений.

— Я и сама не пойму. Такое странное внутри ощущение, будто стыдно ему грубость сказать. Не знаю, как объяснить. Ну, понимаешь, не хочется человека обидеть. Он ведь ко мне со всей душой, все готов для меня сделать. Да дело даже ни в этом.

— А в чем же?

— Не могу отделаться от мысли, словно чем-то ему обязана. За что-то хорошее. За что именно, не пойму. А ощущение это очень явное.

— Ерунда какая-то. Чего должна? Какие еще ощущения? Понавыдумывала себе что-то и мучается теперь.

Ее телефон просигналил о полученном смс, и на этом ее участливость закончилась.

Оба выходных прошли. Лена провела их с принцем. Еще раз звонил Дик. Опять мучил сон о ночном море, которое тянет меня ко дну. Что за напасть такая?

Утро понедельника не задалось. Бессонная ночь, тяжелый подъем. И вместе с этим будто зудящий, назойливый жучок, в груди засело чувство беспокойства. Скорее даже предчувствие. Не дурное. Но совершенно неопределенное и необъяснимое. То вдруг накатывает волна, подбрасывает, аж дух захватывает, мурашки бегут по телу. То раз, и в следующий миг проваливаюсь в пропасть, даже уши закладывает. Так бывает в самолете в зоне турбулентности. Но, что это означает здесь, на твердой земле под ногами, не пойму. Разбираться с чувствами некогда, ждет работа, опаздывать нельзя.

Больница, улыбчивая тетя Нюра, переодеваюсь, бегу к Кате. Приближаюсь к палате. Вдруг меня снова накрывают волны "турбулентности". Надо давление проверить и кардиограмму сделать. Не хватало еще заболеть.

Час ранний, все спят еще. Я тихо приоткрываю дверь, бесшумно проникаю в палату. Жучок в груди зудит все сильнее. Вдруг замечаю в темноте фигуру, полулежа облокотившуюся на край кровати. Человек спит, положив голову на локти. Его правая ладонь держит Катину. Сделав еще шаг к ним, я столбенею, не веря своим глазам.

Максим Соболев! Вот так сюрприз!

Как он здесь оказался? Он ведь в экспедиции! Они знакомы? В голове рой вопросов. От них шумит в ушах, гулко стучит сердце. А что тут удивительного — раздаются отголоски разума. Их родители работают вместе. Возможно, даже дружат. Вот и дети их знакомы. Все понемногу встает на свои места. Глубокий вздох. Стараюсь успокоиться.

Пора будить Катю, надо делать укол. Я легонько щелкаю выключатель ночной лампы, чтобы не будить их резко ярким светом. В мягком освещении спящий Макс выглядит ужасно милым. Длинная челка падает на закрытые глаза. Чуть вздернутый нос. Широкий щетинистый подбородок. Невольно засмотрелась. Затем мой взгляд зацепился за его ладонь, лежащую поверх Катиной, и что-то кольнуло в груди. Быстро отвожу глаза. Начинаю готовить шприц. Пальцы рук не слушаются, и от меня исходит слишком много шума. Из-за чего просыпается Катя, а с ней и Макс.

Я стараюсь держаться в темноте, чтоб он меня не узнал. Щеки горят, волнуюсь. Делаю укол, зажимаю ранку тампоном. Отвернувшись, уже собираюсь вздохнуть с облегчением и порадоваться удачной теневой маскировке, как меня неожиданно разоблачают.

— Марина, ко мне ночью друг пришел. Не говори отцу, пожалуйста.

— Он по-прежнему меня недолюбливает, — сонно бормочет Макс.

Отчего-то звук его голоса проникает вглубь меня, провоцируя те самые волны "турбулентности". И пока я возвращаю утраченное равновесие, они продолжают:

— Нет, Макс. С чего ты взял. Он всегда к тебе хорошо относился.

— Дааа, — перебивает он ее.

— Ну, может и не всегда, — улыбается Катя, — но уж точно теперь ты на хорошем счету.

— Еще бы, особенно когда уезжаю куда подальше, тогда вообще любимчик.

Они засмеялись. Я с радостью смотрю, как Катя смеется. Это впервые за время ее госпитализации. Но в груди снова легонько кольнуло.

