Глава VI. Незваный друг хуже татарина. Дик

Звездное небо над головой блестит алмазами. Трескотня насекомых густо, почти осязаемо заполняет темноту, и лишь редкие одинокие крики ночной птицы будоражат ее. Пальцы ног зарываются в тягучий мокрый песок. Волны с тихим вкрадчивым шипением легонько подкатывают к берегу, шепотом зовя за собой. Стою, замерев, едва дыша. Как хочется сделать шаг навстречу ласковой прохладе. Но мне не велят. Это настрого запрещено. Столько раз я отступала от этой манящей кромки моря, предостерегаемая этим наказом. Но сейчас желание сильней, и никого нет рядом, и никто не остановит. Шаг, и море лижет мне щиколотки, второй шаг, и прохлада обнимает мои колени. Дно круто идет вниз, маня загадками глубины. И что же тут страшного? Почему запрещали? Спускаюсь дальше. Соленые брызги волн попадают в нос и рот. Я весело плююсь. И вот уже вода подмышками. Развожу руки, они парят будто крылья. Сердце замирает, наполняется радостью и блаженством.

Вдруг по пяткам пробегает резкий холодный поток и, не успев опомниться, я бьюсь изо всех сил руками и ногами о воду. Она по всюду: подо мной, над головой, вокруг меня, в глазах, ушах. Кричу, пузыри последнего воздуха вырываются изо рта и устремляются вверх. Хочу туда, за ними. А меня затягивает вниз, крутит, сбивает. Водяная воронка тащит на дно. Горло и грудь сейчас, кажется, разорвет от наполнившей холодной воды. Мне страшно. Что будет? Утону? Не хочу! Из последних сил гребу руками и ногами, сопротивляюсь течению. Все бесполезно… И никого нет рядом, и никто не спасет.

Подскакиваю, судорожно хватая воздух! Вглядываюсь в темноту комнаты. "Это сон, сон", — успокаиваю себя. Тело бьет озноб. Как страшно. Все нутро съежилось. Уснуть я больше не смогла и остаток ночи провела в тревожных ворочаниях с боку на бок. Наконец, трезвон будильника вырывает меня из мучительной дремоты и, уставшая от бесцельного лежания, встаю изрядно помятой. Шаркая, волоку себя на кухню, с надеждой уповая на облегчение, которое мне может подарить горячий, крепкий кофе. В этом я не ошиблась. Мне действительно становится легче, будто чугунный котелок с головы сняли. Однако же, отражение в зеркале красноречиво и безжалостно обличает отпечатавшиеся следы бессонницы. Махнув на себя рукой, отправляюсь на работу.

По пути невольно задумываюсь над этим сном. Он мучает меня не в первый раз. Года два, пожалуй. Хм… С начала учебы в медучилище. Интересное совпадение. А как окончила, так сразу перестал сниться. Стараюсь уцепиться за эту ниточку. Что бы это значило? Потайные страхи? Нет, я прекрасно плаваю, и воды не боюсь. А может, вещий сон о будущем? Нет, я в такое не верю. Да и причем тут море и медучилище? Никаких здравых идей так и не приходит в голову. А вот уже и родной порог больницы.

Как обычно, улыбка тети Нюры с ее забавным говором встречают меня в холле. Идем с ней на верхний этаж, как вдруг доносится оклик, мгновенно нарушающий ход моего привычного рабочего уклада:

— Привет, красавица!

Я стою, как громом пораженная. Этот въедливый, назойливый голос я никак не ожидала услышать в этих стенах.

«Красавица!». Я никогда не питала иллюзий по поводу своей внешности. В школьные годы и в медучилище было куда больше поклонников моих знаний, яростно стремившихся получить выполненную контрольную или курсовую за шоколадку, нежели ценителей моей красоты.

