2.

Утро не предвещает ничего — ни хорошего, ни плохого. Еще одно пустое и безликое начало дня, заставляющее желание лечь обратно в нагретую теплом постель с каждой секундой все больше и больше. Укутаться одеялом, лечь на мягкую подушку, сделать вид, что ничего помимо этого крошечного мирка не существует, да и не имеет права существовать по определению.

Вот только.

Универ не дремлет, знания не ждут, конспекты не пишутся сами по себе. А еще «энки» нарастают опасными темпами, так что я, одетая и умытая, тянусь к метро. Безразлично и холодно, одинаковые люди, играющие в шарики на смартфонах, грустные студенты, мечтающие все о той же постели, и бабульки, торопящиеся неведомо куда. В этом мире ничего не меняется. И все чувства блекнут на фоне этого зябкого мороза, от которого бросает в дрожь да так, что ничто не может согреть — ни теплая вода, ни одеяло, ни бокал вино. И кажется, что желание жить, какой-то дурацкий огонь, который есть в каждом человеке, понемногу меркнет на фоне невероятного холода. Даже жгучая, болезненная любовь остывает и умирает.

Иду на это нарочно, но не сознательно: убиваю внутри все, что может дышать и быть человеком. Знаете, удивительно, насколько быстро человек умудряется забыть самые ужасные вещи. Мозг уничтожает практически все воспоминания, оставляя только легкую дымку и голые факты — проснулся, упал, заснул. Нет ни боли, ни страха, ни ярости, которая, казалась, будет длиться и длиться. Нет ничего, кроме осознания того, что все это, конечно, было, но уже несущественно.

<i>Криогенезируюсь</i>.

Растворяюсь в окружающей среде, лежу бездумным овощем, лишаюсь всего, в чем есть смысл. Падать на дно не так уж и жутко, этого дикого, животного страха лишаешься еще в тот момент, когда есть, что терять. Дальше — только холод, разлитый по венам, артериям и капиллярам. Мороз, который можно выжечь разве что жертвенным огнем. И за ним нет ни боли, ни сожалений, ни даже того самого страха — только чистая, затягивая в себя пустота.

Тело реагирует на состояние разума вполне адекватно: руки мерзнут, в глазах — пустота, на лице — застывшая в муке маска. Люди зовут такое состояние апатией, я — спасением.

И в тот же злополучный день звонит обеспокоенный Слава и просит о встрече. Как будто не понимает, что кому-то из нас двоих уже все равно.

Безразлично. Плевать. Без разницы. Индифферентно. <i>Соглашаюсь.</i>

Опаздываю на место встречи и знаю, что он подождет. Чувства почти мертвы, но память при мне — он всегда меня ждет. Я всегда любила пафосные речи, нелепые метафоры и опоздания на пол часа. Что скажет Ярослав?

«Алиса, я всегда тебя любил, будь со мной!» — упадет на колено и зарыдает.

Смешно.

«Алиса, я женюсь!» — ласково улыбнется и позовет свидетельницей на свадьбу.

Больно.

«Алиса, я гей!» — достанет из-под стола Мануэля — горячего испанского гея и страстно поцелует его.

Нелепо.

«Алиса, я создал свой клон, делай с ним что хочешь», — достанет вместо Мануэля Славу || и пожелает счастья.

Нереально.

— Алиса, я волнуюсь. Что с тобой случилось? — на самом деле ведь волнуется, в лазурных глазах плескается обеспокоенность.

Ну что ты, милый, не стоит. Тут ничем уже не помочь. Помнишь, говорила, что кого-то из нас убью? Так вот, этим кто-то буду я, потому тебя все же жалко. Живи и радуйся, все предельно просто.

— Ничего, Яр. Я все та же дурочка Алиска, которую ты заметил два года назад, — с сарказмом произношу, слово «дурочка» очень точно описывает мой внутренний мир.

Он качает головой, глубоко вдыхает и нарочно медленно произносит:

— В тебе не осталось практически ничего от той Алисы. Прости, но все, что есть у тебя — это сарказм и язвительность, — вижу, что ему тяжело произносить эти слова.

Ярослав тоже любил пафосные, нелепые речи — наверное, думал, что ими можно что-то изменить. А, возможно, просто был таким же максималистом как и я.

Наверное, думает, что таким образом сможет как-то меня зацепить и расшевелить, но черта апатии уже пройдена давно. Только острие ножа продолжает впиваться в измученное сердце.

<i>Не мой.</i>

— Значит, ты меня плохо знаешь. Что-то еще? — приподнимаю бровь.

Запускает ладони в свою темную шевелюру, и я буквально чувствую, как в его голове проносится: «Нужно ей помочь. Только бы не навредить, только бы не сделать хуже». Клятва Гиппократа заклеймила его сердце. Но не все из нас ее приняли, не всем суждено стать хорошими людьми. Да и зачем? Какой толк о того, чтобы быть хорошим? Какой толк вообще помогать другим, если в конечном итоге не получаешь абсолютно ничего хорошо? Чего ради? Ради галочки?

Тоже мне.

Молча встаю и выхожу. Ярослав не пытается остановить, за и зачем останавливать глупенькую дурочку, не желающую принимать помощь великомученика? Пусть себе идет на все четыре стороны, пусть ей будет больно, пусть умрет.

<center>***</center>

В ту ночь не спится, а так же в следующую и еще одну после нее… Яр не звонит и не приходит. Обиделся?

Безразлично.

