Глава XII. Свидание под дубом. Бесконечный круговорот

Тишина и покой встречают мои первые проблески сознания. Медленно и лениво оно выползает из ласковой неги сна. Приоткрываю одно веко. Его квартира. Темно. Воскресенье. Который час? Это неважно. Совсем не важно. Здесь и сейчас нет ни времени, ни пространства. Лишь дурманящее, обволакивающее блаженство. Оно соткано из его мерного дыхания, теплой кожи, на которой тихо дремлет моя щека, рук, по-прежнему крепко обнимающих меня. Нет, не говорите мне, что уже давно рассвело. Не говорите, что там мир гудящих машин и торопящихся людей. Этого всего нет здесь и сейчас. А есть райский заброшенный островок, где только он и я.

Мы оба еще спим. В одежде. Почти… Так и не разделись. Почти… Только мои ноги лишились чулок, а он — рубашки. Я всегда настрого придерживалась принципа — никакой физической близости на первом свидании. То было раньше, до него. И как же сильно мне хотелось скомкать и выбросить этот принцип, как бездарно написанный стих. Его ласки дразнили, поцелуи томили. Касания губ и рук лишали воли, подавляли все мысли, рождали неудержимое желание. Шея, плечи, грудь.… Сплелись пальцы рук. Ниже, колени, ноги, бедра.… Как нежны его поцелуи. Но дальше он не пошел. Мой принцип первого свидания остался не нарушенным, но лишь по его воле. Уже позже, поостыв, я была ему за это благодарна. Все же моя натура требует сначала душевной близости, а затем уже и физической. Вот как раз первой и была посвящена вся оставшаяся ночь.

Мы говорили, говорили. И это было похоже на долгожданную встречу после длительной разлуки. Каждое сказанное слово крепче связывало нити наших жизней, вплетая их в нашу общую историю. Мы оба посмеялись над нашими догадками и ревностью. Я изводилась от его внимания к Кате. А он всерьез думал, что Дик мой парень. Уснули мы к 5 утра самыми близкими друг другу людьми.

И вот уже ясный полдень заливает солнцем подоконник, настойчиво будя двух голубков и зовя вернуться в этот мир.

— С добрым утром, — проносится ласково над моим ухом. Просыпаясь, он крепче обнимает меня, напоминая, что это все мне не приснилось.

— С добрым, — сонно мурлычу в ответ, — самое лучшее утро.

— Не последнее, надеюсь, — улыбается Макс в ответ и проводит пальцами по моим волосам, убирая с лица, — не будешь больше прятаться от меня?

— Нет, — кокетливо отвечаю.

— Не знаю, как ты, а я ужасно есть хочу. Пошли завтракать.

Он усаживает меня на кухне и принимается готовить. Варит кофе, жарит яичницу, нарезает бутерброды, стараясь мне угодить. Подумать только! Столько заботы и внимания разом, и все мне одной! Наверное, мир перевернулся. Еще вчера я всеми силами душила свою симпатию к Максу, а сегодня могу всецело упиваться любовью. Чувство эйфории никак не отпускает меня.

Он все еще без рубашки. Любуюсь его широкой спиной, мускулистыми руками. В свете дня я замечаю на его плече интересное пятно. Присматриваюсь. Четко нарисованная маленькая ладошка кофейного цвета с расставленными в сторону пальцами. Когда он садится рядом, я, не удержавшись, дотрагиваюсь до этой ладошки. По моим пальцам вдруг пробегает легкое покалывание, будто тысяча мелких иголочек шевельнулась от моего прикосновения.

— Тату?

— Родимое пятно.

— Родимое пятно? Такое четкое, и форма необычная, прям ладошка чья-то. Признавайся, фея-крестная в колыбели потрогала?

— А кто же знает. Все может быть, — подхватывает он. Теперь он не язвит, не подкалывает. По-прежнему шутит, но уже по-доброму. — А если серьезно, то была у меня история с моим пятном.

— Какая? — предвкушаю что-то интересное.

