9.

В голове крутится только глупые вопросы. Кто ты? Откуда знаешь мою сестру? И почему-то самый страшный я и произношу вслух:

— Ты любил ее? — голос хриплый и какой-то совсем чужой.

Ревность — глупое чувство, тем более, когда для этого и повода нет. Да и кто ы зравом уме будет ревновать к мертвым? И все же — снова та же злость, что и заставляла два года упорно игнорировать сестру.

Довольно.

Приходится смотреть в упор на лобовое стекло, чтобы не расплакаться снова, чтобы опять не утонуть в боли, чтобы не захлебнуться в злости.

Он долго молчит. Где-то на подсознании ощущаю, что Олег напряженно всматривается в мой профиль, и думает-думает-думает. В этот момент почему-то отчетливо осознаю, что он — взрослый, а я по сути еще ребенок, и совсем не хочу расти.

Максималистка, как и многие в этом возрасте. А еще почему-то думаю, что знаю все и понимаю тоже все, хотя на деле — всего лишь слепой котенок, пытающийся неловкими шажками пробраться к двери. Как это лечится? Да никак, только опытом прожитых ситуаций. Возможно. Но далеко не факт.

И все же молчание не кажется тяжелым, в теплом салоне автомобиля, все, что происходит, выглядит таким правильным. Теплая сильная рука Олега, все еще сжимающая мой кулак, является последним якорем.

Не повода для ревности, есть только повод для грусти.

— Она была из тех, кого любят все. Но ты и сама это знаешь, — голос преподавателя звучит грустно и как-то обреченно, а я инстинктивно киваю. — Мы с ней вместе учились. На философский факультет я пошел только после бакалавриата, который, не поверишь, закончил по специальности «статистика». Ничего не напоминает? В группе абсолютно все относились к ней хорошо, все преподаватели ставили Свете оценки, которые, как тогда мне казалось, она не заслуживала. Это ранило… Все, что бы я не делал, я делал хуже нее. Никто меня не любил и не общался со мной, я был изгоем. Денег вечно не хватало даже на еду, не говоря уже про модную одежду или даже какую-то технику. Годы шли, а вместе с ними и моя неприязнь к Свете, но вот однажды она подошла к моей парте, молча поставила на нее судок с какой-то едой и также молча ушла. В тот момент все смотрели на меня, и сдержать себя от того, что бы с позором выбежать из аудитории, оказалось невероятно сложно. Но задрот-ботаник пересилил себя и открыл злосчастную коробку у всех на виду. В ней была гречка, несколько котлет и кусок пирога. Звучит тупо? Это и правда выглядело тупо, но только не для меня. Тогда я спрятал эту коробку к себе в рюкзак и с нетерпением ждал, когда можно будет убежать в общежитие и съесть это все. На следующий день Света снова принесла еду, я хотел отказаться, но ей было все равно. А после пар она поймала меня в коридоре…

— Воронцов, идем я приготовлю тебе что-то, — Света хамовато смотрела поверх своих стильных очков.

Казалось, что ей совсем плевать на то, что думают другие, и если она решила сделать что-то, то все. Она была из тех, кто буквально давил всех собой, уничтожал своей яркостью. Люди смотрели на Свету, как на единственный источник тепла. Почти боготворили, обожали.

Руки почему-то потели, пришлось преодолеть себя и посмотреть прямо в глаза девушке:

— Не стоит…

Нет, и правда, тогда очень неловко почему-то стало — как такая девушка может помогать изгою вроде меня?

Она только громко фыркнула и схватила меня за запястье. С того момента и началась наша дружба. Именно Света сделала меня таким, какой я есть сейчас. Именно она помогла обрести уверенность. Именно она помогла мне найти работу и натолкнула на магистратуру на философском. После университета мы не общались, она вышла замуж и куда-то пропала, а я стал тем, кем должен был быть. Ты спрашиваешь, любил ли я ее? Конечно, но не так, как кажется с первого взгляда. Она заменила мать, которой всегда было плевать на меня…

А потом я увидел тебя — такую же яркую и такую же невероятную, как и она. И понял, что помогу точно так же, как и Света помогла мне.

