22. Консервация

22. Консервация.

Алиса подняла голову и первое, во что упёрся взгляд, была богато украшенная камнями панагия с мелкой, едва различимой за разноцветным сиянием картинкой матери и младенца. Только потом разглядела богатую глубоким ровным цветом ткань рясы и два бледных пятна степенно сложенных морщинистых рук.

Знакомый голос — старческий, уставший, но тренированно сильный, — пробил брешь в стене отчуждения, заставляя безусловно подчиняться:

— Йахас!

Алиса вздрогнула — обрушившийся поток звуков на миг ошеломил её: шорохи свободных одежд, далёкий стук капели над головой, шёпот огня на свечах, дыхание людей вокруг, собственный пульс.

Священник, раньше руководящий судом, высился перед ней в ожидании ответа.

Она облизала губы, сочащиеся сукровицей из трещин, и попыталась встать на колени перед епископом. Тщетно. Ватные ноги не слышались, голова нещадно болела, словно проколотая накалённой иглой от переносицы до затылка. Опустила глаза и сжалась — обнажённое тело, окатанное холодной водой, отсвечивало разноцветными отблесками по влажной коже.

С трудом вздохнув через перепонку, солёной коркой стоящую в горле, она всхлипнула и отозвалась:

— Владыка?

Отозвалась и почувствовала, как брошенное слово улетело в пустоту, гулко дробясь о невидимые препятствия — у места, в котором находились, пределы терялись в темноте, словно в бездне. Алиса вскинулась и окончательно пришла в себя.

Она сидела, привалившись к каменному постаменту в подвальном зале с высоким потолком, на котором неярко горели электрические лампочки — старые, большие, с три кулака размером, но такие тусклые, что освещали только пятачки под собой. А вокруг, на расстоянии рывка, стояли храмовники. Среди них, чуть ближе, сжатой пружиной, готовой упредить её рывок, — наставник Борислав. Но епископ не нуждался в прикрытии — величественно возвышаясь над нежитью, он являл силу большую, чем та, которая способна ломать и крушить. Его сила была такова, что Алису охватывало чувство суетности и никчёмности собственного существования, и хотелось преклонить колени, но вместо того она сжалась, бессмысленно прикрываясь руками.

— Йах! — повторил епископ. — За убийство архиерея отца Аттика, митрополита и архимандрита, убийство протоиереев Илии и Николая, убийство инквизитора иеромонаха Сергея, нарушение обрядового уложения и прямое неподчинение… нежить во служении Лиса, в миру — Алиса, первично инициированный йах, приговаривается к смерти через сожжение.

Алиса вздрогнула и, обхватив себя дрожащими руками, сгорбилась, из-под рыжей спутанной чёлки волчком оглядывая круг людей.

— Рассмотрев все стороны дела и приняв во внимание искреннее признание и прошение иеромонаха отца Владимира, инквизитора, посвящённого второго собора, суд постановил смягчить наказание и наложить епитимьей криптобиоз для осознания своей сути на срок до смерти всех участников и свидетелей произошедшего, их возможных последователей и памяти людской.

Это значило — долго, безгранично долго.

— По окончании отмеренного срока тебе будет дарована возможность вернуться к служению, — епископ вперил внимательный взгляд в рыжий, всклокоченный затылок девушки, скорчившуюся у ног: — У тебя есть просьбы?

Затылок послушно колыхнулся — Алиса кивнула, но сразу заговорить не смогла:

— Сестре Пелагее… — горло схватило спазмом, внутри головы шевельнулась раскалённая игла. — Свечку…

Епископ вскинул широкие брови, но наставник Борислав шагнул ближе, к самому плечу, почтительно склонив голову, пояснил шёпотом. Епископ кивнул:

— Будет. Покойся с миром.

И отодвинулся назад, в тень, за спины, позволяя кругу воинов сжаться.

Смотря, как удаляется, обесцвечивается золотая панагия, Алиса стиснула свои запястья, словно боясь, что трясущиеся руки станут неподвластны разуму.

С боков приблизились два инквизитора. Спокойные, зрелые. Наставник Борислав подошёл ближе остальных, встал прямо перед Алисой.

— Полезай внутрь и ложись, — кивнул он.

Алиса беспомощно оглянулась — холодный выступ, на который опиралась спиной, оказался стенкой склепа. Продолжая сжиматься и прикрываться, Алиса поднялась, неуверенно, неловко повернулась, смотря в чёрный, завораживающий провал в широкой кладке красного кирпича.

— Дрёма неживая, она же криптобиоз по-гречески, — скучно ровным спокойным голосом начал поучать кто-то сбоку: — Есть суть смерти без смерти, сна без сна, в коем прозябает нежить, лишённый света и тепла, в коем дух его заключается в бессмертную оболочку и томится, оставаясь способен ощущать и мыслить…

— Полезай! — повторил наставник Борислав.

Это был особый голос, требующий безусловного подчинения, такой, каким он только недавно зачитывал приговор… Но, смотря расширенными глазами, на чёрную дыру, дышащую холодом, Алиса не могла заставить себя сделать ни движения. Тело сковало судорогой и только всё сильнее, всё заметнее дрожало. А сзади продолжали начитывать наставления:

— Перво-наперво нежить нужно лишить сил, что можно сделать и колом обыкновенным, но лучше клинком или ещё почитают на западе пулей в голову, что умеряет силу нежити и даже на долгое время его…

— Полезай! — голос отца Борислава ввинтился, до бела накалив иглу, пришпилившую голову.

