Часть 11. Память крови

Часть 11. Память крови

Глава 1

«Не заблудишься?» — забеспокоился отец. Знакомый дед, знакомый конь.

Что же такое настоящее? Если это отрезок

между прошлым и будущим,

то где его временные точки?

Было уже далеко за полночь, когда компания мужчин в гостевой юрте удобно расположилась на устланном коврами полу и, не спеша отхлебывая крепкий индийский чай, приготовилась слушать повесть очередного рассказчика. Никто не вспоминал о том, что еще совсем недавно все орали матом и готовы были порвать друг друга на куски. Тем более что ссора была совершенно беспочвенной и являлась простой проверкой характеров. Очень часто в таких случаях бывшие враги становятся большими друзьями. Каждому хотелось, чтобы поскорее наступило утро, обещавшее решение проблем, с которыми он оказался в столь необычном месте, в незнакомой компании. Сначала слушатели были заняты своими мыслями, почти не слушали говорившего, лишь невольно выхватывая какие-то события из повествования. Постепенно рассказ заинтересовал всех и полностью отвлек от личных переживаний.

— Это случилось лет пятнадцать назад. Мы с отцом были на рыбалке. Он часто брал меня с собой. Мы сидели на берегу в окружении зарослей ивы, клена и серебристого лоха, усыпанного мелкими спелыми плодами, которые дети называют финиками, хотя с финиковыми пальмами эти растения имеют такое же родство, как, например, еж со свиньей. Место было уединенное и тихое, только небольшой пятачок диаметром метра два с половиной оставался свободным от стволов и гибких ветвей, наклоненных к самой воде и скрывающих нас от остального мира. Этот потаенный клочок земли очень давно отыскал отец, и мы считали его чуть ли не своей собственностью. Действительно, сколько раз мы приезжали сюда и ни разу не обнаружили здесь других рыбаков. Не было никаких следов того, что кто-то побывал здесь без нас. Чтобы попасть в это удивительное место, приходилось пробираться сквозь густые сплетения ветвей и перелазить через причудливо изогнутые стволы. Не было никакой тропинки; я всегда удивлялся и не мог понять, по каким приметам ориентируется отец, безошибочно находя наш излюбленный, скрытый от всех уголок. Берег был пологий, сквозь прозрачную темную воду хорошо проглядывалось дно, которое метра полтора шло ровно, а потом крутым обрывом уходило в непроглядную глубину. На отмели плескались мальки, собираясь в большие веселые стайки. Крупная рыба волновала воду дальше от берега, а в камышах, окружавших со всех сторон небольшой открытый участок, иногда громко шумела ондатра.

Рыба в тот день клевала плохо, можно сказать, совсем не клевала, если не считать трех окуньков размером с указательный палец, — Андрей продемонстрировал свой палец, который был довольно длинным для пальца, но для окуня казался маловат.

— Сколько мы ни бросали подкормку — рыба не клевала, словно села на диету или объявила голодовку в знак протеста против произвола рыбаков. Пробовали насаживать то червя, то тесто — тщетно. Тогда я предложил наловить кузнечиков, надеясь, что от такого деликатеса хоть кто-то не откажется. Отец кивнул и бросил в воду очередную порцию вареной перловки — разбухшие зерна часто забарабанили по воде.

«Не заблудишься?» — побеспокоился он. — «Далеко не пойду, выберусь на тропинку и тут же наловлю. Если что, крикну».

Я пошел сквозь густые заросли в ту сторону, где, по моему мнению, была дорога, а за ней простиралось бескрайнее пшеничное поле. Сначала было весело идти напролом, представляя себя путешественником, пробирающимся по тропическому лесу Южной Америки или Австралии, но заросли долго не кончались и даже становились гуще и непроходимее. Одновременно темнело и холодало. Чем дальше я уходил от берега реки, тем меньше света пропускала серо-зеленая листва. Почва под ногами начала сыреть, обделенная вниманием солнца. Такой сырости и темноты я что-то не мог припомнить. Предположив, что двигаюсь не в том направлении, я решил вернуться к отцу и повернул обратно. Заросли не редели, напротив, стало еще темнее, словно наступили сумерки. Оглядевшись по сторонам, я наконец признался себе, что заблудился. Попробовал кричать, но отец не отзывался. «Не мог я уйти так далеко, что отец меня не слышит — очень мало времени прошло», — с тревогой подумал я, стараясь отыскать собственные следы и по ним выбрать правильное направление. Двигаясь по меткам, оставленным во время движения, минут через десять, к своему удивлению и ужасу, я вышел на окраину невиданной ранее небольшой поляны, накрытой, словно крышей, сплетенными ветвями, сквозь плотную листву которых слабо пробивались редкие лучи солнечного света. Не знаю, сколько времени я стоял, вглядываясь в густые заросли на противоположном конце поляны, когда от земли начали подниматься густые облака тумана, которые то скрывали окружающее, то, движимые потоком воздуха, исчезали в переплетениях ветвей. Все представившееся моим глазам казалось очень знакомым, словно я не раз бывал здесь, но когда-то раньше, и уж точно не сегодня, и не во время наших с отцом рыбалок. Я стоял и не знал, в какую сторону двигаться.