Олег замолчал, становится еще грустнее, слезы сами наполняют глаза. Хочется упасть на землю и рыдать. Хочется пить дешевый джин и рвать на себе рубашку. Хочется…

Жаль, что я ненавидела ее за то, что не могла быть такой же. Зависть и злость умноженные на собственные комплексы.

— Успокойся, все наладится, — Олег с силой притягивает меня к себе, обнимать его совсем неудобно, и все же…

Хорошо, что он рядом.

— Я не успела ей сказать, как сильно ее люблю, — только и могу прошептать своим осипшим от рыданий голосом.

Воронцов целует в макушку и говорит именно то, что нужно:

— Поверь, она это и так знала. Просто знай, что я с тобой.

Иногда знать недостаточно.

<center>***</center>

Родной город встречает унылой погодой и убожеством. Забитый аэропорт, обшарканные автобусы, печальные люди. Никто никуда не спешит. Закрываю глаза и вдыхаю запах дома. Олег куда-то меня ведет. Шаг. Шаг. Шаг. Но все это не имеет значение, когда ты мертв. Боль снова и снова впивается в кожу тысячами иголок, и я не знаю, как ее можно пережить.

Внезапно накатывает осознание жестокого обмана. Несмотря на спешку, все же останавливаюсь. Почему-то в этот день хочется знать только правду и ничего, кроме нее.

— Зачем ты соврал? — тихо спрашиваю, пытаясь не смотреть в глаза.

Олег непонимающе хмурит брови, видимо, пытаясь понять, о какой именно лжи идет речь.

— Когда?

Значит, это случалось больше одного раза. Занятный факт, нужно запомнить.

— Когда сказал, что любишь.

Все же решаюсь и теперь замечаю в шоколадных глазах чистую, незапятнанную боль.

— Потому что только так ты смогла бы мне довериться.

— Это жестоко, — едва слышно говорю.

Он крепче сжимает мою руку.

— Прости.

Ему и правда очень жаль, знаю. У Ярослава много недостатков, но есть и одна самая замечательная в мире черта — моментально прощать близким, то что нужно простить. Чему-чему, а этому стоило бы поучиться у него.

— Хорошо, — киваю.

<center>***</center>

Таксист ничего не спрашивает и ничего не говорит, это дает дополнительное время для того, чтобы подумать. Из открытого окна немного дует, хочется укутаться в теплый плед и забыть обо всем на свете. Но вот только таких чудес не бывает, эту боль надо пережить.

Звонит телефон, на автомате отвечаю, даже не смотря на экран.

— Алиса, все нормально? — на том конце провода четко улавливается обеспокоенный голос Яра — человека, которого я все еще люблю.

Вспомнил?

— Зачем ты звонишь? — голос все еще сиплый, и сейчас меньше всего на свете хочется слушать нелепые заверения в любви.

Там — Ярослав молчит, тут — Олег сжимает ладонь, слыша каждое слово этого странного диалога.

— Только сказать еще раз, что я безумно счастлив от того, что ты со мной случилась. Я так тебя люблю, Алиса.

— Это не к месту, Ярослав, — сухо отвечаю.

Олег не выдерживает и выдергивает трубку из рук:

— Послушай меня, если бы ты ее любил, то был бы сейчас рядом, а не звонил и распускал нюни. Твои слова ни к чему.

И вешает трубку. Он ничего не говорит, только смотрит-смотрит-смотрит. Наверное, прикидывает, насколько сильно ранил этот разговор его нерадивую студентку, но не замечает одного — мне абсолютно все равно. Потому что эти глупые чувства ничего не значат, и потому что этой детской любви пора закончится.

— Я любила его как звезду, как какой-то осколок величия, до которого теперь не дотянуться, — только и говорю, а затем отворачиваюсь.

Ударяюсь в патетику с головой, так как эта строчка вот уже несколько часов крутится в голове. Во всем мире остается только тепло чужой руки. Кажется, что Олег понимает все на свете и знает, что именно в этот момент больше всего я нуждаюсь во взрослом. Потому что пока не готова взять это тяжкое бремя ответственности на себя, а никто другой не поможет. И это значит куда больше, чем какие-то глупые чувства и бесконечные «люблю». Потому что это гораздо важнее, когда речь идет о реальной жизни, а не о детских играх в отношения.