Глава IV. Первый день в отделении

После той истории с телефонами я обнаружила в своих контактах новую запись, звучащую «Тот самый Макс».

«Несносный тип!» — думаю про себя уже без особого раздражения. Ладно, он ведь Надин брат. Хотя, конечно, дело не в только в этом. Все, хватит о нем вспоминать. Макс уехал, возможно, надолго. А у меня сейчас дела поважнее. Грядет первый в моей жизни трудовой день.

Дождливое летнее утро. Вот уж повезло. Но я так воодушевлена, в таком нетерпении, что непогода мне ни по чем. Будильник. Бодрящий душ. Завтрак. И вот впервые, наравне с тете Розой, я с важным видом выхожу из дома на работу. Работа! Сейчас мне кажется, будто открываю дверь в мир свободной, взрослой жизни. Как детям всегда хочется поскорее вырасти, так и мы в юношестве стремимся пораньше сделать первый шаг по карьерной лестнице. Видим в этом возможность реализовать себя, применить свои знания на практике и почерпнуть реальный опыт, стать успешными и достичь своей мечты. А еще это — зарплата. Она обязательная составляющая взрослой, самостоятельной жизни. И вот, в нетерпеливом ожидании всего этого делаю свой первый шаг.

Втискиваюсь в автобус. Час пик. Все торопятся на работу, толкаются, лезут, пихаются. Автобус отчаливает, заполненный до отказа. В такой тесноте задыхаюсь от нахлынувших со всех сторон запахов: духи, одеколоны, спреи, дезодоранты, лаки для волос, шампуни. Они сливаются в единую удушливую массу, беспардонно лезут в ноздри и щиплют глаза. Задерживаю дыхание, будто ныряльщица, и погружаюсь в свои мысли. Мне вспоминается рекламный слоган духов: «Будь собой. Подчеркни свою индивидуальность». Да где же ее разглядишь в таком водовороте? А многие даже не понимают, в чем ее суть. Они путаются в своих желаниях и страхах. Хотят быть особенными, но боятся быть собой. А потому, слепо примеряя все новые образы, ищут в них самих себя, присматриваются, приглядываются, движутся на ощупь к себе. Их личности словно сотканы из лоскутков, урывками взятых ото всюду. Действуют, опираясь на чужие мнения, думают штампами, ценят лишь видимость, прячутся за масками. А кого они в итоге видят в зеркале? Себя ли? Они и сами не знают. Не раз наблюдала, как человек смотрит на другого и старается найти в его глазах свое отражение, подметить отношение и оценку себя. Как симпатичная кокетка украдкой любуется собой в зеркальную витрину, также и многие наслаждаются собой в отражении глаз прохожих. «О! На меня так посмотрели!» Так и получается, что по улицам ходят люди, повсюду ищущие свое отражение, а может просто свою тень. И порой теряют себя в кривых зеркалах чужих мнений.

Так задумалась, что чуть не пропустила свою остановку, в последний момент спохватилась и выскочила. Меня окатывает ливнем, как из ведра, и я в миг промокаю до нитки, не успев открыть зонтик. «Ах, вот здорово», — с досадой ухмыляюсь я своему виду. Похожа на взъерошенного воробья. Успокаивая себя и быстро приходя в чувство, открываю дверь в свой первый рабочий день. Просторный холл, уютный, гостеприимный, будто и не больница это вовсе. Мы бывали здесь студентами на практических занятиях, но всегда второпях и толпой. И потому ни разу не было шанса разглядеть его. А теперь я будто крохотная Дюймовочка стою среди этого огромного помещения, удивленно и заворожено рассматривая все кругом. Мягкие аккуратные кожаные диванчики, целые заросли растений, высоких и раскидистых. Мощные колонны, будто атланты, держат на себе своды больницы, светлые стены с узорчатыми барельефами спокойно и отстраненно взирают на людскую суету, с ее слезами радости и горя, кафельные полы вымыты до зеркального блеска. Меня окрикивают, оторвав от осмотра:

— Голуба моя, шож ты мне всю работу-то да поиспоганила! Для тебя, горе-то мое, я разве эти распроклятые полы поначистила?! Все раннее утро спину гнула, а тут нате вам, пожальста, все залила, — звонкая трескучая ругань сыпется обильными щелчками мне в лоб из уст полной, высокой женщины, выглядывающей из хозяйственной комнаты. Ее кругленькие, пухленькие ладошки упираются в покатые бока, маленькие брови возмущенно изгибаются над большими выразительными глазами, а массивные губы тянутся вправо в легкой усмешке. Это уборщица, тетя Нюра. Еще со времен студенческих практик в этих стенах, я наслышана о ней. Гроза больницы, и в тоже время искренняя и добрая женщина. Вот, ругает меня сейчас, но отчего-то ни единого слова обидным не кажется. Так беззлобно она их в меня бросает.