«Привет, красавица», — так всегда ко мне обращается Эдуард. Мой бывший сокурсник в медучилище. Одно имя чего стоит! Сокращенное Эдик на острых языках сверстников всегда рифмовалось с не самыми приятными словами. И потому он предпочитал зваться просто Дик. Неказистый, нескладный. При любом движении части его тела живут отдельной, хаотичной жизнью. Все валится из рук. Манжеты его рукавов никогда не дотягиваются до запястий, будто рубашки ношены еще со школьной скамьи. Отсутствие одной-двух пуговиц — вообще норма. «Вот такой рассеянный с улицы Бассейной», — хочется про него сказать. Но Дик на самом деле очень добрый малый, и не глуп. В учебные годы его совершенно не интересовали мои умения быстро и в лучшем виде писать курсовые. Он это даже получше меня делал. Но умный еще не значит интересный. О чем он, вероятно, не догадывался, когда с воодушевлением первооткрывателя день ото дня часами посвящал меня в глубины печени, селезенки, легких, сердца и всего остального. А мое убитое скукой лицо никогда не было для него сигналом сменить тему. Я люблю анатомию. Но из уст Дика она вызывает у меня отвращение. Он будто мясник словами варварски кромсает на куски человеческое тело. И скорей походит на маньяка-каннибала, чем на будущего хирурга.

Вот, например:

— Итак, кровеносная система обеспечивает эффективную циркуляцию крови для поддержания нормального функционирования любого животного организма. Она переносит кислород, питательные вещества, соли, гормоны и другие жизненно необходимые вещества ко всем органам тела, — энциклопедически заумно начинал он, а потом, — и вот представь себе сердце, гладкое, упругое, и такое хрупкое. Оно бьется, трепещет, импульсами выплевывая кровь, вновь и вновь прогоняя ее по всему организму, как насос. Я прямо ощущаю его вибрации в ладони, будто тревожная пташка. Бух-бух-бух! Кровь, теплая, душистая, соленая, полной чашей наполняет правое предсердие, смешиваясь с кровью из коронарных вен. Адский алый коктейль! И до краев набравшись, он выдавливается мышечным сокращением в желудочек. Желудочек заглатывает порцию свеженькой, ароматной крови, раздувается, раздувается, его вот-вот разорвет. Бабах! Но нет, он сжимается, выталкивает кровищу, и та разливается по венам. — Вот с таким наслаждением смаковал он обычно, а я едва сдерживала приступы тошноты.

Не буду утверждать отсутствие привлекательности в его внешности. Черты лица правильные и даже приятные. Вы заметите это, если взгляните на его фотографию, которая ухватила и поверхностно запечатлела лишь секунду жизни, не успев вместить в кратком миге его несуразность и нескладность. Его вечно серьезная, унылая, бесцветно белобрысая физиономия следовала за мной по пятам все два года учебы, будто тень. И это не могло не раздражать. Пусть Дик и славный малый, добрый и отзывчивый, я невольно старалась его избегать. Окончание медучилища в этой связи виделось мне избавлением от гнетущего надзирательства и навязчивой заботливости с его стороны.

И тут снова он! Медленно оборачиваясь, чувствую нарастающее раздражение. То дурацкий сон со времен медучилища, то надоедливый сокурсник. Что за напасть! И вот, когда мои глаза встречаются с этим блеклым, но воодушевленно радостным взглядом, я окончательно выхожу из себя. Учащенное дыхание не дает мне сказать ни слова, мысли путаются от зудящих эмоций. И может быть этим кратким помешательством и обусловлены мои последующие странные действия. Я вдруг резко оборачиваюсь и бегу со всех ног в хозяйственную комнату, где обычно переодеваюсь. Вбегая в нее, захлопываю дверь и наваливаюсь на нее всем телом, чтобы не допустить никакого проникновения извне.

— За тобой что, гонятся? — откуда-то из глубины комнаты доносится едкий смешок. Ирина, оказывается, уже пришла. И теперь она с оживлением следит за каждым моим движением. Мое стремительное появление и странное поведение разожгли недюжинное любопытство в ней.

— Так-так. Ну и что там? — крадучись подходит ко мне и двери, язвит — мы в засаде? Там террористы? Или очередной сумасшедший пациент?

— Ничего, — буркнула я, не глядя на нее. Способность мыслить и здраво оценивать ситуацию полностью вернулась ко мне. Надо как-то выйти из глупой ситуации, не потеряв лицо. Она испытывающе смотрит на меня, требуя объяснений, которые я в принципе не обязана ей давать.

— Опаздываю сегодня, торопилась, — отмахиваюсь от нее, — не видишь что ли? — показываю жестом на часы, — смена через минуту, а я не переоделась. Не мешай.