— Максим, знакомься, Марина, моя медсестра, — обращает она его внимание на меня.

Деваться некуда. Придется здороваться.

— Привет, "Тот самый Макс".

— Да что же это? Сама «великий врач» тут! — удивляется он, как всегда комично играя на публику.

— Вы знакомы? — включается в разговор Катя.

— Имел честь, — рапортует Макс.

— Мы с его сестрой Надей дружим, — быстро объясняю я, чтобы избежать неловкости от его очередной остроумности. И ухожу.

Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Иду по коридору. Сама не понимаю, куда. Но там сидеть не хочу. Его внезапное появление, как снег на голову. С одной стороны, неожиданно для себя, понимаю, как я ему рада. С другой, образ его ладони, держащей Катину, мучительно засел в моей голове. Они влюблены или просто друзья? Не могу перестать спрашивать себя об этом. Не все ли равно? Какое мне дело? Никакого, твержу без остановки. И продолжаю спрашивать.

И тут мое внимание привлекает человек у окна. Приблизившись, узнаю пациентку нашего отделения, семидесятилетнюю женщину. Она находится в стационаре уже давно, я бывала у нее до того, как стала Катиной медсестрой. Очень милая и добрая женщина. Подойдя еще ближе, вижу, как она, смотря в окно, что-то шепчет. Еле слышно. Звуки неразборчивым шуршанием покидают ее губы, растворяясь в глухой тишине больницы. До окна долетает лишь тепло ее дыхания, оставляя легкие белые облачка на стекле. Лишь по этим то появляющимся, то исчезающим следам можно догадаться о ее немой беседе.

С кем она разговаривает? Кому адресованы ее тающие на стекле послания? И вот, наконец, за окном на дорожке вижу старенького, еле держащегося на ногах, опирающегося на костыль, дедушку. Он молча внимает ей и кивает в ответ.

Эта сцена так тронула меня. Я молча наблюдаю за двумя пожилыми людьми. Вот их беседа завершается. Она машет ему ладонью, прощаясь. Женщина, шаркая тапочками, медленно разворачивается и не быстрее улитки идет в свою палату. Выглянув в окно, я вижу, как дедушка по-прежнему стоит там и смотрит в окно, будто ловя последнюю тень своей подруги сердца.

Догоняю ее и бережно беру под руку, чтобы помочь ей дойти до палаты.

— Ах, Мариночка, это вы, дорогая.

— Да, Мария Васильевна. Я помогу вам.

— Спасибо, милая, спасибо.

Мы идем в тишине, аккуратно и не спеша. У Марии Васильевны межпозвоночная грыжа. Спешка ей ни к чему. Да и куда торопиться.

— Это ваш муж? — не удержавшись, спрашиваю я.

— Кузенька? Муж-муж.

— Вы с ним разговаривали?

— Да.

— Через закрытое окно?

— Да, — улыбаясь, отвечает пожилая женщина, будто недоумевает, что же странного в их беседе с мужем.

— Но, он ведь вас не слышал.

— Ах, милая, — все с той же улыбкой отвечает она, — его уши давно глухи к чьим-либо словам. К чему теперь нам эти звуки? Они лишь посредники, будто почтовые голуби для тех, кто далеко.

Я недоумеваю и с удивлением смотрю на нее.

— Вы, дорогая, еще слишком молоды, чтобы понять, как могут общаться два старика. Но я вам расскажу. Когда проживешь большую часть жизни с человеком, ближе и роднее которого и быть не может, то разговор ведут два любящих сердца. Им уши не нужны. Он прекрасно понимает меня без слов. Когда стареешь, год за годом сходит все наносное, отслаивается все лишнее, тебе не принадлежащее. Лицо, год за годом покрываясь морщинами, все больше обнажает душу. В каждой складочке отпечатываются наши мысли и чувства. И никакая косметика не сотрет с лица старика его угрюмость, скупость, уныние, равно как и доброту, радушие, смешливость. Все сокрытое со временем вылезает наружу, все на лице написано. И живя бок о бок с человеком столько лет, из года в год смотря ему в глаза, понимаешь его, как никто другой. Лица стареют, теряя внешнюю привлекательность, и тогда начинаешь любить душой. Ему не нужно слышать звуки моих слов. Ему достаточно видеть мои глаза. Так разговаривают старики, пронесшие любовь через всю свою жизнь, взрастившие ее из юношеской страсти в зов сердца и души.