Опускаю глаза и вижу, что с меня уже целая лужа накапала, пока я стояла, разинув рот. Только сейчас понимаю, как я озябла. Тетя Нюра это замечает и, махнув рукой на запачканные полы, она быстро направляется ко мне по безлюдному пока коридору.

— Не годится так мерзнуть на сквозняке. Проходи, милочка. Не торчи в дверях, — грузно топая, приближается она, с интересом меня разглядывая.

— Доброе утро. Я Марина Лаврентьева, новая медсестра в травматологическом, — опережая ее вопрос, обращаюсь к ней.

— Ах! Вот и помощь поспела, — радостно всплеснув руками, заахала тетя Нюра. — У нас с медсестрами туго. Тут и меня-то по ночам в смену ставят.

— А вы медик по образованию? — откровенно удивляюсь я.

— Да Бог с тобой, — машет она на меня своими ладошками, — на кой мне эти премудрости, шобы утки выносить! Санитаркой меня в подмогу себе берут. Тут не умом, а терпением богатым быть надо, — и, мило щебеча что-то себе под нос, она ведет меня под руку наверх переодеться.

— Тебе бы, доченька, к старшей медсестре заглянуть. Чрез ее-то белы рученьки все новенькие проходят. Клавдия Николавна она зовется, — советует тетя Нюра, подавая мне халат. А я не перестаю удивляться ее особой манере говорить и краешком ума отвлеченно раздумываю, откуда же родом ее говор.

Я быстро переодеваюсь, радуясь тому, как меняется к лучшему ощущение на коже от прикосновения к ней сухого, чистого, накрахмаленного халата после мокрого свитера.

— Клавдии Николавны, поди, нет еще в такую рань. Обождать придется. Мож чайку? — заботливо интересуется тетя Нюра.

И едва мысль об этом успела превратиться в приятное предвкушение тепла, готового согреть меня изнутри, как резкий, дребезжащий звук упавших металлических предметов вмиг разрушил все мои ожидания. Он раздался в коридоре и звенящим эхом разнесся по всему этажу. Зловещее напряжение натягивает нервы будто струны. Встревоженная неожиданным звуком, я как ужаленная вскакиваю со стула и прислушиваюсь. И тут же вслед за звоном воздух сотрясают душераздирающие крики:

— Ненавижу! Ненавижу вас всех! Будьте прокляты! — надрывается женский голос, полный отчаяния, боли и страдания.

Все нутро сжалось, будто ледяной, колючей лапой схвачено. Что случилось? Кто и почему так кричит? Выскакиваю в коридор, и через секунду перед моими глазами встает ужасная картина. Девушка, совсем еще молодая, чуть старше меня, бледным приведением мечется по стенам, крича и стеная. Скрюченными пальцами она отчаянно цепляется за все, опираясь, вытягивая, таща себя. Она едва держится на ногах. А еще через мгновение я понимаю, что ноги, скрытые длинной сорочкой, ее совсем не держат. Она волочет их, хватаясь руками за стены, диван, кресло. Кажется, правая нога в гипсе. Лицо искажено страданием и ненавистью, она сыпет проклятия на все и вся. Безумные глаза застилает невидящая пелена высохших слез, она все их выплакала. А когда не остается ни единой слезинки, чтобы омыть и смягчить трещины душевных ран, то жар бесплодной, мертвой пустыни горечи готов сжечь остатки чувств и отголоски разума. Я прекрасно это знаю, и сейчас, заглядывая в пустые глаза девушки, предчувствую худшее. Не могу поверить, что все это происходит в реальности, кажется, будто смотрю кино. И в мелькающих, быстро сменяющихся кадрах проносятся чьи-то лица, руки, белые халаты, раздаются крики.