Алиса вздрогнула и неуверенно, неуклюже подняла ногу, босой стопой встав на кирпичную кладку склепа. И всё пялилась, пялилась неотрывно в чёрный провал перед собой…

— Упырь или упырица, буде то варкулак или вурдулак, силу свою имеют от крови живущих, их тепла и лунного света и не терпят сильного шума или солнца, а потому вводить их в дрёму полагается там, где…

Она потянулась вверх, с трудом преодолевая себя и поднимаясь на край склепа.

Инквизитор, стоящий слева, устал ждать и толкнул девушку в спину.

Словно пружину сорвало!

Алиса выгнулась, вывернулась из-под руки — влажная кожа, словно облитая льдом, проскользнула почти без усилий.

Обернулась. Звенящей болью наполнилась голова — будто бы в ней протянули нитку с колокольцами, поднявшим бешеный трезвон, физически отдающейся ото лба до затылка.

Заверещала тонко, взахлёб, и кинулась в сторону от пугающего склепа. Бросок сверху вниз на ближайшего храмовника. Не для того, чтобы задрать — вырваться из круга!

Но тот легко нырнул в сторону, избегнув столкновения.

Едва приземлилась — в грудь обрушился удар, сваливший обратно к каменной кладке. Она не успела понять, что произошло, только ломотой отозвалась спина, плашмя пришедшая об пол, и холодным пламенем обняло затылок. Застонала. Круг храмовников оставался нерушим.

— Затем упыря связывают холодными камнями, а паче всего кусками льда или снега обкладывают для лучшего сохранения… — продолжил равнодушный чтец, — А далее читают молитвы по сорок раз десятью монахами, в обход посолонь. А ежели святой человек читает, то и раза довольно.

Застонала, выгибаясь, схватилась за затылок. А глаза продолжали рыскать, метаться, выискивая слабину в стискивающемся кольце людей. Обессиленная, она не рассчитывала победить, но вырваться, или умереть в схватке. Только не идти на заклание послушной овцой. Тело требовало работы, тело стонало, не умея сдаваться без боя. А мысли метались ворохом ненужных фантиков. И жалила боль в голове.

— А молитвы читают такие. Во главу кладут «Отче наш», потом «Богородицу», а в тело — молитву святому Киприяну и мученице Иустине, хорошо ещё преподобному Марону пустыннику и мученику Трифону во благо и…

Храмовник справа обернулся и, словно прямо из темноты, вытянул меч — долгий, серебристый, с крестовиной сверкающей в четыре рубина.

Взгляд Алисы остановился на плывущих к ней красных глазках и светящейся полосе. В новой попытке трансформироваться, заломило тело. Алиса загребла руками, вдавливаясь в стену от надвигающегося оружия.

— Остановитесь, — голос епископа равнодушной будничностью разорвал мгновение. Золотая панагия приблизилась из темноты с другой стороны от замершего на месте страшного рубинового креста.

— Владыко святый! — наперерез шагнул кто-то из храмовников, заслоняя.

Епископ поморщился и отстранил его. Болезненно склоняясь, воин отшагивал назад, не прикасаясь к морщинистой руке, казавшейся кукольно-восковой в неровном свете.

Владыка подошёл к съежившейся девушке и нагнулся. Золотая панагия заколыхалась перед растерянным лицом.

— Йахас… — остро вгляделся владыка, — Ты боишься.

— Даа… — прошептала Алиса, смотря в потерявшие цвет, ставшие почти прозрачными глаза.

Он кивнул в ответ:

— Страх живёт ещё в тебе. Страх человеческий. Значит, ещё живёт и человек.

Алиса почувствовала, как сдвинулся воздух — храмовники неуловимо сместились назад.

— Так пусть человек в тебе вспомнит… Вспомнит, ради чего он приносил клятву верности, — едва слышно сказал епископ.

Он ещё мгновение всматривался в расширившиеся глаза нежити, пульсирующие в такт сердцу — то стремящиеся вытянутся в кошачью щёлку, то снова округляющиеся. А потом выпрямился и ушёл, оставляя замершую девушку лежать возле склепа в круге храмовников. А меч светился белыми вспышками граней на тусклых камнях цвета запёкшейся крови.

Наставник Борислав встал над ней, когда едва приподнялась на локтях. Две хлёстких пощёчины и холодный взгляд.

— Полезай.

Это уже не тем особым голосом, а ледяным шёпотом, и от того Алисе стало ещё страшнее. Но, одновременно с тем, появилась и убеждённость в неотвратимости происходящего. И в его правильности.

Она поднялась, судорожно вцепилась в кирпичный бортик — остались белые следы царапин.

Наставник Борислав схватился за нечёсаные рыжие локоны, нагнулся к самому уху и прошептал:

— Сестра Пелагея трусов не учила!

Закусив губу и зажмурившись, Алиса тряхнула головой — наставник отпустил вихры — и рывком кинула тело в тёмный провал склепа.

…