7.

Яр смотрит на меня с опаской, как будто не может поверить в то, что только что услышал, и я прекрасно его понимаю. Сама не думала, что хоть когда-то решусь на подобное, но так уж вышло, что именно сейчас признание нужно больше всего на свете. Нет ничего более тягостного, чем слова, которые отчаянно хочешь произнести, но не имеешь моральных сил это сделать.

Но если долго-долго хранить какой-то секрет, его непременно хочется рассказать, снять с себя бремя молчания. Да и толку скрывать чувства? Поберечь Яра? Не уж, спасибо, лучше разорву все тонкие нити между нами. Да, это любовь, но и такое можно исправить — временем, усилием, надеждой, но уж никак не молчанием. И не рассказав ему, чтобы мне пришлось делать? Годами надеяться, что Яр и Оля разведутся? Или еще лучше — надеяться стать извечной любовницей, в который нужно прятаться по отелями и кустам.

Нет уж.

— Почему ты молчишь? Разве тебе неприятно? Разве тебе это не льстит?

Говори, дурак. От следующих слов много чего зависит — например, мое спасение.

Знаю, что «лучшая защита — нападение» не всегда помогает, а иногда оборачивается не совсем приятными последствиями, но ничего не могу с собой поделать. Одновременно и страшно, и легко, и даже как-то хорошо от того, что невысказанное больше не будет терзать.

Он устало закрывает глаза, устало вздыхает и делает то, что я от него не ожидаю — подходит к стене и со всей дури впечатывает в нее свой кулак.

Злиться? Но на что?

— Какого черта ты это сказала только сейчас? — голос его звучит тихо, но очень злобно.

В нем столько ярости и гнева, что хочется спрятаться и больше никогда не вылазить, но я стоически терплю. Его просто трясет от чувств, и зрелище выглядит устрашающим. Конечно, понимаю, что поступила жестоко по отношению к нему, не дав спокойно наслаждаться семейной жизнью, но не могла иначе. Невысказанные слова и так годами душили.

Яр не смотрит на меня, кулак его по-прежнему прижат к стене. Упирается взглядом в пол и мелко дрожит от злости. Подобная реакция напрягает, не это я ожидала услышать. Что угодно, но не такие откровенно негативные эмоции. Да пусть бы хоть трижды жалел, лишь бы вот так, без причины не гневался. Это ведь всего только мои глупые чувства, и в них нет ничего ни позорного, ни плохого.

Можешь забыть, если тебе так <i>неприятно.</i>

— Почему молчала? — тихо произносит, не отрывая взгляда от пола.

— Что? С чего бы мне рассказывать про свои чувства? — удивляюсь.

Не решаюсь подойти к Яру, мало ли какую реакцию это может вызвать. Даже немного боюсь того, что он в состоянии сделать сейчас.

— Да к тому, что я тебя тоже любил как последний дурак! А ты просто не обращала внимания, вся такая из себя ледяная принцесса! — выдает на одном дыхании, едва не задыхаясь от злости и негодования.

Вот это поворот. Показалось или он действительно только что сказал, что мы мучились только из-за собственной трусости? Лучше бы показалось.

— Что ты мелешь? Да ты же со своей Оленькой три года носишься, как дурень с писаной торбой! — не думая, выдаю. Все еще не хочу расслабляться ни на секунду, чтобы не строить в голове гипотетических ситуаций; чтобы не прикидывать, как могло быть, но как не стало; чтобы не упасть без сил на пол, проклиная все на свете.

Поэтому стараюсь не задумываться ни о чем, а просто пороть чушь.

Он наконец-то оставляет в покое стену и опускает кулак. Замечаю, что эта его сублимация оставляет кровавые следы на краске и неприятные раны на костяшках. Яр поворачивается ко мне так медленно, что это настораживает. Губы его плотно сжаты в тонкую линию, в глазах — страх, кровь стекает по пальцам на пол.

Мы слишком долго молчали.

— Да потому, что я всегда тебя любил, вот только обязан быть с этой дурой, иначе ее папенька сделает мою жизнь невыносимой. Если бы ты хоть словом намекнула о своих чувствах, я бы бросил все и сделал бы все возможное, чтобы выбраться из этой грязи. Нет же, ты предпочла молчать, убивала сама себя на радость Оле.

Ага, это еще я виновата? То есть именно я должна была каким-то волшебным образом узнать о его чувствах? И это при условии, что Яр, вроде как, все это время был «занят», так что мои чувства в любом случае оказались бы не в тему. Очень хорошая позиция — обвинять другого человека в том, на что не мог решиться сам.

Теперь Ярослав стоит совсем рядом, приходится запрокидывать голову, чтобы смотреть прямо ему в глаза.

— Странно, но я думала, что после того, как скажу тебе правду, все наконец-то станет на свои места. Это было бы честно по отношению ко мне. Ты бы отпустил меня, и я бы попыталась стать счастливой где-то там, где чувства к тебе не разрушали бы. Но вместе тем я больше года мечтала о тех словах, что ты произнес несколько минут назад. Казалось, что они могут перевернуть весь мой мир. Теперь, когда все это произошло, я не чувствую ничего, кроме липкой грязи, которая, кажется, прилипла к телу вместе с тобой. Лучше бы сказал, что жаль. Лучше бы не давал надежды. Лучше бы послал к черту. Все лучше, чем это идиотское чувство, будто не все потеряно. Отпусти меня, — не прошу, умоляю.

Еще немного и упаду на колени.

Яр наклоняется еще ближе и прежде, чем коснуться моих губ своими губами, шепчет:

— Не могу.