— В прошлом году мы отправились в экспедицию на Алтай, в самые горы. Шли долго. За несколько дней пути в той глуши нам не встретился ни один человек. И неожиданно для себя, на одном из хребтов наткнулись на небольшое поселение. Возможно, это были временно осевшие кочевники. Они жили в юртах, как народы Дальнего Востока, держали небольшое стадо лошадей, пасли коз и овец, занимались охотой, и никаких намеков на связь с современной цивилизацией. Удивительные люди. Язык их был нам знаком. Схожее наречие мы уже встречали в поселениях в Сибири. И встретил я там необычного человека. Шамана. Он говорил с нами на русском языке, что немало нас удивило. Он же сказал, что удивляться нет причин, что он общается с нами скорее мысленно, чем словесно. А мысль имеет лишь форму и образ, а не звучание. Выходит, он говорил на своем языке, а мы его понимали уже на своем. Не знаю, может это трюк какой, может гипноз. Но мы все были как завороженные. И когда шаман увидел мое родимое пятно, он прикоснулся к нему, закрыл глаза, что-то напевал, мычал себе под нос. А затем открыл глаза, улыбнулся и сказал с довольным видом, что у меня сильная душа. И еще, что родимое пятно — это отметка, знак моей души, что она всегда была у меня, и сквозь нее, как через проводник, он побывал в моих прошлых воплощениях. Я мало, что понял из его слов. Но это название, "знак души", запомнилось мне. Я часто вспоминаю об этом, — он замолчал на мгновение, задумался, а потом спрашивает так, как дети спрашивают о самом сокровенном, — как думаешь, правда ли все это о воплощениях? Что душа наша проживает много жизней, что мы рождаемся много раз? Ведь, если так, то этот бесконечный круговорот и есть вечная жизнь.

— Даже и не знаю, — отвечаю я, застигнутая врасплох его вопросами, — никогда не думала раньше об этом. Если предположить, что ты и раньше рождался с этим пятном, то должно быть имеется в виду продолжение вашего рода, генеалогия. Чисто теоретически если в роду у кого-либо есть родимое пятно, то и потомок склонен тоже родиться с ним. Т.е. под словом "ты" подразумевалась твоя родословная. Но вероятность, что пятно будет таким же и на том же месте, практически равна нулю.

— Прошу тебя, выключи сейчас разумного великого врача и просто предположи. Это нечто за гранью осязаемого и научного. То, что нельзя изучить, потрогать, измерить. Я думал, много думал над этим… Хм. Я хочу показать тебе мое тайное место, где часто бываю, когда хочу побыть один и подумать. Там ты все поймешь.

— Тайное место?

— Да. И, в конце-то концов, должно же у нас быть первое свидание.

— Первое свидание?

— Не думаешь же ты, что догонялки с телефонами в аэропорту, или мои визиты к Кате, или вон вообще та жуткая подворотня были нашими свиданиями?

— Нет, конечно, — не могу сдержать смех в ответ.

— Тогда, мы просто обязаны пойти на наше первое свидание.

Киваю в ответ.

Одевшись, выходим на улицу. Погода небывало дивная для начала сентября. Солнце заигрывает с нами, пуская озорные лучики в глаза. Я иду в своем праздничном именинном платье, что придает торжественности Первому Свиданию. Наши пальцы переплелись, храня тепло двух сердец между ладоней. Оно трепетно греет нас изнутри, наполняет радостью, преображает весь мир вокруг. Все вроде прежнее, но уже совсем не то, а намного краше и лучше.

Идем к центральному парку. Миновав главный вход и чуть пройдя по аллее, сворачиваем направо. Следуем к ельнику, а за ним к пруду, и, обогнув его, вскоре выходим в старую часть парка. Здесь нет ухоженных дорожек и милых скамеечек. Деревья растут вразнобой, а не стройными рядами. И люди встречаются редко. Кусочек дикой природы, где можно побыть наедине.

Гуляем, Макс расслабляет ладонь и выпускает свои пальцы из моих. Освободившейся рукой обхватывает меня за талию, притягивает к себе. Я прижимаюсь к его груди. Обнимаю под мышками в ответ. Его глаза полны нежности. Он любуется мной. А я им. С ним мир вокруг живой. Все наполняется смыслом. Он словно та часть меня, которой мне так не хватало. Как элементы пазла, четко вставшие на свое место и заполнившие дыру в картине, превратив ее в единое целое.

— Знаешь, а ты та еще партизанка, — говорит он, не выпуская из объятий, — если б не Надюшка, я бы еще долго ходил вокруг да около.

— Надя? А при чем тут она?

— Намекнула.

— А поподробнее?