— Ненавижу! Будьте прокляты все! Ненавижу! — с еще большей яростью нарастает голос несчастной девушки, обессилено упавшей на пол.

— Григорий Иванович! Где Григорий Иванович? Скорей зовите его!

— Успокойтесь, прошу вас, успокойтесь! — раздается со всех сторон. Но все эти голоса тонут в неистовом реве, рвущемся из самой темной бездны:

— Ненавижу! Не подходите! Не прикасайтесь!

Вдруг, среди мелькающих кадров размывающейся реальности перед моими глазами отчетливо появляется и замирает один — в руках девушки холодным, равнодушным блеском сверкнуло лезвие ножа. Она замолкает, немигающий взгляд устремлен в пустоту. В его глубине промелькнуло что-то нехорошее, ресницы слегка дрогнули, легкая ядовитая ухмылка тронула ее бледные губы. Она зажмуривается и резким рывком занесенной руки проносится ножом себе по горлу. Действо будто замирает, ужас охватывает меня, парализует. Я вижу, как красные струйки, сначала тонкие, а потом усиливающиеся, бьющие, бурлящие, вырываются из раны вслед за ножом. Вижу, как резко меняется выражение ее глаз с равнодушного на испуганное. Вижу, как она судорожно хватает воздух губами, будто рыба, выброшенная на берег. Сейчас, в эту самую секунду, она готова отдать все, лишь бы снова вернуться на секунду назад. Но ход времени не остановить, не обернуть вспять, и оно играет против нее. С молниеносной скоростью я бросаюсь к девушке, переворачиваю ее навзничь и со всей силы зажимаю руками рану. Рана не глубокая. Но девушка может умереть от потери крови. Она сочится между пальцами, красная, теплая, вязкая. Полные ужаса глаза смотрят сквозь меня, в голове все шумит. Я растерялась. Сейчас я мало что помню из курса оказания первой помощи. Мозг вообще отказывается мне помогать, и я действую интуитивно.

Время будто замерло. Оно насмехается над нами, наблюдает, словно великан за букашками, как мы копошимся, суетимся, бегаем. Мелкие и беспомощные.

— Повязку, бинты! Быстрее! — кричу я перепуганной, бледной медсестре, готовой упасть в обморок. Мой командный окрик приводит ее в чувство, и, скорее автоматически, чем сознательно, она бежит в перевязочную за всем необходимым.

— Вы двое! — резко киваю я в сторону дрожащих у поста медсестер, — живо катите кровать, помогите уложить ее!

Прибежала медсестра с бинтами и повязкой. Быстрыми движениями, сама не понимая как, я старательно накладываю повязку на горло.

— Нужна операция! Где дежурный врач? — почти срывающимся на истерику голосом выкрикиваю я.

— Здесь! — слышу низкий, хладнокровный голос и шум быстро приближающихся шагов.

Дальше все помнится с трудом. Сосредоточенность и собранность ослабили свою хватку, и мое сознание поплыло от перевозбуждения и напряжения. Кто-то отводит меня в сторону, ритмичные команды врача раздаются одна за другой. Теперь все в его руках. Он знает, что делать. Я, обмякнув, безвольно сползаю по стенке на кушетку.

Как оказалась в маленькой комнатке, где совсем недавно переодевалась, не знаю. Вероятно, все те же заботливые руки тети Нюры привели меня сюда. А вот и она сама, стоит рядом, смотрит на меня со смесью волнения и озадаченности.

— Ну, ты как, героиня дня? — наконец, решается она заговорить, увидев проблески сознания в моем взгляде, — еще на пост не заступила, а уже девчину кинулась спасать.

— Я в порядке, — бубню себе под нос, тупо разглядывая пятна крови на своем халате и руках, — а она как?

— А мне почем знать? Операция идет. Да и не мое это дело, шо там с ней.

— Как, вам что, все равно, выживет она или нет? — мое удивление граничит с возмущением, а в памяти эхом раздаются крики девушки.

Она молчит, а потом, отвернувшись, и будто себе говорит:

— Все помрем, кто так, кто иначе. Насмотрелась я на смерти эти, всех в лица-таки помню. Не мое это дело, за них переживать. Своя жизнь у меня.

От ее слов веяло грустью и скрытой болью. Видимо, ни раз глаза ее видели тихо шуршащие пологов смерти, уводящих тени человеческих душ. Может быть, и ее близких. Не стану трогать больше эту тему, решила я для себя.

