4.

«Товарищ Арсеньев,

Исполнен приказ,

И вы награждаетесь грамотой ценной...»

«А с ними…

Что с ними?

Как Ванька?

Как Авр?»

«Всё по законам военного времени...»

И сник Борис,

Опал с лица,

И стёк по стенке

В бессознанье.

Ему под нос нашатыря:

«Бори Сергеич, вы в порядке?»

«В порядке я. Чего пристали?

У вас здесь душно, чёрт возьми!

Так значит, двух кадетов расстреляли?»

«Так точно, Борь.

Рассадник зла сожгли».

«Сожгли...»

В приёмной пауза повисла.

Бессонов положил на стол

Папье из кожи с вензелями,

Тиснённым золотом гербом.

Арсеньев бросил: «До свиданья»

Через плечо, в окно смотря,

Бессонов вышел, честь отдавши,

И дверь прикрыл. Не торопясь

Борис вернулся к жизни, свету

И, под сукно убрав папье,

Трубой Иерихонской крикнул:

«Входи, любезный, кто ко мне!»

Вошла старушка. Вся седая.

По плечи кутанная в шаль.

«Борис Сергеич, помогите:

Мой Сашка подпалил сарай...»

«А я при чём?»

«В сарае Змейцев.

Мой сын меня отправил к вам...»

Арсеньев встал. Халат набросил

Да прихватил свой саквояж,

И вышел вон.

Сосредоточен,

Спокоен, собран и упрям.

Дорогу знал. Ананьев Сашка

Был первый на селе буян.

Жил на отшибе. Пил. Шабашил

У Змейцева за три рубля.

Недавно Змейцеву открылось,

Что дочь его в Санька влюбилась,

И от него же понесла…

Теперь горит бедняга Змейцев,

А Сашка доктора позвал…

За три версты доносит запах

Пожара злой ноябрьский ветр.

«не опоздать бы», — шепчет Боря,

Срываясь на неспешный бег…

И что же видит по прибытьи?

Горит сарай,

Поставлен стол,

А за столом треклятый Змейцев

Пьёт деревенский самогон…

С ним рядом Санька, да в исподнем,

С натёртым сажею лицом…

«Вы, доктор, сильно припозднились!» —

Кричит ему нестройный хор…

«Ты слышишь, Борька? Я женюсь!

Ну что стоишь? Прийсоденяйся!»

Арсеньев буркнул, плюнул зло

И развернулся, не прощаясь.

А за спиной

Стаканов звон.

А за спиной

Пустая песня.

А за спиной

Смешливый стон:

До смеха плач

И плач от смеха…

Борис на миг остановился,

Махнул рукой на чистый свет

И к пьющим присоединился:

Стакан налит — и Горя нет…

У пьяных языки, как дети,

Выбалтывают души до крови,

До самой распоследней тайны,

До подсердечной истины.

Вот и Арсеньев раскололся

Под действием паров спиртных,

Что двух друзей убил случайно,

Что дом поджёг, что не простит…

А впрочем, здесь остановился

И, рассудив, что слишком пьян,

Упал лицом в бадью с капустой.

Препровождён был в сени. Спал.

И утро встретил бедный доктор

Среди хламья, чужих сапог.

Халат был снят, портфель распорот,

И пёс поскуливал у ног…

Арсеньев помнил речи, мысли,

Арсеньев помнил свой стакан.

Стакан пустел, слова летели…

Он помнил, что был очень пьян…

Стараясь двигаться бесшумно,

Поднялся он, халат нашёл,

И заливаясь — краской? кровью? —

Спокойно выскользнул во двор.

Путь доктора лежал к «Обрыву» —

Любимому его шинку —

Желал несчастный кружкой пива

Залить свой стыд, вину свою.