Лучше слепо верить в ложь, чем испытывать постоянно боль и досаду, страдать по человеку, с которым никогда не сможешь быть вместе и слепо надеяться. На что — непонятно. В какой-то момент это все просто нужно оборвать и начать все сначала. Знаю только одно — спасение необходимо, иначе недалеко и умом двинуться. Но какое, к черту, спасение, если единственный спасатель ушел в отставку? Плевать.

<i>Пускай.</i>

Кто сказал, что спастись невозможно самостоятельно? Кто вообще придумал дурацкие правила типа: «Клин клином»? Я достаточно сильная для того, чтобы забыть человека, которого любила столько времени. Это как бросить курить.

Только немного сложнее.

<center>***</center>

Он приходит на четвертый день, когда еда в холодильнике закончилась, уродливые синяки под глазами заняли свое законное место, а гнетущая боль практически исчезла. Приходит с ним и приторное понимание того, почему люди начинают пить… Я ломаюсь, и вот еще немного усилий — и все.

Он является с пустыми руками и такими же уверенно обосновавшимися синими кругами в надлежащем месте.

Это немного греет.

Самую малость.

Где-то глубоко в душе.

Покорно впускаю в квартиру, и Ярослав несколько обреченно осматривает территорию и не находит слов. Всегда аккуратный и уверенный в своих силах не может поверить в то, что бывает кто-то настолько равнодушный к порядку. Но мне все равно, его образ уже несколько померк. Пусть будет счастлив тот, чьей звездой я так и не стала; пусть светит для него его собственное солнце.

Хочешь сказку? Расскажу тебе, так и быть.

Жила девочка в мире жестоком и любила она цветы: георгины, азалии, маки ну и самую малость — розы. Эта девочка так хотела завести себе друзей, что невольно забыла про правду, уплыла в мир фантазий. А потом появился он — слишком взрослый и слишком умный, и дарил ей, конечно, цветы, но всегда одни только розы. А затем сдирал шипы и бросал их ей четко в рожу, положил в коробку, доставая иногда для мук, и ломая то руку, то ногу, развлекался дни напролет. Девочка много рыдала, доставала шипы от розы из щек, губ и бровей. А однажды совсем убежала, ненавидя его сильней. Он не гнался. И даже не шел. Весь укутался дрянными розами, проклиная всех людей и меня, конечно же, тоже.

Ой прости, <i>девочку</i> тоже.

В те дни, когда мы только познакомились, его огонь пылал не ярче моего. Мы оба горели словно звезды: солнечный принц и солнечная принцесса. Оба несли этот крест достойно. Оба желали чего-то большего. Мы несли свет в этот мир, а мир давал нам взамен немного удачи.

Но проходило время, и я даже не замечала, как огонь Яра понемногу затмевал мой собственный. Я становилась его тенью, и пока в нем горел пожар, во мне тлел лишь жалкий уголек.

И теперь он стоит передо мной, такой молодой, прекрасный и чарующий, и спрашивает о том, что со мной произошло. Почему я стала такой? Мужество, которое помогло бы честно ответить на этот вопрос, давно угасло. Знаю, что лучшим было бы сказать всего три слова, десять букв, но они давно застряли в горле.

— Почему ты со мной случился? — произношу хриплым голосом, всматриваясь в синеву глаз.

Ярослав даже улыбнулся.

— Дурочка, люди не случаются, а рождаются.

— Нет, они рождаются лишь за тем, чтобы с кем-то в определенный момент случиться.

Хмурится и подходит на шаг ближе, теперь между нами всего пол метра и маленькая пропасть, куда падают все мечты.

— Ты была бы счастлива, если бы не встретила меня? — грустно спросил, приподнимая бровь. Вижу, что только делает вид, что улыбается.

— Так бы было легче, — не отрываюсь от его глаз.

— Кому? — опасливо приближается ко мне.

Следующее слово уже говорю ему почти в губы, даже не осознавая всей ситуации:

— Мне.

— Если бы ты со мной не случилась, ничего бы этого не было. Я бы погиб. Ты хочешь моей смерти? — вкрадчивый шепот демона, желающего купить душу за три копейки на блошином рынке презренных людишек.

— Нет, конечно, не говори ерунды. Просто теперь погибаю я.

Звучит как оправдание, но как можно не оправдываться, если парень твоей мечты стоит совсем рядом и совсем не волнуется о том, что кто-то из нас двоих на грани.

Между безумием и всепоглощающей болью.

— Значит, виной всему мое поведение? Что я сделал не так?

— Это тяжело объяснить. Ты слишком яркий, моего света больше не хватает, теперь ты испепеляешь меня.

— Это чушь, Алиса. Именно ты меня сделала таким, без тебя я — ничто. Да и хватит этих высокопарных речей, говори, как есть. Не нужно метафор, только правда.

— Хочешь правду? Пускай, только потом не жалей о том, что услышал. Ты не способен на то, что я от тебя хочу. Я отдала тебе все, ты прав. Теперь дай мне спокойно умереть.

— Я тоже умру в таком случае, — говорит так серьезно, как будто и правда умрет. Не стоит делать этого ради меня, вон есть Оля, которая с радостью примет такую жертву.

— Глупости, — только и могу ответить.

— Я спасу тебя.

— Дерзай, — выплевываю последнее слово и разворачиваюсь спиной, таким образом показывая, что разговор окончен.

Звук его шагов говорит о том, что точка в разговоре все же поставлена. Ярослав исчезает из квартиры, а я молюсь неведомым богам, что бы он так же уверенно исчез и из сердца.