Где-то сбоку хрустнула ветка, я вздрогнул от неожиданности и огляделся. Мне показалось, что в той стороне, где послышался хруст, промелькнула тень, потом еще одна — словно кто-то подкрадывался ко мне. Спрятавшись в зарослях и затаив дыхание, я осторожно, как индеец, начал всматриваться в том направлении, где только что видел какое-то движение. Место для маскировки было выбрано очень удачно, будто мне не раз приходилось уходить от погони и прятаться. Не знаю, что руководило мной, но я, неожиданно для себя, провел ладонью по мокрой земле и измазал лицо черной жирной грязью. Теперь я окончательно слился с местностью, и увидеть меня было просто невозможно.

Я лежал под кустарником и чего-то ждал. Оказалось — не напрасно. Шагах в пятнадцати от меня снова раздался хруст, и я, ничего не понимая и замерев от страха, увидел, как прошли две серых лошади, неся на спинах всадников, одетых во все черное. Я не мог хорошо разглядеть их — мешали заросли, но мне показалось, что они очень напоминают воинов Чингисхана. Белые лица ярко выделялись на фоне темной одежды. Раскосые глаза выдавали представителей азиатского народа. Успел увидеть головные уборы, похожие на малахаи, и рубахи с толстыми кожаными вставками и металлическими бляхами, защищающими грудь и плечи. Всадники исчезли в зарослях. Слушая стук собственного сердца, я пролежал так минут пять, пока окончательно не успокоился. Тогда я выбрался из-под куста и продолжил изучать окрестности. Словно мне всю жизнь приходилось бродить и прятаться по лесам, осторожно переступая с пятки на носок, я крался от одного куста к другому, стараясь не производить никакого шума. И снова ощущение того, что все это уже когда-то происходило со мной, захватило сознание. Вдобавок ко всему в сумраке зарослей, на противоположной стороне поляны я увидел красивого черного коня, который громко пыхтел и фыркал, вынюхивая что-то в невысокой мокрой траве. Его-то я точно когда-то видел! То ли в кино, то ли во сне. Рядом на пне сидел бородатый старик в странном меховом одеянии, будто взятом напрокат в историческом музее. Огромным ножом, больше похожим на меч, он остругивал длинную тонкую ветвь. Вдруг, прекратив свое занятие, седой лохматый старец посмотрел в мою сторону. Лицо его показалось мне очень знакомым. Расстояние между нами было не более пятнадцати шагов, и я разглядел глаза, поразившие меня своим чистым синим цветом. Приглядевшись внимательнее, я увидел большого круглоголового филина, сидевшего рядом со стариком на толстой ветке, словно растущей из непроглядной темноты, скрывающей все находящееся за спиной синеглазого деда. Старик махнул рукой, приглашая подойти ближе. Как под гипнозом, я повиновался его жесту и медленно пересек поляну.

Лишь только я перешел на другую сторону, то обнаружил, что нахожусь в густом еловом лесу, неизвестно как возникшем в этом месте. Происходящее казалось мне нереальным, в то же время давно и хорошо знакомым, и только то, что я промочил ноги и начинал замерзать в прохладной темноте хвойного леса, убеждало, что это не сон. Вековые ели простирались над головой, а подлесок из кустарника и молодых пушистых елочек образовывал непроходимую чащу. Темно-зеленые ветви, оплетенные паутиной, свисали прямо к ногам. Сердце сжималось то от странной тоски, то от радости. Чувства в моей душе переливались всеми красками и сменялись одно другим. В какой-то момент я чувствовал тревогу и даже страх, медленно поднимающийся из глубины сознания и подавляющий другие ощущения. Потом его сменяла досада, досаду побеждала эйфория. Радость, страх, сомнение, любопытство, удивление и разочарование — все это чередовалось так быстро, будто за доли секунды пролетали века, менялись события и мое отношение к ним.

