Средь обещаний сна пустого,
Среди зеркал и нежных слов
Арсеньев плыл, цепляясь робко
За простыни тугую плоть.
Шинок на веру был притоном —
Не лучшим местом для людей,
Идущих торною тропою
В мир алых роз, в мир вечных дней…
Арсеньеву всегда неловко
И тошно было на душе,
Когда, исподнее отбросив,
Он гарцевал на сладком дне…
Распластанной и влажной глиной
Под ним стонала Тишина
И только в алы, спелы губы
Не разрешала целовать
Себя: «Негоже, — говорила, —
Тебе моих касаться губ —
Нельзя влюбляться в нелюбимых,
Мне ни один из вас не люб».
Он оставлял на стуле деньги
И выходил бесшумно прочь.
И ветер бил в глаза, и слёзы
К вискам текли, он их рукой
Смахнуть пытался. Злой походкой
Раскалывал ночную тьму,
Кричать хотел.
Разбить все окна.
Убить детей.
Начать войну…
И выйти белым, чистым, светлым,
Безвинным агнцем, как дитя…
Ночь палою листвой смеялась,
Под сердце впрыскивая яд
Из ярости самосожженья,
Из бесконечно хмурых дней,
Из веры в завтрашнее утро,
Из ненависти к самому себе…
Дорога вынесла к больнице.
Он в дверь забил забора жердь.
Обдал всё зданье керосином
И, подпалив, направил в лес
Стоп нерадивое шептанье,
А в спину бился дикий крик:
Тиф правил бал, и в лазарете
Мест не было —
Он переполнен был…
Горели дети,
Бились люди
В окон расплавленную твердь,
Толпа сбиралась рядом с домом
На диво страшное глядеть.
Тушить собрались лишь под утро,
Когда сгорело всё дотла
Хватились доктора иуды,
А доктора и след пропал…
Ушёл предатель. Вне закона
Объявлен был, его искать
Отправили Черных Федота
С приказом ясным — расстрелять
На месте нахожденья гада,
Предать земле подальше с глаз.
По возвращеньи сельсоветом
Заведовать Федот бы стал.
Отметим сразу — не вернулся.
Пропал в лесу.
Залёг на дно.
Совет махнул на всё рукою,
А через год пришёл Махно…
Шёл во главе кровавой банды
Арсеньев, лютый атаман,
На вороном коне Буране
С нагайкой плачущей в руках…
Нагайка плачет свежей кровью,
На стали алое пятно…
Полупустое на дороге
Лежит отдавшее тепло,
Повергнутое наземь тело
Без головы,
Без лишних слёз,
А голову несёт Арсеньев,
Как сувенир или клеймо…
Он улыбается,
Коня пришпорил
Да оглядел пришедший люд.
«Иуда!», — прокричали робко, —
«Ты детский лазарет поджёг!»
«И подожгу.
Ещё.
Ещё.
Сожгу, коль это нужно будет.
Никто вовеки не осудит —
Свободен я
От всех оков!»
И голову он наземь бросил,
Сошёл с коня,
Пошёл в народ.
«Я вас освобожу от боли,
От горестей и от забот.
Не будут больше комиссары
Стоять над вашею душой —
Мы, леса жизни санитары,
Их выгоним метлою вон!
Метлой железной, да по главам,
А вам оставим в поле хлеб,
И землю, что веками отбирали,
Вернём крестьянам!
Кто не с нами — смерть!»
Откликнулись самоубийцы
Тройным «ура!», и шапки вверх
Подкинули все кроме Диких
Устина, Марьи, их детей.
«Ты не согласен с новой властью?», —
С угрозою спросил Борис.
«Я против,»- отвечал крестьянин, —
«Я против, если власть убийц
Возносит ко престолу Бога
И делает из них святых…
Ты проклят навсегда,
Ты проклят!
Проклят!..»
Но выстрел оборвал сей крик.
«Кто ещё хочет пуль отведать,
Кому не дорога земля,
Кто хочет повидаться с небом,
Прошу ко мне. Всего на шаг».
Арсеньев упивался властью,
Он наслаждался страхом, злом,
Он чувствовал покорность стада
И стал искать свободный дом…
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.