Не знаю, сколько это длится, но складывается ощущение, что не меньше вечности. Он целует так, словно мечтал обо этом всю жизнь, и мне только и остается, что мысленно сказать «спасибо» Олегу, который заставил меня признаться в своих чувствах другу.

Он ласково шепчет мое имя, катает его по языку и пробует на вкус губы. Я растворяюсь в том ощущении, о котором мечтала ночи напролет, молю, чтобы никогда не кончилось, хотя и знаю, что у всего есть цена. Сегодня поцелуй, а завтра еще больней смотреть на то, как Яр ведет к алтарю другую. Люди не должны страдать из-за эгоизма таких людей как Оля — наделенных определенной властью. И, наверное, единственный способ не стать их жертвой — стать таким же, вот только я не хочу. Игры с человеческими жизнями оставьте для кого-то другого, господа.

— Алиса, — умоляет он, отрываясь на секунду от моих губ.

И я знаю, чего он хочет — чтобы я решила за двоих, что делать. Бежать или остаться? Только сейчас или навсегда? Я слишком много думала о нас, поэтому не могу адекватно принять решение, но и Яр тоже, видимо, думал достаточно. Никто из нас не может решить.

Его руки под моим теплым свитером, трогают живот и спину, и я отдаю себе отчет в том, чем это вообще все может закончится. Отдаю и принимаю как должное. В конце концов Яр был моей первой любовью несколько лет.

— Не пожалеешь? — лукаво спрашиваю, отрываясь от губ.

— Алиса, — снова умоляет.

И становится понятно, что нет, не пожалеет. Слишком долго ждал и слишком много сил потратил на то, чтобы забыть. Неважно, что будет завтра или послезавтра, когда есть сегодня.

Прерывает нас телефонный звонок, и приходится отвечать, хотя Слава и, на несколько секунд отрываясь от меня, хрипло простит забить. Я и бы забила, но возникает ощущения того, что этот телефон решит многое. Знаете, как это бывает? Чистая интуиция, странное чувство, которое почему-то оказывается верным.

— Да, мама, — парень все так же нависает надо мной.

Становится неловко. Его дыхание у меня на коже. Его дыхание у меня на сердце. Его дыхание у меня в душе. Его дыхание — начало и конец всего. Почти не слышу того, что говорит мама, так сильно бьется сердце.

— Алиса, случилось ужасное. Света разбилась на машине, — мама плачет на той стороне телефонной связи.

Вырываюсь из плена по имени Ярослав, роняю телефон на пол, чтобы через секунду поднять его и дрожащим голосом произнести:

— Держитесь там, я выезжаю на вокзал.

Мама снова всхлипывает, ее рыдания рвут душу, но все, что могу сейчас делать — попытаться не сойти с ума раньше времени. По крайней мере, пока не увижу родителей.

И не увижу <i>ее.</i>

— Хорошо, мы ждем.

В оцепенении нажимаю на «закончить вызов» и сползаю на пол. Все попытки сохранить здравый рассудок опадают на пол мертвыми листьями.

Нет.

Только не это.

Почему всегда случается что-то плохое?

— Что случилось? — Ярослав опускается на колени передо мной, бережно берет лицо в свои руки и вытирает тыльной стороной ладони слезы.

— Света разбилась, — едва слышным голосом произношу.

Сами эти слова — жуткая правда, от которой не убежать, но их нужно произносить, чтобы принять. Вообще психологи даже, кажется, утверждают, что людям потерявшим что-то или кого-то надо говорить об этом, чтобы они могли смириться.

<i>

Разбилась</i>, — первый шаг к принятию.

— Блядь, я должен поехать завтра к родителям этой идиотки. Что же делать? — Ярослав прижимает меня к себе и успокаивающе гладит по голове.

Вот только все почему-то не так, как должно быть.

В голове проносится мысль, которая первые секунды кажется безумной.

— Нужно позвонить Олегу.

Слава недовольно морщит лоб.

— Это твой парень? — раздраженно спрашивает.

— Нет, но он представился им, — дрожащими руками ищу его номер телефона среди контактов.

Как хорошо, что он не послушал меня и все-таки вбил свой номер.

Длинные гудки бесят, а томительное ожидание наедине с человеком, который вызывает столько неоднозначных чувств, выводит из себя. Пытаюсь не думать о Свете, спихивая все мысли в русло под названием «Яр».

Олег берет далеко не сразу, но голос у него радостный. Явно не ожидал, что я ему позвоню. Наверное, на что-то надеется, ну и пускай — не до этого сейчас.

— Ты что-то хотела, Алиса? — он даже будет <i>рад</i> помочь.

— Мне нужна твоя помощь.

Голос сейчас сиплый, и поэтому Олег сразу догадывается, что я говорю сквозь слезы.

— Почему ты плачешь? — вся его радость мгновенно исчезает.

Теперь Олег сама серьезность и сила, которой так не достает Ярославу. И снова та же фраза, которую нужно принять, с которой надо смириться и научиться жить:

— Моя сестра погибла.

Нужно научиться говорить эту фразу так, чтобы голос не дрожал и чтобы слезы не лились сразу рекой.

— Буду через семь минут, — тут же отвечает, и я слышу, как закрываются двери его квартиры. Наверное, уже выходит.

— Тут Яр, — почему-то решаю сообщить.

Он недовольно хмыкает.

— Я понял.

Смотрю прямо в его небесные глаза Ярослава и говорю:

— Уходи.

Слезы по-прежнему стекают по щекам.

Слишком больно.