— Не бойся, с тобой не будет ничего плохого, все пройдет, — сказал старик, словно прочувствовав мое состояние. Синие глаза искренне улыбались, светясь на фоне загорелой кожи, испещренной множеством морщин. Несмотря на угадываемый почтенный возраст, дед выглядел очень крепким и здоровым. Спину держал прямо, и все движения его были сильными и уверенными. Под рукавами толстой серой рубахи красиво вырисовывался рельеф больших упругих бицепсов, а широкие накачанные плечи говорили о недюжинной силе. Одет он был в легкую безрукавку из натурального меха, напоминающего стриженую овчину, только очень яркой пятнистой расцветки, как у кошки или непородистой собаки. На голове — такая же пятнистая шапка с пришитым сбоку то ли волчьим, то ли собачьим хвостом. Потертые кожаные штаны и сапоги наподобие индейских мокасин. На широком кожаном ремне, опоясывавшем талию, висели ножны и небольшой рог, закрытый блестящей металлической крышкой. «Прямо Следопыт Фенимора Купера! — подумал я, — только состарившийся».

Глава 2

«Все воюете?» Мы стали лучше, но не все и не намного.

В дуальном мире не может победить

зло или добро. Таково построение

мира и чтобы изменить его законы —

необходимо изменить сам мир.

— Да, — мне уже больше девяноста лет, — неожиданно сказал незнакомец, казавшийся очень знакомым. — А для тебя я еще старше, — добавил он что-то непонятное.

— Как так? — удивился я. — Если вам девяносто — значит девяносто, хоть для меня, хоть для этого филина, — указал я на птицу, уставившуюся на меня своими круглыми черными глазами.

— Присядь-ка, — предложил старик, стряхнув со ствола дерева, на котором сидел сам, комки хвои с листвой, переплетенные паутиной.

Я сел, ощутив под собой прохладную сырую кору. Старик протянул мне клочок шкуры какого-то зверя, предлагая подложить его под себя, а на мои плечи накинул полушубок.

— Мне-то девяносто, но нас разделяет такой огромный промежуток времени, что для тебя я сейчас тысячелетний старик, а может быть, и старше.

— Вы хотите сказать, что я попал в прошлое?! — вскочил я, и полушубок упал со спины. Сразу же ощутив прохладу, я поднял его и снова накинул на плечи. Странно — я начинал верить в происходящее и совершенно не боялся сойти с ума.

— Я твой пра… не знаю сколько «пра», короче — дед.

— Я сплю?!

— Не могу сказать точно. Вообще — ты просто вспомнил меня.

— Так это вы у меня, или я у вас… во времени или в мозгу?

— Ты — у меня, я — у тебя. Допускаешь? Представь — в твоем времени живет какой-то человек, которого ты не знаешь, никогда не видел и даже не догадываешься о его существовании, однако он существует и тоже не знает о тебе. Возможно, вы когда-нибудь встретитесь, а может, не встретитесь никогда. Это ведь не делает вас несуществующими? Так же и со временем. Если ты пойдешь назад, то снова окажешься в своем мире, но сейчас ты у меня в гостях. Вот та поляна, за твоей спиной — это граница двух времен, — указал старик своим огромным кинжалом.

— Я видел двух всадников на той стороне поляны. Как вы это объясните? — спросил я, решив, что подловил старика, и внутренне возликовал.

— Но они не видели тебя, ведь так?

— Не знаю, я спрятался.

— Молодец, но мог не прятаться, — ухмыльнулся дед. — На той стороне ты недосягаем. Это ты их видел, а они тебя — нет.

Все это с трудом укладывалось в уме, и, чтобы до конца понять смысл сказанного, я спросил:

— А вы можете пойти со мной?

— Я не могу. Это ведь ты помнишь меня.

— А какой у вас сейчас год? — полюбопытствовал я.