— Может все-таки чаю? — спрашиваю я, чтобы перевести тему. В ответ получаю милую улыбку добрых, пухлых губ-вареников. Вот и славно.

Горячий, ароматный напиток с дымящимися завитками пара незаметно вводит вас в атмосферу умеренности и спокойствия. Мы молча наслаждаемся ею, каждая погруженная в свои мысли. Как вдруг в распахнувшуюся, будто с силой пнутую, дверь буквально врывается некто. Этим некто оказывается девушка. Высокая, стройная, с изящной и идеально прямой осанкой. Светлые волосы легкими вьющимися волнами спускаются чуть ниже плеч. Яркие, выразительные глаза сверкают будто самоцветы, притягивая и гипнотизируя. Губы манят сочностью красной помады, игриво изгибаясь в улыбке. Иными словами — в нашу тесную коморку, где тихонько ютились две мирные серые мышки с кружками чая в руках, ворвалась ошеломительная и сногсшибательная красота, лишившая меня дара речи. Девушка же, как ни в чем не бывало, принялась переодеваться, ничуть не стесняясь нашего присутствия. Вещи одна за другой быстро слетают с нее, смело обнажая дивные изгибы ее идеального, точеного тела. Я невольно любуюсь ею: ее безупречностью, ловкостью ее движений, и ее свободой от предрассудков и комплексов. Вдобавок к этому добавляет впечатления зазвеневший колокольчиками чарующий голос:

— Всем доброе утро! — обращается она к нам. Окидывает меня быстрым взглядом, — так ты и есть новенькая, которая спасла ту сумасшедшую? — завораживающим журчащим ручейком говорит мне.

Я молча кивнула.

— Чего полезла? Больше всех надо было? П-ффф! — отворачивается она.

Первое впечатление — всегда ли оно самое верное? Под ее милым очарованием, сперва привлекающим, проскальзывают едва уловимые нотки небрежности, равнодушия и лукавства. И вот уже после первых мгновений общения, когда туман обаяния развеивается, становится совершенно ясно: передо мной самая настоящая хищная, беспринципная, жесткая стерва. Сирена, что завлечет и обаяет тебя сладкой песней, а после растерзает на части, даже не подавится.

— Одевайся уже, бесстыжая! Итак опаздываешь, — недовольно машет на нее рукой тетя Нюра.

— Отчего ж бесстыжая, баб Нюр?! — будто бы недоумевает и наиграно обижается девушка, полностью поворачиваясь к нам обнаженной грудью.

— Какая я тебе «баб Нюр»! Ишь, бесстыжая! — вдруг вспыхивает тетя Нюра, хмурясь и надуваясь индюком.

Ее щеки заливает румянец возмущения, глаза сверкают молниями. Вот-вот с кулаками кинется на обидчицу. А та, видать, и рада, еще и масла в огонь подливает:

— А кто же, как ни баба? Время неумолимо и безжалостно. Посмотрите на себя. Б-а-б-а Нюра, — нараспев дразнит девушка, наслаждаясь производимым эффектом, и посылает воздушный поцелуй.

Тетя Нюра сама ни своя. Раздулись ноздри, искривились губы, взгляд исподлобья не предвещает ничего хорошего.

— Ух, и допрыгаешься, Ирка, — шелестящим шепотом прошипела она.

Но девушка нисколько не испугалась. Как ни в чем не бывало, застегивает пуговицы халата. Поправляет прическу. Обновляет помаду, любуясь собою в зеркале. Увидев меня в отражении, вдруг нахмурилась и, вполоборота повернув голову, бросает через плечо ледяным тоном:

— Работать-то собираешься? Расселась тут, — подходит к двери и напоследок выплевывает, — выскочка!

Вот те на!

Тетя Нюра глубоко вздыхает:

— Знакомься, то была Ирина, напарница твоя, с нею смену коротать придется.

Радостная новость, ничего не скажешь. Предчувствую не самое приятное дежурство. Знакомство с напарницей Ириной вышло холодным и напряженным. Я ей не понравилась. И это взаимно. Ладно, подумаешь! Пережила жуткое утреннее происшествие, справлюсь и с этой колючей фифой. Успокаиваюсь, настраиваюсь на позитив и иду к старшей медсестре уладить формальности.