Ирина выходит из комнаты, и ни намека на интерес больше не читается в ее лице. Я почти готова поверить в то, что она и вправду удовлетворилась моим ответом. Но чутье подсказывает, что расслабляться не стоит. Ирина — та еще лиса и лицедейка. Она мастерски облачается в нужный образ, будь то интерес или равнодушие, и под прикрытием своей маски все равно идет к намеченной цели. Придется держать ухо в остро. Узнает о Дике — появится очередной повод для издевок.

Выметаю из головы сор ненужных эмоций, привожу мысли в порядок и отправляюсь на планерку. Чем скорее начнется привычный ритм рабочего дня, тем быстрее пройдет эффект ошеломления. И все же, что он тут делает? Неужели тоже работает в отделении — мелькает неприятная догадка. Дик хороший малый, но уж больно назойливый и слишком несобранный. Честно скажу, не самая приятная компания. По пути оглядываюсь и держусь ближе к стенам, буквально сливаясь с обстановкой, будто разведчик. Напрасны мои шпионские игры, в дверях в ординаторскую я замечаю до боли знакомый долговязый силуэт Дика. Все, приплыли. Были сокурсниками, стали коллегами. Распластавшись по стене, вжав голову в плечи, практически не дыша, вползаю в ординаторскую. Вытягиваю вперед руку, будто щупальца прозрачной медузы, чтобы схватить истории болезней с назначениями врача и поскорее испариться.

— Лаврентьева, ваши пациенты на сегодня, — громко, четко произносит дежурный врач, протягивая мне карты.

Разумеется, после этого меня заметили. Дик оборачивается, толкнув локтем постовую медсестру, извиняется. На его лице расплывается громадная приветливая улыбища. И он вмиг вырастает возле меня.

— Привет! — восторженно обращается он ко мне, — говорил же, что мы всегда будем вместе!

Увы, не разделяю его радости и восторга. Едва выдавливаю из себя улыбку, и вместе с ней:

— Да, отлично. Рада снова тебя видеть, — и, взяв себя в руки, продолжаю, — работаешь здесь?

— Да! — еще большим энтузиазмом наполнен ответ, — медбратом в перевязочном. Как узнал, что ты сюда устроилась, так и поспешил за тобой. Подумал, вдруг помощь тебе нужна будет. А я буду рядом.

— П-ффф, как мило, — выскочил смешок Ирины из-за угла, — теперь-то ты точно не пропадешь, Лаврентьева. С таким-то рыцарем! Ха-ха!

Заливаясь от смеха, она разворачивается и растворяется в коридоре.

На мгновение лицо Дико замерло в гримасе удивления, сомнения и догадки. Он сам так прямолинеен, что ему трудно понять, что она имела ввиду: комплимент или издевку. Скорее склонившись ко второму, он стряхнул это выражение замешательства, приняв свой обычный рассеяно-сосредоточенный вид. Да-да, такое одновременное присутствие двух несовместимых состояний для него абсолютно типично.

— Ну что, чем займемся? — раскачивая руками и перекатываясь с пяток на носки, как пятиклассник, говорит он.

— Меня ждут пациенты, — к счастью нахожу весомое оправдание для побега и скрываюсь из вида.

Этот день тянется невыносимо медленно, а все мои дела, кажется, слишком быстро заканчиваются. Стараюсь найти себе любое занятие, лишь бы не образовался вакуум свободного времени, который тут же непременно будет заполнен Диком. А из перевязочной доносится звон падающих предметов, возня, вздохи и бесконечные извинения. Никогда еще эта комната не была столь шумной. Бедолага, надо ж было ему попасть работать именно в перевязочную с его-то неуклюжестью!

Как я ни старалась найти себе очередное дело, все они разом закончились, и взяться теперь не за что. Пациенты сейчас пойдут обедать, а потом и тихий час. Вижу, в конце коридора ползет ссутулившаяся от усталости фигура Дика. Все, дорогуша, попалась. Еще мгновение и ты под колпаком внимания бывшего сокурсника. Приметив меня, он значительно оживился. А я оглядываюсь по сторонам, ища ходы к отступлению, и вдруг вижу идущего навстречу Григория Ивановича. Он как всегда хмур и неприветлив. Такое лицо совсем не располагает к дружественному обращению. Но, из двух зол я поскорее выбираю наименьшее и, как утопающий хватается за соломинку, подбегаю к нему с вопросом:

— Добрый день, Григорий Иванович. Как Екатерина Григорьевна себя чувствует? — в ответ готовлюсь получить словестную оплеуху за свою наглость. Но, к большому удивлению, слышу:

— Вы-то мне и нужны, Лаврентьева. За мной.