— Не знаю, у вас это вроде бы называется «до нашей эры». А какой год, не скажу.

— А откуда тогда вы знаете, что вам больше девяноста?

— Я понял твои мысли. Мне стало ясно, что значит по-вашему возраст в годах, вот я и прикинул, очень приблизительно. — Да не щипай ты себя — синяки останутся, — посоветовал старик, заметив, как я пытаюсь убедиться в действительности происходящего.

— Дед, ты что, колдун? — обратился я на «ты» на правах родственника.

— Валяй, можно и на «ты». Нет, я не колдун. Я тут ни при чем. Говорю — это ты вспомнил меня. Ну, как жизнь, что новенького? — спросил предок так обыденно, словно мы виделись не позднее как позавчера.

— Дед, ты что, смеешься?! Столько новенького — не хватит жизни рассказать обо всем.

— А давай коротко. Вы тоже воюете до сих пор?

— Да, войны не прекращаются, а оружие такое страшное, что и представить себе не можешь.

— Ясно, а животных едите?

— Да, — ответил я, и чтобы хоть как-то вступиться за своих современников, добавил: — Сейчас у нас есть движения пацифистов и зеленых, которые…

— Можешь не продолжать, я вижу твои мысли. Пацифисты, мазохисты, альтруисты — навыдумывали слов, а суть не меняется. В наше время тоже есть нормальные пацаны, а есть ублюдки.

Не знаю, сколько времени продолжалась наша необычная беседа. В конце концов далекий предок покачал головой и подвел горестный итог:

— В общем, люди стали добрее, но не все и не намного. Очень медленно учатся. Столько времени прошло. Время дается для того, чтобы понять все и стать лучше. Цивилизация наша порочна. Видимо, нет золотой середины. Если ты слишком добрый — тебе залезут на голову. Если ты щедрый — оставят без штанов. Не получается, чтобы все были добрыми и щедрыми. Это только утописты допускают. Но на то они и утописты, чтобы долдонить утопии. Вселенная посмотрит, посмотрит на нашу цивилизацию, да и уничтожит как неисправимую. И начнется все сначала. Может быть, все пойдет по другому пути развития. Хотя мы со своим порочным умишком другого пути и представить не можем. Плохо это кончится, — вздохнул он и протянул мне камень, похожий на золотой самородок. — Это тебе на память.

Я взял холодный тяжелый кусочек породы и прикинул вес на ладони. «Грамм двести», — решил я и спросил деда-философа, к какому народу он относится.

— Первая мысль: сколько за него можно выручить, да?! — подначил меня дед и ухмыльнулся, сощурив синие глаза.

Мне стало неловко, однако от подарка я не отказался и быстренько спрятал его в карман.

«А может, я собираюсь употребить его на добрые дела», — нашел я оправдание.

— Наши предки пришли с той стороны, где появляется свет. Пересекли широкую воду и стали жить по соседству с другими племенами, что охотились в густых лесах. Они постоянно воевали со своими соседями, мы были сильнее других, пока не появилось племя сильнее нашего. Черные люди — это их ты видел на той стороне поляны. Страшный народ. С врагами они справляются, даже не применяя мечей и луков. Лишь несколько человек, и ваш покорный слуга в том числе, могут противостоять их чарам, воспринимают их как обыкновенных, ну, может быть, очень ловких воинов. Они охотятся за нами. Нас осталось совсем мало, да и то все мы перемешались с другими племенами, так что кто я и кто ты — не знаю.

Старик назвал мне племя, в котором он жил, но я забыл это слово и сколько ни старался — вспомнить не могу.

Разговаривая со своим предком, я никак не мог понять — как этот древний безграмотный человек так складно изъясняется.

— Да что тут непонятного? — удивился предок. — Это не я изъясняюсь, это твоя память, опираясь на твой интеллект, рассказывает тебе прошлое. Память нельзя стереть, она передается с кровью. Воспитание — сильная вещь, но память крови дает о себе знать. Человек рождается воином или ремесленником именно потому, что его предки были воинами или ремесленниками. И воспитать его, не учитывая памяти крови, очень сложно, а иногда просто невозможно. У вас это называется способностями…

Слушая своего предка, я чувствовал, как меня начинает переполнять гордость. Приятно было осознавать, что в моих жилах течет кровь такого необыкновенного человека, который легко противостоял чародеям, считая их просто хорошими воинами.

