3.

Аврелий же сидел в квартире,

Пил горькую четвёртый день.

Вино закончилось часа в четыре

После полудня в первый день…

Гоняли Яшку за «Столовой».

Не раз гоняли и не два.

От пьяных дум и разговоров

Раскалывалась голова.

Арсеньев говорил о «красных»

О справедливости «ревлюционных» дел,

О митингах, кровавых стачках,

О том, что царь бананы ел…

Молчал Босой.

Молчал Аврелий.

Копилась злоба в кулаках,

На третий день Борис Арсеньев

Валялся под столом, орал,

О том, что собрались буржуи

В квартире этой, ни ногой,

Он больше никогда не будет

Здесь отдыхать. На посошок

Просил налить. Ему не дали.

Он вышел злой, захлопнул дверь.

Остались двое: я да Ванька,

И вот уже четвёртый день

С восхода до восхода бьёмся,

Чтобы увидеть дно стакана,

Чтобы земля обетованна

Явилась нам в молчаньи грозном…

Вот юный, девственный утёс,

Вот степь широкой, тёплой дланью

Вот лес,

Вот небо,

Дверь с петель

Сры —

Ва —

Ют!

Ворвались десять человек,

Собой заполнили пространство,

И принесли с собою снег,

Снег с запахом ружья и масла.

От них тянуло пустотой,

Бессмысленной тоской и злобой,

А мы смотрели в потолок,

Со стен безмолвные иконы

Взирали на красноармейцев

И нас, заблудших сыновей,

Пока прикладом трёхлинейки

Не вынесли вердикт судьбе.

Сноровисто связав нам руки

И вышвырнув за злой порог,

Они побили все иконы,

А молодой и дом поджёг.

«Вот так вам, контра!» — прошипела

Десятиглавая химера,

И рядом прозвенел курок…

Моя душа на волоске от смерти

Вдруг чистой стала, как слеза,

Невольно улыбнувшись, лёг на снег я

И глянул пристально в глаза

Тому, кто на меня направил

Две бездны, два разверстых рта…

Осечка.

Выстрел.

В воздух.

Тает

Блаженный дым, лаская небеса…

А небеса снегами смеют

Перемирить ружьё и крик,

С судьёю мирят арестанта,

С гранитом — плоть,

С молчаньем — стих.

Почувствовав освобожденье,

Нырнул в сплетенье подворотен.

Бежал, покуда были силы,

Под фонарём сел, упокоен

Воздушным танцем двух сомнений

В лучахпрожекторов ажурных —

Ребёнок улыбался лунно,

Играя с собственною тенью.

Блистали звёзды, хладным светом

Мой освящая долгий путь,

Плыл за спиною вопль погрома,

А мимо проносился люд

С авоськами, детьми подмышкой,

С закутанным в шарфы тряпьём.

Язык отрывистый и страстный

И кудри чёрные из-под платков

На волю рвутся, будто звери,

И крики в спину: «Смерть жидам!»…

… Ребёнок тени напевает

То колыбельную, то марш…

А я смотрю на эти стены,

На обезглавленный Исход,

И поднимаюсь со скамейки,

Пристраиваясь в мёрзлый хвост

Процессии пустой и пыльной,

Как изморозь, как шлак в трюмо,

Ребёнок замолчал и сгинул.

Кипела кровь.

Гремел погром.

Моё не спрашивали имя,

Среди безмолвно-серых спин

Я растворился, стал безликим,

И чей-то нож освободил

Сведённые за спину крылья,

Я оглянулся — никого,

Осколок, блик седой улыбки,

Взгляд знойных глаз,

И каблучков

Не цокот —

Нет! —

Шептанье. Пенье.

Хруст снега. Огнь. Злобливый смех.

И Небо, плачущее светом,

И Небо, липкое от снега,

От окровавленного смеха,

Ведёт нас в Вечность.

След во след…