Мы дошли до палаты. Помогаю ей лечь. И на прощание благодарю за ее рассказ. Мудрость стариков бывает трудно понять, но интуитивно чувствуешь их правоту.

Значит вот какая истинная любовь, пронесенная сквозь годы, взращенная из юношеской страсти в зов сердца и души. Мне бы тоже так хотелось. И будто нарочно в голове снова всплывает Макс, а затем и Катина ладонь в его руке.

— Лавреньева, что вы тут делаете? — резкий оклик заставляет меня подпрыгнуть от неожиданности. — Разве вы не должны быть в палате Екатерины Румянцевой? Я вам что говорил? Если хоть что-то с ней случится в вашу смену, пеняйте на себя! Что вы ходите, мечтаете?

Григорий Иванович будто разъяренный бык, кажется, еще секунда и он бросится на меня с кулаками.

— Я… я за капельницей, — сбивчиво объясняясь, выкручиваюсь я.

— Ну, давайте. Только быстрее, — уже более сдержано отвечает он, не спуская с меня глаз.

Взяв все необходимое, возвращаюсь в палату Кати. Дверь слегка приоткрыта, и из комнаты доносятся приглушенные голоса. Макс по-прежнему там.

— Да, Катюха, дело дрянь. И как тебя угораздило?!

— Вот спасибо. Ты единственный, кто не пытается меня утешить. Даже бодрит. От кислых сочувствующих мин уже тошнит.

— Нет, я тебе тоже сочувствую, и даже очень. Но скажи мне, как ты умудрилась довести себя до такого!?

— Это я себя довела? — повышает голос Катя, — это все он! Он меня довел своим невыносимым упрямством и нежеланием признать мой выбор! Да ты хоть знаешь, что он мне сказал...

— А при чем тут он, — перебивает ее Макс, — отец у тебя не подарок, это факт. Но не надо всю вину на него сваливать. Ты ведь прекрасно помнишь, мы с тобой в одиннадцатом классе были в одном положении. И мой отец тоже грезил моей врачебной карьерой. Забыла разве? "Спина к спине, кулак к кулаку" — наш с тобой девиз. Мы с тобой бок о бок прорывали родительскую атаку. И у нас все получилось.

— Да, только ты перестал меня поддерживать в институте.

— Ага, ну, теперь совсем другое дело. Наконец-то, нашли истинного виновника. А то все отец-отец!

У Кати вырвался смешок на реплику Макса.

— Ну, причем тут ты.

— При том ровно на столько, насколько твой отец причем. Думаешь, меня дома не пилят, думаешь, по головке гладят и радуются моим экспедициям? Нет. Думаешь, мне плевать на них, что мне нет до семьи дела? Нет, не плевать. Но я же не срываюсь в обрыв, оступившись из-за всех этих переживаний. За свою голову каждый отвечает сам.

Макс замолчал. Катя тоже молчит.

— Не воспринимай мои слова, как обиду. Я хочу тебя поддержать. Хочу помочь тебе встать на ноги. И я верю, что все это брехня, врачебная брехня, что ты не сможешь танцевать. Медицина сейчас все может. Разве что воскрешать не научились пока. Перелом — еще не конец жизни, — переводит дыхание, — но главное, чего я хочу, это чтоб ты не повторяла своих ошибок. Твоя жизнь, пусть и дарованная родителями, принадлежит лишь тебе. И только ты вправе ей распоряжаться. И тебе решать, какой она будет, — каждое его слово идет с нарастающим напором, он старается достучаться до нее, продавить ее защиту, убедить.

Она не отвечает, лишь начинает всхлипывать. Возможно, ему удалось затронуть в ней нужную струну, задеть за живое и сдвинуть с мертвой точки уныния.

Я решаюсь прервать их беседу, вхожу в палату. Друзья друзьями, но лечение никто не отменял.

— Мне пора, — встает Макс, — не вешай нос. Еще увидимся.

И проходя мимо меня, чуть задержался и шепнул:

— Спасибо за Катюху. Не оставляй ее одну.

Киваю ему в ответ. Принимаюсь за работу.