— Ничего особенного. Вчера, когда дверь заклинило, она позвонила вся на нервах и попросила к тебе подъехать, составить компанию. И добавила, что тебе будет приятно.

— Вот Надя! А может это она все специально, а?

— Думаешь, подстроила? — засомневался Макс на мгновение, — не-е-е, моя сестренка не так коварна. Сколько ее знаю, попадать в дурацкие ситуации это ее конёк. Вряд ли она это выдумала, чтоб нас свести.

— Надеюсь.

— А если даже и так, ты что, разве против, — нарочито серьезно говорит он, театрально нахмурившись.

Затем крепче обнимает меня, да как поднимет над землей и тащит прям так в охапке. Я хохотом заливаюсь, брыкаюсь, а он все тащит. Сопротивление бесполезно! И вот меня, наконец, ставят на ноги, разворачивают, и я вижу огромный старый дуб. Он такой гигантский, такой широкий, что ему можно дать столетнюю историю. Под ним скамеечка. Мы присаживаемся.

— Добро пожаловать в мое тайное место. Этот дуб впервые видит меня здесь в чьей-то компании.

— О! Какая честь, — стараюсь соответствовать важности момента, но не сдерживаюсь и прыскаю.

— Я серьезно.

— Да, прости.

Макс молча смотрит на дуб, будто в поиске поддержки и вдохновения, и, собравшись с мыслями, говорит, — взгляни. Огромное, величественное дерево, которое живет уже многие годы и даже века. Каждую весну на его ветвях раскрываются листья, как будто рождаются. А осенью они все опадают, умирают. Листья падают на землю, к корням, перегнивают, и дерево впитывает их в себя, а потом на нем раскрываются новые. И так из года в год. Они проживают круговорот жизни вновь и вновь. Рождаются на этом дереве, умирают, возвращаются в него и снова рождаются. После знакомства с шаманом и его слов о душе этот круговорот листьев стал казаться мне чем-то большим, чем просто законом природы. Листья постоянно возрождаются и встречаются на ветках дуба.

Он делает паузу, давая мне все понять.

— Люди, как эти листья? — следую его ходу мыслей.

— Да. Мне так кажется. Мы рождаемся, умираем, и вновь рождаемся. Нас поглощает некое пространство, может быть, Вселенная, а потом снова возвращает нас. А вернее, нашу сущность, будь то душа или что-то другое.

Пока он говорит, во мне оживает хрупкий, едва уловимый след воспоминания о давнем знакомстве.

— Значит, мы могли уже встречаться раньше? — подхватываю его мысль.

— Вполне.

— Жаль, что ничего не помним.

— Я так не думаю. Просто чаще всего мы заглушаем такие воспоминания разумом. Нам внушают с рождения, что мир вокруг — это то, что мы видим, слышим, осязаем. Так проще и понятнее. А воспоминания нашей сущности никак нельзя достоверно измерить, они едва уловимы. Им надо лишь довериться. Ты согласна?

— Может быть, — уклончиво отвечаю я.

— Это тяжело понять. Тем более принять. Ладно, — вздыхает он, видимо огорчившись моим безучастием.

Молчим. Некоторое время спустя решаюсь рассказать ему:

— Тем вечером у вас дома за ужином у меня возникло странное чувство, как будто встретила давнего близкого друга.

— Только оно было настолько неуловимым и трудно объяснимым, что ты его тут же отбросила, — подхватывает он.

— Да.

— И я, — улыбается он, — тоже отбросил точно такое же чувство в тот самый вечер. Потом стал присматриваться к тебе, прислушиваться к себе. Это ощущение, что я тебя знаю, не давало покоя. Но все равно ничего не понимал. Затем увидел тебя с тем долговязым нескладным парнишкой и отчего-то прям рассердился. А после того, как вытащил тебя из подворотни и увидел, что это именно ты, понял, случись что с тобой…. В общем, не пугай меня так больше.

Он обнял меня за плечи, губами уткнулся в волосы, сидим какое-то время в тишине. Все это странно, предположения не доказуемы, но нам обоим хотелось бы, чтоб они оказались правдой. Если действительно есть вечная душа, и она может помнить любовь, тогда в Любви как таковой есть смысл.

Вечером мы снова вернулись в его квартиру. Ему скоро снова уезжать в экспедицию. Времени побыть вдвоем не так уж и много. Нужно им насладиться.