Глава 3

«Тебя не было тринадцать минут». Мой прадед — воин.

Спасение бегством в свое время.

Бывает так, что мы совершаем поступки,

абсолютно не свойственные характеру. Что

это? Может быть, рудименты оставшиеся

от предков, как усы и борода?

Я хотел спросить у старика, кто был его отец, но в это момент с ветки вспорхнул тяжелый филин, а черный лоснящийся конь громко заржал и рванулся на привязи.

Все произошло так быстро, что я почти не успел ничего понять. В одно мгновение старик оказался верхом на коне, вставшем на дыбы. Филин летал, ловко маневрируя между деревьями, то зависая на месте, то вдруг взмывая вверх и падая оттуда на головы всадников, окруживших небольшой клочок свободного пространства, на котором находились мы с моим прапрадедом. Громкие крики на непонятном языке, запах хвои и конского пота, мелькание темных фигур всадников, окруживших стоянку, — все это смешалось в необычную, но очень знакомую картину. Не знаю, почему я теперь не чувствовал страха, напротив, какое-то пьянящее чувство сумасшедшей отваги, неизвестно как возникшее в моей душе, заставило схватить тяжелый топор с длинной ручкой, лежавший рядом с деревом, на котором мы только что сидели. Уверенно отбивая удары, которые наносил мне всадник своим кривым звенящим мечом, я смеялся и чувствовал, как ловко получаются у меня все движения. Я узнал нападавшего — это его я видел в зарослях ивы. Может быть, то, что я не верил в реальность происходящего, а может, слова старика, который сказал мне, что все закончится хорошо, или все вместе давало мне столько силы и ловкости. Вдруг я увидел второго воина, неожиданно возникшего рядом с первым. Отбиваться стало труднее, и я почувствовал, что начинаю терять силы. Следует помнить, что мне тогда не было и пятнадцати лет, и сражался я с мужчинами, большую часть жизни проводившим в таких развлечениях. Все тяжелее и тяжелее становился топор, все медленнее и неправильнее становились мои движения. Вместе с силами я начал терять отвагу и уверенность, даже появилось ощущение безысходности и равнодушия…

— Беги! Беги назад, через поляну! — крикнул старик, выбив ногой кривой меч из рук всадника, который занес его над моей головой. Вслед за мечом, упавшим к моим ногам, свалился и сам воин, голова его откатилась в сторону и посмотрела на меня удивленными красивыми черными глазами.

Воспользовавшись моментом, я бросился через поляну, слыша за спиной крики сражающихся и звон железа, заглушаемые стуком собственного сердца. Я бежал сквозь густые облака тумана, вновь окутавшего все вокруг. Туман был настолько густой, что я не видел земли под ногами и больше всего боялся споткнуться и упасть.

Оказавшись в зарослях ивы, я осмелился обернуться и, все же споткнувшись о корягу, растянулся на мокрой земле. Вскочив на ноги, я посмотрел назад, но, к удивлению, не увидел ни поляны, ни старика, ни остальных участников невероятных событий. Не было елового леса, не было огромного боевого филина и красавца коня. Туман, окутавший окрестности, так же внезапно развеялся, словно его и не было вовсе. Вокруг были все те же ивы, клены и «финики». Ничего не могло подтвердить того, что все рассказанное мной действительно произошло. Хотя, нет, одно доказательство было — в моем кармане лежал самородок, подаренный предком. Я чувствовал его вес.

Оглядевшись по сторонам, я нашел свои следы, по которым и вернулся к отцу. Он, ничего не подозревая, продолжал рыбачить. К моменту моего возвращения начался настоящий клев. Отец просто не успевал забрасывать удочку, как поплавок тут же уходил под воду. В эмалированном ведре плескался добрый десяток желто-зеленых окуней.

Все произошедшее со мной казалось теперь простым сновидением. Я не стал рассказывать отцу о своем приключении, а просто сказал, что заблудился, и поинтересовался, сколько времени я отсутствовал. Отец поправил часы, растянутый ремешок которых крутился на запястье правой руки, и сказал:

— Ровно тринадцать минут. А что такое?

— Мне показалось, дольше.

— Нет, я засек время, когда ты уходил. А что у тебя с лицом? — удивленно спросил отец. И тут я вспомнил о маскировочной грязи, высохшей и стянувшей кожу.

