Воспоминание первое

Воспоминание о Смерти.

— Жаль девочку, жаль… Ну, вы понимаете?

Святослав Семёнович, учитель по православной этике, стоял в стороне, рядом с неизвестным в добротном чёрном костюме и шрамом на подбородке и шёпотом выговаривался. Он был уверен, что Алиса, ушедшая в себя ещё когда выносили гроб, не услышит. Но она слышала каждое слово. Так получалось, что ощущала всё происходящее рядом, пропуская сквозь себя, как воду. Слышала и не слушала, не запоминала. Но через годы в сознании звучало всё слово в слово.

— Я как раз в школу пришёл работать, когда у неё отец погиб, — с искренней болью в голосе выговаривался Святослав Семёнович. — Он газовиком был, тянул газопровод по сёлам области. Шесть дней недели на маршруте, потом всего на сутки домой, и так почти год — только в зимний период дома. Вахтовый метод. Она его почти и не видела. Погиб он в автомобильной катастрофе — на машине газовые баллоны взорвались при аварии. Тогда показалось, что Алечка и не горевала. Но она после похорон, как в школу вернулась, сразу ко мне пришла и спросила, что Библия говорит о смерти… Тогда я понял, что она просто ещё не познала её. Я объяснил, как мог.

Отец умер в год, когда в школе ввели преподавание Закона Божьего. Она запомнила это потому, что преподаватель православной этики Святослав Семёнович — молодой, красивый, подтянутый мужчина, — показался ей тогда воплощением всего правильного на земле, сдвинув в тень образ папы, которого ей удавалось видеть едва ли раз в неделю. Может быть, поэтому его гибель не стала для Алисы страшной раной. Лишь странное понимание неизвестного пугало по ночам. Именно тогда она решилась спросить Святослава Семёновича о том, что такое смерть. Конечно, он ей не отказал. И долго рассказывал удивительно красивые, яркие истории о замысле творца, загробном мире и том, как люди будут жить после второго пришествия. Домой Алиса пришла позднее обычного и взахлёб стала пересказывать матери только что услышанное. Уставшая мама отстранилась от ванной, в которой стирала бельё, села на бортик и, закурив, долго слушала, не перебивая. Когда дочь замолчала, пытливо вглядываясь в неё, мать сбросила пепел в раковину и вздохнула: «Смерть — это никогда, доча. Никогда, и больше ничего».

Смерть — это никогда. Понять слова матери она смогла лишь несколько лет спустя, когда потеряла последнего близкого человека. Это случилось весной, когда цвели вербы. Мать не любила эту пору за распутицу и начинающуюся аллергию. Но, стоя над свежей ямой в грязной земле, Алиса поняла пронзительно и ярко, что мать уже никогда не будет мучить аллергия, и никогда не помешает распутица.

На холмики жирной земли летели новые комья, заваливая соседние могилы — такие же свежие, такие же чёрные… А Алиса не хотела смотреть на гроб, стоящий невдалеке. До кладбища ей наедине с ним не позволяли остаться сердобольные старушки-соседки, а теперь уже не хотелось. Её настигло понимание «Никогда» и того, что оно актуально лишь для живых. Мёртвым всё равно. Им «никогда» не приносит боли, и это их счастье.

— У неё никого больше нет. Оба родителя были приезжие, родственники далеко, связь с ними потерянна, — продолжал шептать угрюмому незнакомцу Святослав Семёнович. — А девочке всего четверть в школе осталось до конца неполной средней и куда она? Хорошая девочка, спокойная, волевая. Нехорошо было бы потерять…

Батюшка, невесть кем вызванный из ближайшей церкви, хорошо поставленным басом затянул речь, в которой Алиса не могла различить ни слова, а суетливые, чуть подвыпившие работники кладбища подхватили верёвки и протянули под гробом. Провожающие — соседки да приятельницы мамы по работе — подошли ближе.

— «Вот и всё, — подумала Алиса, — Последняя четверть. Нужно искать работу. Где у неё лежала сберкнижка? А Пашка, зараза, не пришёл. Интересно — меня отправят в детский дом или я уже взрослая? А весна в этом году поздняя…».

Она размышляла, а в грудной клетке громко тукало: «Ни-ког-да, ни-ког-да, ни-ког-да».

— Алисочка, деточка, — Марья Матвеевна из четвёртого подъезда подошла сзади и зашептала жалостливо, со всхлипом: — Ты ж не стой, деточка. Ты землицу возьми да кинь на гроб. Положено так. За-вроде как пухом покрываешь.

Алиса послушно наклонилась и подняла комок жирной земли. По пальцам раскатилась влажная прохлада, налипла, словно тесто. И Алиса замерла, вглядываясь в чёрную массу в ладони.

— Вот видите? Видите?! Я же говорил! — взволновано шептал Святослав Семёнович неизвестному. А тот подался вперёд из тени, внимательно вглядываясь в закаменевшую девочку, казалось, размышляющую над чем-то. Но Алиса не размышляла. Мыслей не было. Только ощущение — яркое, заполняющее всё её существо — чувство земли в руке. Она не просто ощущала, она всем телом чуяла холод и влагу, жирность и рыхлость каждой крупинки…

— Деточка, — всплеснула руками Марья Матвеевна, — да что ж ты?! Тебя ж все ждут!

Алиса вздрогнула и швырнула комок вниз. Земля гулко шлёпнулась на дощатую крышку. И тут же священник вновь забасил, а пришедшие проводить женщины начали бросать комья и отходить. Алиса тоже отступила.

— Что скажите? — встревожено спросил Святослав Семёнович.

— Подходит, — ответил незнакомец. И в его голосе Алисе послышались металлические нотки вынесения вердикта. Она обернулась, чтобы посмотреть на того, кто осмеливался решать, чего она стоит, но удивлённо застыла. Успев неприметным движением развернуться, неизвестный уже шагал по основной аллее кладбища, неумолимо отдаляясь. Всё, что Алиса успела заметить, лишь крепкую коренастую фигуру, коротко стриженную голову на толстой шее и тяжёлый шаг уверенного в себе человека.

Спустя сутки прибыла машина, и Святослав Семёнович, любимый учитель по православной этике, не отходивший от Алисы всё время с момента смерти матери, передал воспитанницу молчаливым мужчинам в чёрном, пообещав, что «всё будет хорошо».

…