И он направляется в отделение интенсивной терапии.

— Вы будете ее медсестрой. Личной. Вас перевели на пятидневный рабочий график. И отныне с 6:00 утра до 19:00 единственной вашей заботой будет состояние пациентки Румянцевой.

— Но, а? — пытаюсь уточнить.

— С зав.отделения и главврачом уже все согласовано. Распоряжение о переводе уже подписано.

— А?

— И если хоть что-то, — резко развернувшись, обрывает он глухим, низким голосом, — хоть что-то случится с ней в вашу смену… — он замолчал, безмолвно буравя меня тяжелым взглядом, — пеняйте на себя. Все ясно? — спрашивает, вновь отвернувшись и идя вперед.

— Да, — отвечаю полушепотом, скорее себе, чем ему.

А вот и ее палата. Сквозь ромбы на стекле вижу ее спящей.

— Идите. И глаз с нее не сводите. Все назначения сейчас вам принесут. Удачи, — под конец мягко желает он и добавляет, — оплата, разумеется, будет производиться соответственно вашей нагрузке.

Я захожу, стараясь как можно тише закрыть за собой старую, предательски скрипящую дверь. На носочках пробираюсь к кровати. Девушка лежит с закрытыми глазами, склонив голову влево.

— Не крадись, я не сплю, — вдруг говорит она пренебрежительным тоном, будто от назойливой мухи отмахиваясь.

Я замираю в нерешительности. Она раздражена. Что мне делать в данной ситуации? Пока я придумываю и подбираю слова, она лениво поворачивает голову. Увидев меня, ее равнодушный, ледяной взгляд теплеет, и вот уже совсем приветливо и удивленно она говорит:

— Это ты?

— Да, я. Привет.

— Не ожидала. Присаживайся, — едва заметным кивком головы Катя приглашает меня на кресло у кровати.

— Марина Лаврентьева, ваша медсестра, — представляюсь я.

— Медсестра? — медленно протягивает она, рассматривая меня. — А я уж было думала, ты плод моего воспаленного воображения.

— Нет, вполне себе из плоти и крови, — улыбаюсь я ей в ответ. — Как вы себя чувствуете, Екатерина Григорьевна?

От моего вопроса ее лицо вдруг сжалось в недовольной гримасе.

— Катя, просто Катя, — отвечает она, — избавь меня от этой официальности и возможности слышать отцовское имя рядом с моим.

Наступила неловкая пауза. Она отвернулась и смотрит в пустоту перед собой.

— Как самочувствие, Катя? — нарушаю молчание, выводя ее из транса.

— Нормально, — сухо отвечает она, — на сколько может быть нормальным состояние человека без будущего, — и, помолчав, спрашивает уже не так дружелюбно, — он тебя назначил? Отец?

Я киваю в подтверждение.

— Хм, — ухмыляется, — боится, что снова дел натворю? Запугал, небось, да? «Если хоть что-нибудь случится!» — копируя голос Григория Ивановича, говорит Катя.

— Было дело.

— Да кто б сомневался! — раздражительно поджимает губы Катя, насупив нос. — Только и знает, что страху на всех наводить и командовать.

Снова комнату наполняет звенящая тишина. Теперь уже не так-то просто прервать это молчание. Катя злится. Здесь чувствуется давний и закоренелый конфликт. Шутка будет неуместна, а лезть с расспросами и советами еще хуже. Так и молчим.

Скрип дверных петель прорезает тишину. Принесли назначения врача. Пора браться за работу. Пробегаю глазами по списку лекарств, растворов для капельницы и отправляюсь к постовой медсестре за всем необходимым.

Уходя, украдкой оглядываюсь на Катю. Кажется, ее снова поглотили удручающие мысли и злость.

«Только не натвори глупостей», — мысленно говорю ей.