Может быть, и правда, это было короткое головокружение от избытка кислорода, с непривычки опьянившего меня — городского мальчишку. Но чем больше проходит времени с того памятного дня, тем яснее я понимаю, что это было не простое наваждение, — Андрей замолчал и протянул руку к расписанному казахским орнаментом фарфоровому чайнику.

Было видно, что рассказчик очень возбужден нахлынувшими воспоминаниями: глаза горели, голос иногда дрожал и срывался, и тогда, смутившись, он начинал кашлять, чтобы побороть волнение. Движения его стали нервными, и еле заметно задрожали руки.

— Очень часто я вижу один и тот же сон, — продолжил Андрей, плеснув чаю на дно кисюшки. — Вернее будет сказать: сон на одну и ту же тему. Вот только события всегда разворачиваются по-разному. Мне снятся воины с черными раскосыми глазами и белой, как снег, кожей, напавшие тогда на нас с прадедом. Иногда я сражаюсь с ними в одиночку. Тогда обычно мне вонзают меч в грудь или в спину, и я просыпаюсь, крича от боли и ужаса. Бывает, что отражаем нападение вдвоем с дедом, стоя спина к спине. В таких случаях, как правило, победу одерживаем мы. Долго потом перед глазами мелькают изрубленные тела всадников с кривыми мечами. Кстати сказать, во сне я очень здорово владею любым оружием, словно меня с пеленок обучали этому искусству. Непременные участники сражений — вороной конь и огромный пятнистый филин, бросающийся в лица врагов. Я никогда не видел этой птицы, разве что по телевизору, но во сне она настолько реальна, что я могу разглядеть каждое перышко…

— Может быть, и та встреча с прадедом тоже приснилась тебе? А теперь кажется, что это было на самом деле? — высказал предположение Олег, которого в этой истории поразило присутствие знакомых ему персонажей — старика в шапке с собачьим хвостом и белокожих черноглазых людей, о которых он уже слышал от старого историка по имени Каиржан Ильясович. Странным образом возникали в его судьбе люди, имеющие отношение ко всему происходящему с ним в последнее время. Он вспомнил Шолпан — внучку той самой женщины, встречи с которой ждали все присутствующие вместе с ним в юрте. При воспоминании о девушке Олег ощутил странное щемящее чувство тоски и желание снова увидеть необыкновенные озорные глаза и услышать звук ее голоса.

— Наверное, так и есть — это был сон, короткий и яркий, как нокдаун после хорошего удара в челюсть, — согласился Андрей, надолго замолчал, потом поменял позу и принялся жевать давно остывшие баурсаки, как бы давая понять, что повествование окончено.

Надобно учесть, что была уже глубокая ночь, а в это время суток все воспринимается по-особенному. Каждый углубился в себя, переживая впечатления от странного рассказа.

Молчание прервал Омарбек, предложив выйти покурить. Все, кроме Германа и бывшего боксера Ермека, вышли из юрты.

Ночь была светлая, полная луна висела низко, казалось, что при желании можно разглядеть вулканы и кратеры. Говорить не хотелось, все молча курили, любуясь звездным небом и слушая ночную музыку степи. Вдруг где-то далеко завыл волк, и сразу же захрапели и заржали испуганные кони.

— Как воет, зараза, — сказал Олег. — «Кровь в жилах стынет», сказал бы я, если был бы поэтом.

— Это луна на него так действует, — поддержал Талгат.

— Луна на всех действует, и на людей тоже. На некоторых особенно. У меня был знакомый… — вспомнил Омарбек. — Пошли в юрту, что-то прохладно, — не договорил он и, затоптав брошенный окурок, первым вернулся в тепло «гостиницы».

— Что ты говорил про знакомого? — спросил кто-то у Омарбека, когда вся компания вернулась в юрту.

— Да все насчет того, как лунный свет действует на некоторые тонкие натуры. Был у меня один приятель, не знаю, где он сейчас. Он рассказал мне историю, которая произошла с ним как раз в такую лунную ночь, как сегодня, — Омарбек громко зевнул и замолчал, о чем-то задумавшись.

— Ну, рассказывай, раз начал, — попросил Андрей.

— А спать мы сегодня будем? — для приличия поинтересовался Омарбек, в голосе которого чувствовалось нетерпение поведать свою историю.